«Мне хочется всем вам сказать: “Христос Воскресе!”»

Митрополит Николай (Ярушевич) (1891–1961) – первый председатель Отдела внешних церковных сношений Московского Патриархата, пастырь, богослов, дипломат. На протяжении многих лет он оказывал сопротивление давлению безбожной власти. Монахиня Магдалина (Некрасова), насельница Марфо-Мариинской обители милосердия, поделилась с нами своими воспоминаниями об этом выдающемся владыке, о его роли в соединении трех юрисдикций РПЦЗ, а также о своей непростой судьбе.   

Митрополит Николай (Ярушевич)

– Матушка, вы были знакомы с владыкой Николаем с детства, нам очень интересны ваши воспоминания…

– Спасибо большое, я рада вашему горячему интересу и отношению к личности владыки Николая. Да, владыка приезжал в Париж, где я родилась, жила и выросла, в 1945 году. Это было сразу после войны, мне к этому времени еще не исполнилось 12 лет. Конечно, это было давно, поэтому многие впечатления стерлись, но владыку я запомнила прекрасно!

– Детские впечатления ведь обычно очень яркие?

– Да, впечатления неизгладимые. Но впечатления обычно переживают, а как о них рассказать, чтобы их могли хотя бы отчасти пережить другие?.. Не знаю.

То, чем владыка Николай был для меня тогда, осталось и сейчас во мне, хотя мне уже вот 83 года. Я никогда ничего не забуду…

Вы спросили о впечатлениях, которые он оставил – это были впечатления от его приезда в Париж. Остальные впечатления – когда уже мы вместе с родителями вернулись в Россию и видели владыку на Родине. Мы приехали в СССР в 1947 году… Недавно было где-то опубликовано письмо Сталина, в котором говорилось, что бывшие эмигранты (если только они не участвовали в военных действиях на стороне немцев во время Второй мировой войны) могут совершенно спокойно возвращаться на Родину и никаких проблем у них не будет из-за того, что они попали за границу во время первой эмиграции. В общем, они могут не бояться…

– Расскажите немного о своей семье, о родителях. Как попали родители во Францию?

– Мой отец закончил Пажеский корпус в Петербурге, отчим также. Остальные члены нашей семьи закончили Пажеский корпус как раз во время революции.

Мой отец принадлежал к роду Некрасовых – он прямой потомок поэта Некрасова. Поскольку у того не было детей, он передал все свои права наследования своему старшему брату Федору, который был дедушкой моего отца.

– Речь идет о знаменитом поэте Н.А. Некрасове?

– Да, это тот самый Николай Алексеевич Некрасов, он мой прямой прапрадед.

– А мама?

– А моя мать – Мария Львовна Казем-Бек. Сейчас вышли в свет дневники, опубликованные моей прабабушкой.

– А А.Л. Казем-Бек, который работал в Отделе внешних церковных связей Московской Патриархии в 70-е годы?

– Это мамин брат Александр Львович, родной брат – их было только двое детей. Лев Александрович – это мой дедушка.

– Поскольку А.Л. Казем-Бек работал в ОВЦС, то, вероятно, он был и сотрудником владыки Николая (Ярушевича), поскольку владыка в те годы занимал пост председателя ОВЦС? Сам же Отдел в то время находился, если я не ошибаюсь, еще в Новодевичьем монастыре?

– Да, он его хорошо знал и очень любил. Но владыку и невозможно было не любить.

Теперь я расскажу о том, как владыка приезжал в Париж в 1945 году. Но сначала – о той церковной обстановке, которая сложилась к тому времени в русской эмиграции. И владыка был первым человеком (тем более церковным), который приехал из СССР или, как у нас говорили, «от большевиков», «из страны большевиков», в русскую эмиграцию. И хотя я была еще маленькая, помню, что были такие враждебно относившиеся в Советскому Союзу люди, которые говорили: «Надо еще посмотреть, что у него под рясой – может быть, погоны?» Но никто ни в чем владыку упрекнуть не мог…

Одно могу сказать как свидетель: одного дня было достаточно, чтобы владыка Николай стал в эмиграции тем, кем он и был на самом деле – русским архиереем. Лед подозрений сразу растопился! Еще могли иметь какие-то подозрения люди, которые его не успели увидеть, но те, кто с ним встретился, оценили его по достоинству.

