О чуде

Что ты имеешь, чего бы не получил?
(1 Кор. 4: 7)

Впрочем, и мы обладаем этими знамениями и чудесами, только в духовном смысле, ибо Святая Церковь не перестает и ныне духовным образом творить то же, что делали апостолы видимым образом. Так, когда священники, при заклинании нечистых духов, возлагают руки на верующих, то они благодатью Христовой, подобно апостолам, изгоняют бесов. Равным образом, когда верующий, оставляя мирские разговоры, беседует о духовном, говорит о Таинствах Церкви, воспевает хвалебные гимны во славу Творца, то разве он не говорит новыми языками? Кто благими советами искореняет злобу в сердце брата своего, берет змея. Кто, слыша дурные советы, не следует им, тот испивает смертное, но оно не вредит ему. Кто всеми мерами содействует ближнему своему, еще не утвержденному в благочестивой жизни, и собственным примером добродетельной жизни утверждает его в благочестии, тот как бы на больных возлагает руки, чтобы они исцелились. Польза, которая происходит от таких духовных чудес, так же велика, и эти чудеса еще спасительнее, потому что врачуют не тела, а души.
Святитель Григорий Двоеслов

Последние несколько месяцев моей жизни прошли в напряженной среде. Я потеряла слово и не могла разобраться, что со мной случилось. Это было похоже на ощущение удара в солнечное сплетение: раз – и дыхание перехватило. Очень быстро стало понятно, что ударов была серия. Они разлетелись во мне, словно мрачные вороны, и спрятались в высоких травах. Как их теперь искать? А вскоре я увидела в себе разрастающиеся круги увядающей свежести, места, где засели ядовитые птицы. Но обо всем по порядку.

Так получилось, что я пишу о чуде. Тема сложилась сама собой и скорее повела следом, чем была осознанно выбрана. Я просто все время замечаю чудо и не могу о нем молчать. Не понимаю, зачем его скрывать? Вообще-то я человек нерешительный и неуверенный, хоть и бываю чрезмерно шумной. Меня легко смутить грубостью и фальшью, особенно если я обнаруживаю это внутри. Но писать для меня – почти то же самое, что для некоторых людей петь или танцевать. Слово меня освобождает. С его помощью я возвращаюсь к свету, и им же делюсь с близкими людьми. Для слова нет преград в моем мире, нет правил (что частенько можно заметить) и нет времени давности. Только одно условие может его прервать или спугнуть – это ложь. Нет, конечно, я могу использовать художественные образы или создавать локации для лучшей прорисовки, но мне не нравится играть словом. Я не могу смешивать полутона, идти на сделки между сердцем и разумом – они должны быть согласны друг с другом, без всяких условностей, или слово смолкнет, и тогда я не смогу писать. Это тяжелые моменты. Кто занимается творчеством, тот знает, каково вдруг прерваться и утерять связь, – точно вынужденная посадка. В такие моменты я становлюсь особенно лохматой и хмурой со стороны – и даже мрачной.

Но мало кто знает, что мрачность моя вызвана внутренней пахотой, которая призвана прочесать все поля и уничтожить врага – вкравшуюся ложь. Иногда это затягивается на месяцы. Меня пугает поспешность, возможность ошибки, ведь потом не вырубишь топором, и глупость моя бабья в этом деле очень плохой помощник. Именно поэтому раньше всё, что я писала, тихо умирало в столе. Но теперь благодаря Святой Православной Церкви я знаю, что Господь всё управляет во благо и то, что жить не должно, жить и не будет. Как учат нас Оптинские старцы и мой дорогой батюшка: «Делай, что должен, и будь что будет, а будет то, что Бог даст».

***

Иногда просыпаешься утром, смотришь в окно и понимаешь: вот и осень пришла (или зима, весна…). Это не связано с реальным временем, просто так ощущаешь. Но в то утро я посмотрела и подумала: «Наконец-то лето!» На дворе играл май. Птицы щебетали, детвора визжала и хохотала, деревья пышными головами загорали на солнце. Я зажмурилась от удовольствия. В нашем часто хмуром Петербурге это особые дни. Они напоминают мне угощение временем, точно шоколадные минуты или зефирные часы. Пока ты в них, настроение не может быть плохим.

