Живые и мертвые

Без пяти минут членкор - теперь бы уж точно была академиком ВАСХНИЛ - стала монахиней. Настоятельница Спасо-Богородицкого Одигитриевского женского монастыря поминовения павших воинов, игумения Ангелина (Нестерова) рассказала корреспонденту "РГ", как приписываемые к непримиримым лагерям "наука" и "религия" поладили в ее судьбе. И в истории необычного монастыря, строящегося с чистого листа в чистом поле.

Из академии в монастырь

Отодвинутая от Москвы на 218 км, Вязьма - обычный провинциальный маленький город с прекрасным барокко, уникальной монастырской архитектурой, старыми дореволюционными памятниками и молодыми людьми в наушниках, как в столичном пабе. А в ста метрах от главной улицы, близ недавно построенной гостиницы "Амфора", - тишина такого качества, что можно продавать. И - главная кнопка релаксации для столичных гостей - лай деревенских собак во мгле.

"Дальний лай собак в ночи напоминает тюльпаны". Поспорили, знает ли мать Ангелина, до возвращения в Вязьму работавшая в Риге, эти сумасшедше-прекрасные строки модного в 80-е латышского поэта Иманта Зиедониса. Наш прогноз был, что нет.

Свалиться из культурного сгустка жизни, из пространства концентрированных знаний и умений - в эту глушь, где в ста метрах от центра города лишь лай собак...

- Ну, конечно, я его читала, - сказала мать Ангелина, едва мы включили диктофон. - "И снова падает звезда, и снова поднимается во мне надежда". Только на латышском.

Кроме Зиедониса она много читала Яниса Петерса. И пела латышские песни. Приехав к матери в отпуск в Вязьму, стала с сестрой учить русские народные. Недавно снова была в Латвии и обнаружила, что народных песен там больше не поют. Парадоксальный итог свободы.

Мать Ангелина - Валентина Федоровна Нестерова - заведовала в Риге всесоюзной лабораторией, внедряющей автоматизацию в систему исследований в генетике. Одним из первых этим внедрением заинтересовался лучший, по ее мнению, практический генетик страны, академик ВАСХНИЛ Лев Эрнст, которого теперь обычно вспоминают как отца Константина Эрнста. Первые "компьютеры", которые она программировала, выдавали результаты часов через 12. Лев Константинович обычно брал в руки гитару: "Я от него первый раз услышала Высоцкого".

Лаборатория была ведущей среди стран - членов СЭВ, Валентина Федоровна ездила на международные конференции. Но в 1991-м Союз ушел в небытие, и огромный пласт научных исследований, лет через пять обещавший стране невероятный селекционный прорыв, рухнул. "Уезжай", - сказал ей Лев Константинович, когда она приехала к нему за советом.

А в Вязьме заболела мама. "Поезжай туда и иди в монастырь", - посоветовала игуменья Рижского православного монастыря, в котором она перед каждой Пасхой чистила 80 старинных лампадок. И который любила как "русский дом" в красивой, но не до конца своей стороне. В оказавшимся мужским монастыре ей дали в помощь молодого отца Даниила ("Что он вообще понимает", - высокомерно подумала она о нем), и доктор наук, без пяти минут членкор ВАСХНИЛ стала выписывать тропари и мини-жития длиною в страницу и распечатывать на принтере. Ученый с международными докладами и мировым именем в своей теме - и тишина маленького города. И лай собак в ночи...

- Я благодарна 90-м. Тютчев прав: блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые. Не было бы их, ну была бы я академиком. Подумаешь.

Обитель погибших воинов

Мать Ангелина родилась в советской, но - парадокс - глубоко верующей семье. Правда, однажды отец, вернувшись с какого-то собрания, сказал: "Валя, тебе в институт поступать, поэтому в церковь больше не ходи". Но кресты не сняли, от веры не отреклись, просто в городе никому ее не показывали: стали ездить на службы и причащаться в Москву.

