Батюшки – простые люди,
или Разделяй и властвуй!

«Разделяй и властвуй!» (с лат. Divide et impera). Принято считать, что это был девиз внешней политики Древнего Рима, но никаких подтверждений на этот счет у древних авторов не найдено. Немецкий поэт Генрих Гейне (письмо из Парижа от 12 января 1842 г.) считал, что автор этого девиза – македонский царь (359–336 до н. э.) Филипп (382–336 до н. э.), отец Александра Македонского.

Считается, что первым правителем, официально употребившим эту фразу, был французский король Людовик XI (1423–1483), сказавший: «Diviser pour régner» – «Разделять, чтобы царствовать».

Выражение стало широко известным благодаря французскому экономисту и философу Пьеру Жозефу Прудону (1809–1865), который иронизировал: «Divide et impera, разделяй и властвуй, разделяй, и ты будешь царить, разделяй, и ты станешь богат; разделяй, и ты обманешь людей, и ты ослепишь их рассудок, и ты насмеешься над справедливостью».

Из энциклопедии

Господь Духом Святым просвещает человека; а без Духа Святого ни один человек не может правильно разуметь. До пришествия Духа Святого и апостолы были не крепки и не мудры, так что Господь говорил им: «Доколе терплю вам?» (Мф. 17: 17).

Преподобный Силуан Афонский

Есть один поучительный анекдот. В нем о том, как хозяйка заподозрила друзей в краже серебра. Сам сюжет кажется мне обескураживающим. Какие это у тебя друзья такие, что их можно заподозрить в воровстве? А смысл анекдота раскрывается дальше, показывая, как несчастная хозяйка омрачилась душой. Но возможно, все мы иногда теряемся в морально-нравственных вопросах и полностью погружаемся в предложенный врагом конфликт, омрачаемся, забывая о самом главном. И что же это – самое главное?

– Ты живешь очень эгоистично, – говорит мой ближний и с укором смотрит на меня.

Я включаю чайник и достаю печенье. Я рада, что мой друг заглянул на огонек. Давненько мы вот так не сидели. С возрастом времени все меньше, а лени все больше. Раньше это было доброй традицией, а теперь приятным сюрпризом. Видно, весенняя хандра тянет за старые связи, как за боевые раны.

– Ты о чем? – не понимаю я, продолжая возиться с упаковкой.

– Ты собираешься об этом писать? – спрашивает он.

– Да ну, – отмахиваюсь, – все об этом знают! Просто я раньше не знала, но теперь и я знаю.

Я действительно считаю, что все знают о том, что было всегда. Ведь человек не меняется. Модифицируется его быт и одежда, но сам он, со всеми его слабостями, статичен.

Потому меня иногда удивляет отсутствие передачи опыта по отдельным аспектам жизни. Почему мы молчим об этом? Это что, запретная тема?

Еще в те времена, когда Церковь для меня как бы не существовала, пришла мысль, что конфликт поколений (как явление) слишком уж постоянен. Я углубилась в рассматривание этого «бренда» и пришла к выводу, что он (конфликт поколений) всегда создается искусственно. Тогда меня озадачила природа силы, которая занимается этим явлением. Ведь нужно быть о-о-очень большим и сильным и долгоживущим, чтобы гнуть эту линию, управлять этим мудреным процессом. Кому это надо, чтобы в каждой семье не было мира? Не слишком ли много внимания таким мелочам, если судьба наша – кормить червяков? Именно так я и задумалась о значении человека для Вселенной.

Теперь, когда я понимаю, что Вселенная лишь пространство, данное нам любящим Богом; что мы любимые создания, для которых естественной средой является райский сад… И что эта любовь столь велика, что Он Сам пришел и отдал Себя за нас… Теперь все в мире представляется мне в ином свете. Слава Тебе, Боже наш, слава Тебе!

Зачем видеть доброе и хорошее? Злись! Потому что разделяй и властвуй – это стратегия

Но даже нет, не в ином. Точнее будет сказать, теперь сформировано четкое понимание, что у каждого явления есть спрятанная сторона. Но нам показывают, и я бы даже сказала: указывают – лишь на то, что поддержит конфликт. Зачем видеть доброе и хорошее? Злись! А почему? Потому что разделяй и властвуй – это стратегия.

Однажды я спросила у одного священника, почему я должна каждый день молиться за патриарха и духовенство, ведь они гораздо сильнее меня духовно и по идее должны молиться за меня. А он в ответ спросил:

– Ты ощущаешь борьбу?

– Конечно! – возмутилась я. – Поэтому и считаю, что это за меня надо молиться, а не я должна!