В Париже благодаря прессе и слухам произошло тогда такое волнение, такое возникло отношение к митрополиту Николаю, что передать невозможно!

У меня с детство было особенное, если можно так выразиться, религиозное рвение, которое, кстати, мама старалась из меня «выкорчевать». Но оно было очень сильным.

И слава Богу, что это было в дни нашего школьного отпуска, так что я просто вырвалась и не пропустила ни одного сказанного владыкой слова: я все время стояла перед ним и слушала каждое его слово! Владыка тоже не мог не обратить на меня внимания, спросил, как меня зовут, и я сказала ему свое имя.

И я причащалась именно в день исторического соединения наших эмигрантских церковных течений…

Почему-то об этом никто не пишет, во всяком случае, я нигде не встречала, но об этом событии хочется рассказать.

Русская Православная Церковь во Франции в то время разделялась на три юрисдикции. Главной была юрисдикция под управлением митрополита Евлогия, тем более он должен был перейти под омофор Вселенского Патриарха. Еще была группа под руководством митрополита Антония (Храповицкого), так называемые «карловчане». И – остаток, верный Русской Православной Церкви Московского Патриархата. Вот эти три юрисдикции.

Причем их члены, несмотря на то, что практически в большинстве были русскими, друг с другом очень враждовали, подчас ненавидели друг друга.

– Неужели это было среди членов эмиграции в такой степени?

– Ой, очень сильно! И когда владыка Николай приехал во Францию, он сразу увидел то, что происходило с нашей церковной жизнью внутри, так сказать.

И за две недели своего пребывания здесь он сумел оказать всем такую любовь, такое сумел выразить понимание того, что тут творится, выказать такое доверие русскому религиозному чувству, что через три недели все эти три «группировки» (несмотря на то, что «карловацкая» была очень твердой, нетерпимой) соединились! И произошел настоящий праздник (хотя это был конец августа), о котором сам владыка потом рассказывал со слезами! Но его со слезами и слушали все!..

Я написала об этом в своих воспоминаниях: действительно, народ рыдал, народ плакал, не мог сдержать своих слез… И Владыка тоже был очень взволнован…

Помню его слова: «Поймите, что вы – русские! И сейчас вы подтвердили это тем, что вы нашли вашу Мать-Церковь! Вы сейчас снова стали принадлежать Русской Православной Церкви, у вас нет другой!..»

На дворе был 1945 год, то есть прошло только поколение после революции… Люди, окружавшие владыку, помнили все отчетливо, они в мыслях были на Родине. Например, один из бывших там был некогда министром Государя, и таких было много… Многие помнили и самого Государя, и всю обстановку в оставленной России. Действительно, это были русские люди по крови, русские по духу.

Это было непередаваемое людское волнение, отовсюду раздавались крики: «Владыка, мы никогда не вернемся в Россию, но поцелуйте от нас родную землю!.. Земной поклон Русской Земле!..» Было очень большое волнение…

Даже те люди, кто уже родился в эмиграции (как я и мой брат, например), тоже были взволнованы, они тоже кричали: «Это наша Родина, это Россия!»

Вообще Россия – это было что-то святое, не только для эмигрантов, но и для нас, родившихся во Франции. Помню, как-то в детстве меня спросили, какие я знаю святые реки, я сказала: «Иордан и Волга». Потому что все святое связано было с именем России…

И это правда было так, это не носило такого выдуманного характера, это было глубоко.

Поэтому мы возвращались в 1947 году на Родину с большим духовным волнением, мы не боялись ареста, но, к сожалению, в то время в Советском Союзе происходили какие-то непонятные для меня политические процессы.

– Но ваша семья подверглась советским репрессиям?

– Да, моего отчима арестовали, дали 25 лет лагерей в Коми АССР, в Инте.

– А мама?

– Мама осталась с пятью детьми, из них я – самая большая. Но через полгода нас тоже сослали, не говоря куда. Это произошло ночью (как нам и говорили, такие вещи всегда происходят по ночам). Раздетых, нас посадили сначала на грузовик (несмотря на то, что это было в Тбилиси, все-таки был декабрь) и привезли на товарную станцию. Раздетых, голодных и холодных высадили из грузовика, какое-то время ожидали поезда, потом бросили в подошедший поезд. На все вопросы: «Куда? Куда мы едем?..», – был только один ответ: «Приедете – узнаете!»