Поступила в метеорологический институт в Ленинграде, он как раз напротив Александро-Невской лавры. Каждую Пасху в кинотеатрах показывали "Лимонадного Джо". Выбор всегда был в пользу лавры. Но не фанатичным, "Лимонадный Джо" тоже нравился.

А вот когда она уже чистила в Рижском монастыре 80 лампадок перед Пасхой, у "Лимонадного Джо" не было ни малейших шансов.

Но все самое главное в ее жизни произошло в ночь, когда ее постригли в монахини.

- Святейший (ее постригал бывший тогда митрополитом Смоленским и Калининградским Патриарх Кирилл) пришел наутро снять с меня клобук (по традиции постриженного в монахи оставляют на ночь в храме, а утром постригавший приходит снять с него клобук .- Прим. ред.) - а я понимаю, что меня нет. Что родился другой человек.

В результате рождения этого "другого человека" - неподалеку от Вязьмы, на месте прорыва из страшного "Вяземского котла", в чистом поле возник монастырь.

В монастыре крест, один новенький красавец-храм и огромный подъемный кран - он еще строится. Семь монахинь "на каникулах" - у друзей и родственников, потому что не готовы келейные корпуса. В храме лишь отец Даниил ( тот самый, о котором мать Ангелина первым делом подумала: "Что он вообще понимает?!") и монахиня Вера, аспирантка богословского университета, глубоко увлеченная ученостью Кирилла Александрийского. Остальные "заезжане". Сегодня заехали Константин и Екатерина, муж и жена из Мытищ, он военный, она учительница. Ездят по местам великих сражений Великой Отечественной. До этого был Волгоград. Теперь - Вязьма. Положили цветы к памятнику, узнали по Интернету, что рядом стоит монастырь - приехали на службу. Мать Ангелина оставила их на трапезу, где она обычно всех знакомит между собой.

- Вот Катя. Мечтала стать нашей первой монахиней.

- Я уже собралась, но маме с папой вдруг внуков захотелось. И я испугалась. Смешного: в монастыре встают в 4 утра, а я "сова", - смеется Катя. - Отец тут же клич среди казаков кинул, и мне чуть ли не к вечеру нашли жениха. Мы встретились, и очень друг другу не понравились. Потом он позвонил, позвал на праздник. Потом я забыла у него телефон...

Теперь Катя качает на руках младенца Федора (назван в честь святого воина Феодора Стратилата), а муж сидит в сторонке со старшей дочкой Ульяной (имя дано в честь убитой за верность мужу святой Иулиании Вяземской).

Московский бизнесмен Галина Храмцова, глава и хозяйка крупной частной фирмы аудита и бухучета, уже много лет помогает монастырю разбираться с финансовыми бумагами. И - наездами - живет.

- Первый раз я приехала давно. С Еленой, которая, помните, на Рождество тут на аккордеоне играла?

- Еще бы, - кивает отец Даниил, - я к следующему ее приезду срочно подарил этот аккордеон детскому дому! Все-таки заливающийся в монастыре аккордеон... Даже с невинным советским репертуаром...

- Теперь она монахиня. Где-то на Севере, - уточняет судьбу аккордеонистки мать Ангелина.

Рядом с нами за столом гордо сидит коллега Галины молодая, холеная, на кривой козе не подъедешь. А ненакрашенная начальница ее - ясная, тихая, все служит собравшимся людям, как будто она тут самая простая - накрывает, убирает, подает: "Матушка, благословите, сладости в скит взять - гостям".

Ее социальный статус высок. Но монастырь же - место обнуления статусов. Мы это поняли, когда случайно узнали, что заместитель генерального директора РГ (не имеет отношение к выбору адреса этой командировки) тут чуть ли не яблоневый сад посадил. Лично, с женой. Никогда бы не подумали.