– А теперь остановись и подумай. Если ты ощущаешь борьбу, значит, с тобою борются. А это значит, что рядом с тобой есть враг. А ведь ты всего лишь мирянка. У тебя нет духовных обязанностей, кроме желания спасти себя. Можешь ли ты представить, какую брань ощущает монах? А как нападают на патриарха? Мы все должны молиться за него, ведь он наш рулевой. Куда повернет, туда пойдет весь наш корабль. В том числе и ты. И, кстати, он, конечно, молится за тебя.

Спеси у меня сразу как-то поубавилось. Теперь смотрю на нашего патриарха совсем другими глазами. Очевидно, что он круче всех.

Мой друг в определенные моменты своей духовной жизни любит повторять: «Вот бы такой-то или такой-то (называет фамилии видных критиков церковной и православной жизни) удивился, поживи он хоть несколько лет христианином. Тоже мне опиум для народа! От такого опиума напиться хочется!» Правда, потом волна спадает, и моему другу становится лучше, ведь Господь никогда не дает больше, чем мы можем понести. Но телевизор друг отнес на помойку и не жалеет о своем решении. С ним-то и состоялся у меня весенний разговор.

– Ты хочешь сказать, что эта история не представляет интереса потому, что у всех без исключения случалась? – спрашивает он и скептически наклоняет голову. Брови у него подняты вверх, а на лице дурацкое выражение. – Будто все знают, что такого в батюшках?

Теперь уже я с укором смотрю на друга. Что-то в том, как он преподносит ситуацию, кажется мне передернутым, но что – понять не могу. Он взглядом предлагает мне помочь с упаковкой, но я упрямо дергаю плечом и бубню:

– Слушай, это не новость. Так всегда было. Просто я неопытная. А тертые калачи знают, что негатив к священнику – это попытка врага разделить человека с Церковью. Оболгал священника, искусил прихожанина его же грехом – и шито-крыто, дорога в храм забыта. Батюшки вообще обычно ни во что не лезут.

Бумага наконец поддается под моими пальцами, и аромат ванили и клубничного джема наполняет кухню.

– Ну, это ты уже загнула! – мой друг улыбается, но в глазах очевидное недоверие. – Это отдельная большая тема, будто батюшки не лезут. Ты сама, что, не видишь?! Они сейчас в любой передаче, куда ни глянь. Нет, – поспешно добавляет он, – я-то не против. Ты знаешь, я батюшек люблю. Они правильные вещи говорят. Просто это утверждение неверно.

Но на это у меня есть что ответить:

– Интересно, – с улыбкой произношу я, – как ты себе это представляешь?

– Что – это? – не понимает друг.

– Ну как, по-твоему, батюшки участниками передач становятся? – спрашиваю я и беру блюдо с печеньем. – Думаешь, они хотят, чтобы их туда взяли?

Театрально закатываю глаза. Когда на меня находит, сложно остановиться. Вот и сейчас импровизация охватила безвольную тушку и «Остапа понесло».

– Это типа так происходит, – начинаю кривляться я. – Звонит такой священник на телевидение и принимается просить, уговаривать, канючить: «Ну возьмите меня на передачу. Я знаю, что у вас там всякие знаменитости, но я тоже могу рейтинг поднять. У меня и борода модная есть. Войдите в положение острой нужды оказаться в ящике», – откровенно потешаюсь я. – Или приходит такой батюшка к митрополиту и говорит: «У меня, значит, тут инициатива появилась – выступать на телевидении. Хочу просвещать народ!»

Я смеюсь. На глазах слезы. Печенье сыпется на пол, я пытаюсь прервать его падение. Абсурд ситуации для меня очевиден. Но друг серьезен.

– А почему нет? – не понимает он. – Думаю, что многие так и приходят. Чего ты ржешь как лошадь?

– Да ты что?! – удивленно восклицаю я. И наконец-то понимаю, что он действительно в растерянности. Откуда ему знать? Он же этих вопросов не касается! Ужасно стыдно. Мой смех обрывается.

Появление очередного батюшки на телевидении – это не инициатива. Это послушание!

– Да ты знаешь, сколько у них дел?! – я потрясаю руками, окончательно разбрасывая печенье по кухне. – У них на это просто времени нет! Не говоря уже о неприязни к тщеславию. Нет, друг мой, – я ставлю пустую уже тарелку на стол и иду за шваброй, – появление очередного батюшки на телевидении – это не инициатива. Это послушание! И чаще всего нежеланное и тяжелое, а иногда и опасное.