Весь день в голову лезли мысли о том, как бы я хотела провести это лето. Фантазия всё крутилась вокруг путешествий, и грезилось мне, что поеду я в Печоры, к матушке преподобной Вассе, или махну на Валаам, или решусь и поеду – поживу и потружусь – в Оптину. Но в первую очередь, конечно, в Печоры. Я даже залезла на сайт монастыря и узнала, как доехать и на чем. Узнала и сколько стоит жилье и питание. Выходило не так много, но одну меня муж ни за что не отпустит, а значит, умножаем на два. Теперь сумма не такая уж и маленькая. Но, в конце концов, можно и накопить. Я решительно положила 500 рублей в коробку. От этого поступка на сердце повеселело еще больше, потому что появилась перспектива. Зазвонил телефон, и я подлетела к нему словно птичка, мысленно находясь в Печорах.

– Аллё, – прощебетала я.

А оттуда еще более мелодичный голосок пропел:

– Вассочка, привет!

С Верочкой мы не виделись с прошлого Рождественского поста. Тогда я как раз приступила к усмирению внутреннего зверя и ухитрилась поссориться с одним из друзей Верочкиного мужа. Славик в тот вечер всё лежал в кресле по причине сорванной спины и молчал. И у меня осталось прискорбное чувство, что, расстроив его приятеля, я расстроила и его. Мне, конечно, хотелось думать, что заключение это ошибочно, но я решила не тревожить их семью до тех пор, пока они сами не захотят меня видеть.

И вот Верочка позвонила, а я очень обрадовалась. Она рассмеялась в ответ на мои опасения и добавила, что у них с мужем есть ко мне просьба. Подробнее она обещала рассказать при встрече и пригласила меня на юбилей их бракосочетания.

– А что вам подарить? – смутилась я: у меня еще ни разу не было подобных мероприятий.

– Наша просьба и связана с подарком, – загадочно ответила Верочка. – Приезжай, пожалуйста, и я всё тебе объясню.

Разве можно было отказаться?

Музей-квартира праведного Иоанна Кронштадтского

Мне нравится квартира Верочки и Славика. Старый фонд в центре города, скрипучие полы и всё такое. Вечерами закат заполняет собой гостиную и кухню, и хочется усесться с чаем, поджав ноги, и слушать. Кому-то может показаться чрезмерной такая старина, но мне их дом чем-то напоминает музей-квартиру праведного Иоанна Кронштадтского.

Так что ехала я с легким сердцем и даже предвкушением. Надеялась, что мой внутренний зверь будет вести себя прилично. Молния ведь не бьет дважды в одно место…

Мне распахнули дверь, и я оказалась в непривычно тесной прихожей. От неожиданности я слегка растерялась. Закрутилась на месте, точно глупая юла, стиснутая со всех сторон вещами, холодильником, велосипедом и лыжами. Я пыталась понять, где можно остановиться, продолжая топтаться по чужой обуви.

– Прости, прости, прости… – защебетала хозяйка дома. – Всё это временно. Просто Славик решил вывезти на дачу бесценный скарб и говорит, что так быстрее соберется. Мол, стукнется в очередной раз о велик, психанет и очистит дом.

Замечаю, что Верочка слегка округлилась. Я приподнимаю брови, улыбаюсь, вопросительно киваю на ее животик.

– Не-а, – отмахивается она. – Просто мы со Славиком пельмешки домашние освоили.

Мы хихикаем, как маленькие девочки. Она помогает повесить мою кофту.

– Давай сразу о деле поговорим, – предлагает она, и мы опять взрослые.

– Конечно, – киваю я, и Верочка тянет меня на кухню.

Я слышу в гостиной голоса и понимаю, что там не меньше десяти человек. Немного волнуюсь. Обычно я произвожу не очень хорошее впечатление, потому что кажусь незнакомым людям слишком молчаливой и хмурой. Думаю, они правы.

– Много у вас народу, – замечаю я.

– Да, – улыбается Верочка, – но они все сплошь замечательные люди и все православные!

После этого мы обсуждаем просьбу Верочки. Это связано с фотографией. Я выказываю готовность сделать всё, что в моих силах, и мы идем в гостиную.

Четырнадцать глаз смотрят на меня. Чувствуется напряжение. Я натужно улыбаюсь, ощущая себя Шреком при знакомстве с родителями, что-то мямлю и ищу глазами стратегическое место. Такое место, где и мешать не буду, и угощение рядом. Верочка звонко возглашает:

– А это Васса! Прошу любить и жаловать! Васса – писательница!

Я понимаю, что это самое почетное представление в моей жизни, и мысленно добавляю плюсик к тщеславию. Пару минут я жму руки и изо всех сил стараюсь запомнить имена. Кажется, люди и правда замечательные. Моего старого знакомого нет, а Славик действительно рад меня видеть.