" А вы коллегу свою не узнали на наших фотографиях, - улыбается нам Галина. - Ксению?". Бывшая коллега, Оксана Н., по нашим фантазиям живущая где-то в Германии на пару с модным художником, оказывается ...не первый год делает монастырский сайт. И кажется, поработала на Церковь больше, чем мы за всю свою объявленную православной жизнь. "Наша Ксения - либералка? Да вы о чем?" - смеется отец Даниил. Монастырь это место, где не только обнуляются статусы, но и стираются политические векторы. Просто перестают иметь значение.

Загадка благодетеля

Идея необычного монастыря-мемориала принадлежит Патриарху Кириллу. Думаю, что и у матери Ангелины она тоже была на уме. А у патриарха заметный и, кажется, почти безупречный вкус к умникам. И без - часто характерного для православия - принижения умных женщин.

Мать Ангелина, хоть и родилась в Вязьме, о "Вяземском котле" впервые узнала в 1974 году на научной конференции в Потсдаме. Прочла на обложке книги на немецком "Вязьма. Черные дни Красной армии", купила. Раненного на войне отца уже не было в живых, а мать ответила: тебе это не надо знать. Но на улице услышала очевидца, который в октябре 1941-го поехал по лесу в деревню Доманово через деревню Мартюхи. И рассказывал, что на Мартюховской горке лошадь не могла пройти - везде лежали мертвые люди. Это было место прорыва из "котла". Немцы в марте, когда начало таять, пригнали из деревень женщин, один слой откапывали, хоронили. Другие оставались мерзлыми.

В память их она и стала строить никогда не стоявший тут монастырь. Денег, правда, не было ни копейки. Год идет, другой. - а у нее лишь благословение и чисто поле. Уставшая работать замдиректора музея экологии, не раз ездила к духовнику в Троице-Сергиеву лавру с просьбой благословить ее уйти простой монахиней, но в готовый монастырь. "Я сидел там в окопах, и ты сиди", - отвечал ей воевавший под Вязьмой духовник.

А потом случилось чудо встречи с человеком, чья помощь оказалась ключевой. Времена олигархов, высекающих свои имена на мраморных досках при входе в храмы, прошли. Большинство теперешних благодетелей ставят молчание в условия пожертвований. "Крупный бизнесмен?" - выманиваем секрет. - Чиновник?". Мать Ангелина резко и отрицательно качает головой.

У нас есть версия. Для внимательного и дотошного читателя имя предполагаемого жертвователя зашифровано в тексте.

Часовня на костях

На поле , где в несколько рядов лежали погибшие, у монастыря теперь скит.

Этот скит - самый обустроенный. В нем - храм святого Федора Студийского с знаменитыми воинскими знаменами и бесконечными записками поминовения. "Два-три раза в год прочитываем 15 тысяч имен", - уточняет о. Даниил. (Монастырь молится не только за погибших в "Вяземском котле" - за всех русских воинов, полегших во всех войнах - от Куликовской битвы до войны Парагвая с Боливией. И "русские" здесь не этническая принадлежность - и Рустамы, и Хаимы - русские воины. Матушка обязательно вспомнит в молитве приходящую в больницу к ее тяжело раненному под Москвой отцу - для переливания крови - незнакомую женщину. Москвичку. Еврейку. В монастырь-мемориал присылают старые фотографии и сотни личных рассказов-воспоминаний о погибших в войнах родных, собирается что-то вроде народного архива).

Рыхлый снег непроходим. Дорожки лишь к звоннице и одной натопленной избе. А больше всего хочется пройти к часовне, куда поисковики все лето сносят найденные на поле боя останки солдат. К осени удается восстановить некоторые имена. 11 октября - начало прорыва из "котла" - в монастыре всех отпевают.

Нет в часовне сейчас никого. Но соскальзывающий с бесконечной снежной белизны взгляд все возвращается и возвращается к ней. "Столько лет прошло после зимы 1941-го? - говорит мать Ангелина. - Ведь не должно уже быть останков. А они есть. Значит, это кости святых мучеников".