В результате оказалось, что нас отправили в Южный Казахстан. Но не в тот Казахстан, где были города или селения, а в пустыни Южного Казахстана. Сбросили с грузовика в абсолютную пустыню, и грузовик уехал. Как мы выжили?! Может быть, в том числе, и по молитвам святителя Николая (Ярушевича).

В последний день его служения в Париже я посмела написать ему маленькое письмо, которое мне продиктовала моя тетя Толстая-Милославская. Она видела, что я вся горю этим, но не знаю, как написать. И она мне посоветовала написать: «Напиши, может быть, он тебе какую-то иконочку подарит на память…» И вот, помню, Владыка садится в машину, я стою рядом и протягиваю ему письмо. Он говорит: «Оленька, я просто очень сейчас занят: можно, я прочитаю это, когда приеду?» Но, наверное, он увидел огорчение у меня в глазах, потому что тут же сказал: «Нет, я сейчас прочитаю! Сейчас прочитаю».

Это было как раз за два дня до того большого праздника, о котором я сейчас рассказала: это было воссоединение всех трех юрисдикций! Какой это был праздник!.. И Владыка говорил такие слова: «Свое состояние сейчас я могу сравнить только с пасхальным состоянием. Мне хочется всем вам сказать: “Христос Воскресе!”» И не успел он это произнести, как грянуло такое «Воистину Воскресе!», тысячеголосое… Все люди плакали, стояло рыдание, сам владыка часто останавливал свое слово, он тоже не мог говорить от слез… Все это было, это было историческое событие, но, к сожалению, я об этом нигде пока не читала в советской литературе, в Париже тоже не знаю, есть ли это…

Впечатление, которое оставил владыка после своего краткого пребывания в Париже, было непередаваемым! Он как бы явился матерью, которая собирает своих детей… Вы сказали о впечатлении – так вот, передать это впечатление нельзя, его нужно пережить!

Мне 83 года, прошло много-много лет с тех пор, уже почти никого не осталось из тех людей, кто это помнит, но я плачу и сейчас…

– Многие, кто лично знал Владыку Николая, отмечают и этот его дар – дар проповеди и дар слова. Дар сострадания и внимания к каждой человеческой личности. Огромный дар любви. Рассказывают, что владыка не уходил в алтарь, пока не помазал елеем всех, молившихся за всенощной: каждому он что-то говорил, на каждого смотрел, каждого отмечал своим вниманием. Для него не было общей массы, каждый был индивидуален.

Так получилось, что именно в этот исторический момент владыка Николай был послан Богом нашей Церкви…

– Думаю, самое главное, о чем вы сказали, Владыка действительно имел. У него на самом деле ярко был выражен дар сочувствия, сострадания, дар любви. И все это было в нем поразительным! Я ведь была 12-летней девчонкой, но он принимал мою записочку со всей серьезностью и любовью! Его любовь равно распространялась на всех, невзирая на лица. Любовь – это то, что его особенно выделяло среди многих и многих людей.

– Вы попали в ссылку, а сколько вы там пробыли? Когда вы вернулись опять к мирной жизни?

– Мы еще до Хрущева попали в ссылку, еще при Сталине. А вернулись, когда уже Хрущев освободил всех политзаключенных.

Вы затронули вопрос о Промысле Божием… Действительно, думаю, что промыслительно митрополит Николай жил в то время. Я на себе лично испытала действие Промысла Божия много-много раз, может быть, именно по молитвам владыки.

Когда нас освободили, я уже была в Ташкенте. Там был поразительный архиерей, владыка Ермоген (Голубев). Его отец был профессором богословия в Киеве, то есть он принадлежал не к новому духовенству советскому, которое не имело, как правило, духовных корней.

Почему я попала к нему? Потому что Ташкент территориально был совсем близко от места нашей ссылки. Если бы не это, мы бы все погибли в пустыне – это были сплошные пески и безлюдье… Я была старшая, мама мне сказала: «Если ты не доберешься до Москвы, мы все умрем!» Кстати, мой дедушка умер там с голоду. Мама меня всячески подталкивала пробраться в Москву.