Мы успеваем обменяться парой фраз о фотографиях в электронном виде, затем все рассаживаются.

«Люблю повеселиться, особенно поесть!» – это про меня. Верочка прекрасно готовит. Я занята, и у меня нет потребности в разговоре, но я с удовольствием слушаю беседу, что, подобно мячику, летает над столом от одного к другому. Обсуждают Крым, валюту, выборы, отдых за границей, дороговизну всего… Вдруг кто-то спрашивает:

Вдруг кто-то спросил: «А если бы сейчас вам подарили чудо, чего бы вы пожелали?»

– А если бы сейчас вам подарили чудо и разрешили попросить о чем угодно, чего бы вы пожелали?

Эта маленькая игра всех веселит. Я задумываюсь вместе со всеми.

Кто-то говорит:

– Всегда хотел хорошую машину!

Кто-то:

– Видела такую хорошую дубленку! А что? Она не один год прослужит!

Верочка смущенно признается, что мечтает поехать в тур по Золотому кольцу России. Я говорю про Печоры.

– Что это – Печоры? – спрашивает кто-то.

– Это место такое, – отвечаю я. – Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь.

– И что там для вас? – интересуется мужчина с темной и густой бородой. На вид ему лет сорок, зовут Виктор.

Ответить я не успеваю, Верочка говорит:

– Там почивают мощи преподобной Вассы Псково-Печерской. Наша Васса ее очень любит.

– Да, – киваю я и чувствую, что покраснела. Мне почему-то неудобно. – Я и святую мученицу Вассу Алонскую очень люблю, но она совсем далеко. А здесь и рядышком вроде, но всё не получается поехать…

Мне становится грустно.

– Вы такая счастливая! – говорит мне одна из женщин. Ее зовут Вера. У нее простое приятное лицо и теплая улыбка. – Ваша покровительница так близко! А у меня – за границей! – со скорбью добавляет она.

– И что мешает вам поехать? – спрашивает меня Виктор.

– Финансы, – признаюсь я и развожу руками.

Это вновь меняет русло разговора. Теперь мы говорим о том, как дорого путешествовать. И как дорого устроить отдых детям. Вспоминаем, как сами отдыхали. Все вместе припоминаем, какие у нас были игры, игрушки.

Этими воспоминаниями уходим далеко-далеко, аж к бабушкам и дедушкам. Вспоминаем и о том, какие испытания пришлось им пережить в годы отрочества и юности. Моя бабушка, будучи девочкой, жила в блокадном Ленинграде, а прадед погиб на фронте. Но у кого из нас не так? Приходим к выводу, что все мы несем в себе эту память. Над столом сама собой повисает минута молчания.

Верочка прерывает ее, говорит, что торт уже заждался. Мы пьем чай, и опять кто-то кидает «мячик-тему»: и вновь политика, экономика, критика… Ближе к восьми вечера голова и пузо трещат от переполненности. Гости начинают уходить. Пытаюсь и я, но меня не пускают, говорят, что нужно еще фотки отобрать. Приходится задержаться. Славик уходит подготовить для меня флешку. За столом остаюсь я, Верочка и Виктор.

Виктор раскраснелся, но взгляд у него всё равно внимательный и цепкий. Каждый раз, когда он поворачивается, рубашка чуть разъезжается, и все видят его золотой крестик. Он сверкает, точно солнечный зайчик. Верочка заводит разговор о погоде, но Виктор его отменяет:

– О чем вы пишете, Васса? – серьезно спрашивает он меня.

Я на мгновение задумываюсь, пытаюсь прислушаться к себе, чтобы не ляпнуть какую-нибудь чушь. Говорю:

– Я пишу о чуде.

– О чуде? – с сомнением на лице улыбается он. – И что же такое чудо?

К своему стыду обнаруживаю, что сформулированного определения чуду дать не могу. Я стараюсь изо всех сил и почти слышу, как скрипят мои шестеренки. И всё, что приходит на ум, говорю одной фразой:

Всё, что приходит на ум, говорю одной фразой: «Чудо – это реальное участие Господа в нашей жизни»

– Чудо – это реальное участие Господа в нашей жизни.

Я не уверена, что определение абсолютно верно, но внутри меня всё с этим согласно.

Неожиданно для меня Виктор закатывает глаза. Верочка хватает меня за руку, кивает на Виктора:

– Нет, ты видела?! – восклицает она, и уже обращаясь к Виктору: – Ты что глаза закатил?