– Опасное? – мой друг в полном недоумении. Он даже подается вперед, чтобы не потерять меня из виду.

– Конечно! Ты вот пойди на телевидение, скажи что-нибудь не просценаренное и посмотри, что будет.

– Но ты же все время говоришь что-то не то – и ничего, – отвечает он, и я улавливаю у него в глазах искорки веселья. – Нет такого слова в русском языке.

Я понимаю, что мы уже устали и пора действительно попить чаю. Снова щелкаю чайником.

– Я-то не на телевидении, – говорю я, и мы смеемся.

Как и положено мысленному рудокопу, ночью не сплю. Разговор звучит в голове. Как странно я заблуждалась, полагая, что любому разумному человеку понятно и очевидно все, о чем говорили мы с другом. Но если в этом я так промахнулась, то, возможно, и другое должно прозвучать? Может быть, друг мой прав, что живу я эгоистично, не желая делиться опытом.

Один хороший человек когда-то сказал мне, что священники – особенные люди. Я тогда ответила, что не вижу этого. Он пожалел меня, а я сочла это чрезмерным. Ну как они могут быть особенными? Ведь они обычные люди, со стандартным набором хромосом, грехов и слабостей. Часто они бывают уставшими, иногда раздраженными и даже грубыми, а иногда и вовсе неадекватными. Вот буквально на днях моя подруга, новоначальная, с нескрываемой горечью и обидой рассказывала, как груб и невнимателен был с ней священник на исповеди. Признавалась, что было сложно открыться постороннему человеку и еще сложнее пережить такой результат. Говорила, что не скоро еще вновь рискнет. Еще один мой друг, человек воцерковленный и старательный, с улыбкой, но с тяжелым вздохом вспоминает священника, который просто-напросто желающим поговорить восклицал: «Уйдите прочь! Даже слышать ваши гадости не желаю!» И мне с особым чувством приходится вспоминать случай исповеди, который сложил во мне мнение о священниках и заставил повнимательнее к ним присмотреться.

Накануне той, исторической для меня, исповеди я узнала, что один мой друг после долгой болезни умер. Это известие подкосило меня. Я редко встречаю людей, с которыми хочется дружить с первого взгляда, а Ваня был такой. Шла я в храм, едва переставляя ноги и уговаривая себя, что верующий должен видеть в смерти не конец, но начало. И Литургия – лучшее утешение в скорби. Но вот такой я христианин, что тяжко мне, когда близкие покидают землю. Тоска сжимала сердце. Незнакомый священник выслушал мою исповедь, вероятно слишком формальную, помолился надо мной, а затем вместо благословения произнес пространную речь по психологии. Он так и сказал, что это психология человека – настраиваться на неудачу и что он читал об этом и с кем-то обсуждал. И даже зачем-то привел в пример монахинь, чем окончательно вынес мне мозг. Я не осуждала его, а пыталась понять. Но потом потеряла нить его рассуждений и просто ждала, пока батюшка закончит говорить, что считает нужным. Я помнила слова преподобного Силуана Афонского: «Великое лицо – иерей, служитель у престола Божия. Кто оскорбляет его, тот оскорбляет Духа Святого, живущего в нем». Затем священник закончил рассказывать и спросил:

Это больше походило на утверждение. И еще в голосе слышалась улыбка. Я подняла взор. И правда, священник улыбался. Я опять вспомнила, что Ваня умер. Мне стало горько. Мне захотелось рассказать батюшке о том, что я переживаю сейчас и как непросто справиться с навалившимся горем. Мне нужна была поддержка.

Я проговорила:

– Если бы я не пыталась, то меня бы сегодня здесь не было. Вера для меня не просто слово. Это единственно возможная жизнь.

– И в чем же Васса смиряется?

Мне стало неприятно, что он не обращается ко мне напрямую, а как бы обсуждает меня. Но манеру общения священника не выбираешь.

– И что же, близких терпит и не отвергает? – добавил он.

Я промолчала. Вопрос большой и сложный. Требовалось время на обдумывание, но его не дали. Через секунду батюшка весело мне улыбнулся и спросил:

– Васса замужем?

– Да.

– Это первый брак?

– Нет, – ответила я и совсем стухла. Я не горжусь этим фактом моей жизни, но и считаю, что не все зависит от терпения одного из супругов. Это был очень тяжелый и мрачный период, лишенный веры и упования на Господа.

– Ну вот, если будешь так мужьями разбрасываться, и второй брак не удержишь, – заявил мне священник.