И вот, без денег, без одежды, без каких-либо документов, – единственное, что у меня было при себе – письмо митрополита Николая, но, думаю, для советских властей оно было неубедительным! – был еще аттестат зрелости, который я получила по настоянию дедушки. Мне было уже тогда 17 лет.

– И вы добрались до Москвы?

– И я добралась до Москвы. Но это сплошные чудеса, как я добралась до Москвы… И вот, как только я приехала к владыке (он тогда принимал в Новодевичьем монастыре, в общей приемной) секретарь сразу сказал мне: «Девочка, тут архиереи ждут и не могут дождаться, потому что Владыка уезжает…» Были здесь и священники какие-то, настоятели разные… «А по какому ты делу?» – «Я по личному!» Но все-таки сказал: «Ну хорошо, я передам!» И вдруг он выходит и говорит мне: «Владыка сказал, что он вас примет, но только последней…» И все это опять было по Промыслу Божию, я уверена в этом!

Когда владыка меня принял, он обнял меня и сказал: «Олечка, ты совсем не изменилась, только выросла!»

– Неужели он вас вспомнил?

– Да! Потом говорит: «Но что ты сделала? Ведь у меня в кармане еще лежат билеты на вчерашний день в Сухуми (он всегда ездил отдыхать в Сухуми). Если бы у меня не было срочного дела в Кремле, то уже вчера я должен был быть в Сухуми! Он показал мне билеты и сказал: «Я еду завтра! А если бы я уехал уже, что бы ты делала?» И так смотрит на меня особенно. Я подумала: если бы ты знал, владыка, через какие муки я прошла, то понял бы, что мне была бы тогда уготована верная смерть!

И владыка нашел возможность не только помочь мне вернуться домой, он написал еще и маме (у меня сохранились все его письма и телеграммы, а также денежные переводы).

Потом он сказал, что поговорит с одним из помощников в правительстве по моему делу…

Я уже спустя годы где-то читала или слышала о том, что когда митрополит Николай призывал эмигрантов не боясь возвращаться на Родину, он был искренен. Правда, он все время как бы тормозил их порыв приехать в Советский Союз. Он говорил так: «Родина вас ждет, Родина вас примет, приезжайте домой! Но только подождите, дайте возможность России зализать раны войны!» Ведь это был 1945 год, понимаете? И мы долго думали, что он именно это вкладывал в свои слова, совершенно искренне. А потом поняли, что это было иносказательно: «Еще не время, подождите, вы еще не в безопасности!» И действительно, очень многие из тех, кто тогда приехал на Родину, попали и в ссылки, и в лагеря, и так далее.

Он дал мне деньги на билет, чтобы я сразу же ехала к маме: трое голодающих детей и мама ждали меня. Дедушка уже умер, а старший брат уехал.

Я приехала к маме с деньгами и с продуктами, и, конечно, только благодаря этой владыкиной помощи мы выжили, не буду приводить подробности.

Архиепископ Ермоген (Голубев)

Я работала все время в Ташкенте, приезжала к владыке Николаю в Москву на Бауманский переулок, писала ему, он тоже мне писал… Владыка Николай – это был как бы ангел во плоти!

С какой ласковостью, с какой любовью он относился к людям! Теперь я узнаю, но и тогда я чувствовала, что у Владыки было как бы чувство вины перед теми людьми, которые как-то смогли все-таки за границей устроиться, но которые откликнулись на его этот порыв – когда он пригласил их возвращаться! А потом он тормозил это их желание: «Подождите, дайте России зализать раны войны, не торопитесь!» Только теперь я поняла, что это значило в действительности.

И потом, когда кто-то из наших эмигрантов приходил к нему и просил его помощи или просто он встречал кого-то из эмиграции, то он чуть ли не ощущал настоящую ответственность и вину перед ними за то, что они приехали по его свидетельству. Что он засвидетельствовал: можно ехать, нет уже никакой опасности. А в действительности ведь многое уже изменилось с тех пор в России, как владыка посетил Париж в 1945 году! Только теперь я прочитала, что во всем Советском Союзе было 100 или 200 открытых храмов…

Владыка всегда и во всем помогал мне, был со мною ласков, окружал меня своей любовью, вечная и блаженная ему память о Господе!