Так сказал и владыка Исидор: здесь сама земля - антиминс (плат с частицами мощей святых, который кладется на престол, и без которого невозможна Божественная литургия. - Прим. ред.). Среди погибших очень много было верующих. Поисковики все время находят кресты, иконки, молитву "Живый в помощи".

Тут хорошо. В единственной натопленной избе бизнесмен Галина, продолжая всем служить, накрывает стол. А мы, метаясь между Фрейдом и апостолом Павлом, спорим с членом двух союзов журналистов и одного союза писателей, учителем, писателем, краеведом, художником-оформителем, внештатным корреспондентом газеты "Ленинский путь", отцом Даниилом на тему "бессознательного".

Но нам важнее - скоро служба - переспорить мать Ангелину, почему-то сделавшую лейтмотивом своих разговоров о науке слова "Давайте не будем об этом! Столько времени было этому отдано! Оставшееся хочу отдать другому".

"Но если бы наука не была важна, на древних фресках бы не изображали "Ангела, научающего Сифа звездному небу". "Ну так это же Ангел и Сиф, а не мы с вами.

Из ученых ей больше всего нравятся Мендель и Менделеев. Первый за наблюдательность и сочетание учености с монашеством, второй за таинственный, эвристичный сон, даровавший великое открытие. Но еще больше ей нравятся ученые, которые останавливали занятия наукой, если они грозили обернуться чем-то опасным. Но возвращавшиеся к ним, "когда общество приходило в другое состояние".

Делаем последний рывок в споре, чтобы доказать матери Ангелине, что ее попытка забыть себя ученую ошибочна. А мысль о том, что там, где начинается вера, обесценивается культура - научная, художественная, - неверна. А как же тогда Аверинцев? Бибихин? Лихачев?

- Да, - уже соглашается она, - моя самая любимая книга "Апостол" и Послания апостола Павла: там дух настолько же сильный, настолько и интеллект.

И мы почти торжествуем. Так бы и уехали триумфаторами.

Если б на самом острие спора, одну из нас не охватило нечеловеческое молчание. Никому не видимое. И с жаждой бесконечного пребывания в нем.

Видимо, пока мы мать Ангелину - аргументами, ссылками - перетягивали на свою сторону, она нас - молитвой - на свою.

Да, вера и церковная жизнь должны сопровождаться полнотой культуры, могла сказать она нам на прощание.

Но и мы уже могли ей ответить: да, духовная, молитвенная жизнь сама по себе полна такой внутренней роскоши и богатства, что все остальное перестает иметь значение.

Ну подумаешь, академик. Ну подумаешь, бизнесмен. Ну подумаешь, либералка.

И это не презрение неучей. Но сила удалившихся от мира.

* * *

Личный опыт

Галина Храмцова, бизнесмен, благотворитель монастыря:

- Когда говорят "мой дед", представляется глубокий старик. А моему деду, когда он ушел на войну, было 32 года. Он был чуть старше моего сына. Он оставил жену и троих детей. Моему отцу, тогда было около двух лет, как сейчас моей внучке. Через несколько месяцев после начала войны он пропал без вести. Он мог быть здесь, у минометного расчета в деревне Мартюхи. Мог быть в этих окопах. Мог прорываться из окружения у деревни Всеволодкино...

Осенью я приезжаю в монастырь на захоронение всех здесь найденных. И когда на панихиде звучат их восстановленные имена, я всегда стою и думаю: "А если сейчас назовут его имя? А если сейчас назовут...".

Справка "РГ"

Вяземский котел - оборонительная операция осени 1941 года, закончилась поражением. Немцам удалось прорвать оборону советских войск и окружить западнее Вязьмы четыре советские армии. Потери убитыми и ранеными Красной Армии превысили 380 тысяч человек; в плен попало свыше 600 тыс. человек. Советское командование приняло экстренные меры по восстановлению нарушенного фронта. Вязьма была освобождена 12 марта 1943 года в ходе Ржевской битвы.