Я ощутила, будто меня ударили по лицу. Щеки вспыхнули, руки задрожали. Слез не было. Не накопились еще после смерти друга. И мне, вероятно, нужно было подставить другую щеку, но…

– То, что вы говорите сейчас, неправда, – твердо сказала я. – Вы ничего не знаете обо мне и моей жизни!

Священник лишь развеселился, точно что-то доказал сам себе.

– Ну хорошо, – только и сказал он, широким жестом перекрестил меня и отпустил с миром.

Но мира не было. Я вышла на улицу совершенно оглушенная. Спрятавшись за стену церкви, попыталась унять дрожь. Слезы наконец побежали, принося облегчение. Было страшно обидно за несправедливые слова, и я до сих пор не знаю, зачем они прозвучали. Вариантов, конечно, придумать можно много, но в чем истина, неизвестно. Мое сердце, оголенное скорбью о друге, получило ощутимый удар. И возможно, со временем откроется в его словах великая мудрость, сокрытая сейчас по греховности моей (что вполне вероятно). А возможно, я просто достойно по делам своим имею. Но пока, из этой точки бытия, могу сказать лишь одно: тот случай ввергнул меня в глубокое отчаяние и смущение. Если бы не мой глубокоуважаемый и любимый окормляющий батюшка (который, к сожалению, живет в другом городе), я бы еще долго не рисковала подходить к незнакомому священнику на исповедь. Такой вот удар от врага. Такая вот стратегия. Жаль, что у моей новоначальной подруги нет своего батюшки.

Игумен Никон​ (Воробьев)

Игумен Никон​ (Воробьев) так сказал: «Я думаю, что теперь при отсутствии руководителя Господь Сам ведет людей, искренне желающих идти Его путем».

Господь поможет, нужно лишь уповать на Него. Слава Богу за все! И за скайп тоже.

Есть один поучительный анекдот. В нем о том, как хозяйка заподозрила друзей в краже серебра. А после того, как все же нашла его у себя, со вздохом сказала: «Ложечки-то нашлись, но осадочек-то остался». Так и я: вроде и успокоил меня мой батюшка, но внутри все же требовалось рассуждение. И унялась я лишь на том, что священники – это обычные люди, со стандартным набором хромосом, грехов и слабостей. Часто они бывают уставшими, иногда раздраженными и даже грубыми, а иногда и вовсе неадекватными. Все так, да не совсем. Во всем этом «рассуждении» звучал лишь мир и его премудрость. А вот истинное положение вещей еще предстояло постичь. Всему свое время.

Лицо священника озарилось, выражая успокоение и мир. Он выглядел таким одухотворенным!

Впервые я это заметила в нашем храме во время службы. У нас причащают много младенцев, и остальные прихожане терпеливо ждут, когда пройдет вся ребятня. Вот и я ждала, пристроившись неподалеку. Батюшка потихоньку причащал, и вдруг я увидела нечто странное. Лицо его словно озарилось, выражая такое успокоение и мир, что казалось, будто и морщинки разгладились. Он выглядел таким одухотворенным и наполненным, точно сам являлся центром чего-то значительного. Даже солнце особым образом падало через окна, освещая его прицельным пучком света. Очередной младенец, поднесенный к Чаше, вызвал у него улыбку, окончательно завершив чистый образ. Я испугалась, что вижу нечто призванное осквернить и смутить меня, и отвела взор. Я бросилась рассказывать об этом всем подряд, но никто не удивился, никто не сказал, что в этом прелесть. Мои опасения оказались напрасными. Напротив, люди говорили мне, что и сами видят, как меняется батюшка во время службы. Некоторые шли дальше, утверждая, что батюшка вне церкви совершенно другой человек.

А потом я увидела это опять и опять, в разных церквах и в разных батюшках. Я увидела, как меняются они, служа Литургию, как меняются их лица, теплеют взгляды, смягчаются их голоса. По милости Божией я увидела и поняла, что все мои рассуждения, недоумения и даже обиды ничего не значат, потому что священники действительно особенные люди. Не сами по себе, но по воле Божией. И не мне судить о том, как они себя ведут и что говорят. Эта игра стала мне неинтересна, а стратегия врага очевидна. Зачем мне лишний раз омрачаться душой, подозревая друзей в краже? Я смертельно больна грехом, а у них есть лекарство. Как сказал преподобный Силуан Афонский: «Они пастыри Церкви, которые носят в себе столь великую благодать, что если бы люди могли видеть славу этой благодати, то весь мир удивился бы ей, но Господь скрыл ее, чтобы служители Его не возгордились, но спаслись во смирении. Они носят в себе Духа Святого и Духом Святым прощают нам грехи». Так разве не это самое главное?