Кажется, такого наезда он не ожидал:

– Ну простите, – смущается он и откидывается на спинку стула. Руки нервно отодвигают чашку, блюдце, ложку. – Я не специально. Вырвалось, – добавляет Виктор. – Нет, я не оспариваю реальность Личности Господа и всем сердцем верю в Его Промысл и милость и любовь к нам, многогрешным. Но чудо… Чудо – это, в общем-то, редкость.

– Это неправда, – мотаю я головой. – Я ведь не говорю о знамениях, которых требовали от Господа еще тогда.

Я машу рукой куда-то за спину, будто там притаилось давнее время.

– Чудо – это другое. Это наша повседневная реальность. И я глубоко убеждена, что каждый православный христианин живет в пространстве чуда и оно постоянно с нами случается.

Виктор скептически хмурится.

– Чудо дается маловерным или больным, – заявляет он. – Вы, Васса, сами посудите, в каком бы мире мы тогда жили, если бы чудо, как вы уверяете, было повсюду. В чем был бы смысл веры? Сложно ли верить, если постоянно видишь чудо? Думаю, нет ничего проще.

– С тобой, что, чудо не случалось? – спрашивает Виктора Верочка. У нее на лице такая озабоченность, что Виктор от нее отмахивается:

– Что ты в самом деле! Значит, мне это не нужно.

– Да что вы такое говорите?! – удивляюсь я. – Такого быть не может! Даже при всем вашем скепсисе отрицать факт чудесного вашего знакомства с Господом вы не можете. То, почему и как вы пришли ко Господу, – чудо!

«Не нужно на каждом углу говорить о сокровенном, – устало произнес Виктор. – Не нужно, чуть что, заводить разговор о Боге…»

Виктор глубоко вздыхает. Он пальцем почесывает висок, жмурится. Затем медленно выдыхает. Похоже, это было маленькое упражнение против женской глупости. Мужчинам иногда приходится к нему прибегать.

– Вы поймите, Васса, – как будто устало произносит он, – не нужно на каждом углу говорить о сокровенном. Не нужно, чуть что, заводить разговор о Боге. Должна быть тайна – моя, ваша, чья угодно. Давно ли вы в Церкви? – спрашивает он меня.

– Два с половиной года, – честно отвечаю я. – Но вера в Господа была, сколько себя помню.

А Виктор уже облегченно улыбается.

– А я – двадцать лет. И теперь мне понятна ваша неосведомленность и некоторая горячность, – говорит он и спешит меня успокоить. – Но ничего, постепенно во всем разберетесь. Ну, или муж объяснит. Всё это у вас пройдет. А что касается воцерковления, люди двумя путями приходят. Кому-то действительно чудо нужно, а кто-то сам ищет. Я вот своим умом пришел. Потому что смысл искал. И много я потрудился, чтобы во всем разобраться.

– Верочка! – слышим мы голос Славика.

Верочка встает из-за стола:

– Так кто же его не ищет… – бормочет она, выходя из комнаты.

Секунды мы молчим, потом Виктор говорит:

– Надеюсь, у вас получится съездить в Печоры. Там замечательно.

– Вы были?

– Конечно, – опять улыбается Виктор. – Это не так уж и дорого.

Он многозначительно мне кивает.

Я киваю в ответ. Что тут скажешь?

***

Конечно, Виктор меня задел. Всякие мысли овладели мною, закручивая и оттаскивая подальше. Он 20 лет в Церкви! Рассуждает уверенно и ясно. Неужели я так беспросветно ошибаюсь?! Я стала мрачнеть, предвидя, как остынет моя горячность и исчезнет чудо из жизни, захлопнется всякая мысль, стремящаяся превратиться в слово о Господе. Вороны заполонили меня. Я перестала писать, слово ушло. И не то чтобы моя гордость или самолюбие пострадали от Виктора – этих двоих так просто не возьмешь. Но я серьезно сосредоточилась на вопросе накопительства и целенаправленно стала наполнять коробочку сдачей и частью зарплаты. Не знаю, что и кому я хотела этим доказать.

Я стала планировать поездку, ощущая себя человеком, контролирующим свою жизнь. Но вдруг…

В итоге я отказалась от всяких мелких радостей, включая духи, прибавив еще немного в копилку. Но усилия увенчались успехом. Прошло четыре месяца, и сумма действительно набралась. Все это время я пыталась писать, но слово обрывалось во мне, как иссохший ручей. Я рассердилась на него и отмахнулась. Я стала планировать поездку, ощущая себя значительным человеком, контролирующим всю свою жизнь. И вроде всё складывалось удачно. Но вдруг… За две недели до назначенной даты вмешались обстоятельства. Все деньги испарились, будто их и не было. Я развела рукам и закручинилась.

Слава Богу, на память пришел случай с иконой Пресвятой Богородицы Семистрельной. Как сильно тогда я хотела поехать к ней, получить миро, чтобы сердце помазать. Как ничего не получалось. И как всё сложилось само собой, чудесным образом, стоило всё отдать на волю Божию. И в этот раз я решила поступить так же. Ведь добрый Господь наше сердце знает и щедрой рукой Своей дает всё, что нам во благо, и даже более того – просто балует нас, Любящий Отец. А если и не дает, значит, так правильно, значит, в этом польза. Стоит ли говорить, что к назначенной дате мне неожиданно дали премию (совершенно ни за что), сумма которой полностью покрыла поездку. А еще через короткое время моя приятельница подарила мне флакон дорогих духов, просто так – подумала, что мне может подойти.

Там в местной лавочке я наткнулась на книжечку одного всем хорошо известного батюшки – Даниила (Сысоева): «Женщины в Церкви: подчинение или равенство?» Отец Даниил пишет: «Посидите за пирушкой у православных. Часто ли вы слышите разговоры о том, Кто Такой Христос, что Он сделал для нас, обсуждение искупления, догматов веры, пророчеств Христовых, Священного Писания? Много ли об этом разговоров услышишь? А о чем говорят? Или косточки друг другу перемывают, или о политике… Господь же сказал: “От избытка сердца говорят уста”. Получается, что сердца заражены политикой, а Христом не заражены! Уж лучше бы были заражены этой благой, прекрасной “заразой” – удивительной и чудесной любовью ко Христу Спасителю. Вот этим нужно заражаться!»

Об этом я и думала по дороге домой. Вот бы и мне «заразиться» правильно, вот бы правильно возрастать. Вот бы всегда оставаться «горячной». Господи, помоги мне, грешной. Я уставилась в окно, всем своим существом сожалея, что послушала Виктора, будто не нужно говорить о Боге, будто чудо – это редкость. И вдруг – слово ожило во мне. Побежал мой ручеек внутреннего монолога, согрел руки, полился из глаз, освобождая мой разум и мое сердце. Какая же я все-таки глупая! А вы кыш, мерзкие птицы!

***

Что же такое чудо? Такое ли оно редкое? Оно должно быть громогласным, неслыханным? Оно должно нарушать все законы природы? Потрясать всё вокруг? Вот как отвечает на этот вопрос митрополит Антоний Сурожский:

«Иногда люди задают себе вопрос: что такое чудо? Значит ли, что в момент чуда Бог применяет силу к собственному творению, нарушает его законы, ломает что-то, Им Самим вызванное к жизни? Нет, это было бы магическим действием, это значило бы, что Бог сломил непослушное, подчинил силой то, что слабо по сравнению с Ним, Который силен.

Чудо – повсюду. Каждый, кто пришел к вере, чудо знает, потому что чудом пришел

Чудо – нечто совершенно иное: чудо – это момент, когда восстанавливается гармония, нарушенная человеческим грехом. В чуде восстанавливается то, что должно бы быть всегда; “чудо” не означает что-то неслыханное, неестественное, противное природе вещей, но, наоборот, такое мгновение, когда Бог вступает в Свое творение и бывает им принят. И когда Он принят, то Он может действовать в сотворенном Им мире или в каждой отдельной твари свободно, державно…»

Так что чудо – большое и маленькое – повсюду. Вся наша жизнь пропитана им. Каждый, кто пришел к вере, чудо знает, потому что чудом пришел. Разве не чудо, что задались мы вопросами о смысле? Не чудо, что окрепла наша воля в поиске ответов? Разве не чудо, что мысль наша верную дорогу нашла? Не завязла в языческих учениях и не пропала в сектах? Разве без чуда мы могли бы уразуметь? Чудо, что мы стоим в храме. Чудо, что идем ко Причастию. Чудо, что, говоря проповедь, батюшка говорит всем и каждому в отдельности именно то, что нужно. Каждый сокровенный момент тихой, невидимой никому радости – чудо. Каждый миг, что помним мы Господа, – чудо. Во всем этом нет нашего успеха. Всё это чудо, милость Божия. Мы опять и опять отрекаемся, отворачиваемся, а Господь опять и опять приходит. Добрый Пастырь. Мы, православные христиане, все целиком и без остатка пребываем в чуде… – а я о нем пишу.

Слава Тебе, Боже наш! Слава Тебе!