«Се, что добро или что красно»

В Прощёное воскресенье Вера Ивановна всегда старалась лечь пораньше.

Всегда старалась, и никогда у нее не получалось. Сперва хлопоты по храму (она была старостой), потом оживленное заговенье в семье, а потом всегда находилось что-то еще.

Улеглась поздно, долго ворочалась, а когда всё же почувствовала приближение сна, раздался звонок.

– Прости меня, дорогая Вера Ивановна! – с чувством сказали из трубки.

– Леночка, у тебя память есть? – сурово ответила Вера Ивановна. – У нас уже ночь!

– Я знаю, знаю, – заволновались в телефоне, – но вот почему-то захотелось позвонить… – голос виновато поник.

– Бог простит, и ты прости меня, грешную, – интонации Веры Ивановны потеплели на один градус.

Несколько лет назад общий духовник познакомил их с формулировкой: «Надо поддерживать друг друга». В поддержке чувствовалась острая нужда: обе тяжело болели. Они были очень разные люди… но в тот момент одинаково лысенькие и испуганные – как птенцы – и легко перешли на «ты».

Теперь у них тоже было о чем поговорить, и то, что они очень разные, тоже чувствовалось. Леночка пыталась долго и с чувством рассказывать, какие мытарства пришлось пережить при очередном обследовании, а Вера Ивановна прерывала:

– Ты хочешь, чтобы у меня инфаркт случился? Говори сразу: какой результат?!

Результат был довольно-таки ничего, и потому за ним закономерно последовал вопрос о здоровье Веры Ивановны.

– Да, по части онкологии вроде ничего нет – слава Богу, – без обычного подъема сказала Вера Ивановна.

– А по какой части есть? – Леночка обнаружила тонкий слух.

По другой части проблема была, и она усугублялась тем, что в их поселке единственный доктор этой специальности сам уехал лечиться. Надолго. Аккурат за день до того, как Вера Ивановна осознала свою проблему всерьез и испугалась ее неконтролируемости. В тот же день на месячную вахту вышел муж, и отпала возможность съездить в больницу соседнего города, никого не напрягая.

Ехать на перекладных 200 км было неудобно и трудно, надолго оставлять детей – тревожно, а храм – совестно… Плюс ко всему было очевидно, что в другом городе никто ее особо не ждет. В общем, Вера Ивановна подергалась, написала паре-тройке знакомых, не получила внятных ответов и затихла с чувством обреченности средней степени.

– Оу! – сочувственно пискнула Леночка. – У моей знакомой есть друг – крупный специалист в этой области… Давай я ее спрошу? Ты напиши всё подробно. Хм… быстро, правда, не обещаю: он на должности, загруженный человек.

Что такое должность, Вера Ивановна знала. Несмотря на жизнь в глухомани, она имела широкий круг знакомых и давно заметила: к сиденью любого должностного кресла прямо-таки в базовой комплектации прикладывался персональный ёжик. Поэтому она почувствовала двойную вину перед неизвестным ей доктором. Но ощущение Промысла Божия было тоже очень сильным, и дрогнувшим голосом она сказала:

– Спасибо, Леночка… может, что и получится, – пожелала спокойной ночи и села писать письмо доктору.

***

Утром бренчание телефона вырвало ее из сна, настолько тяжелого, что какое-то время она не могла сообразить, какой сегодня день. Лишь чувство долга говорило: надо срочно в храм. А зачем – не уточняло.

Вера Ивановна схватила телефон, несколько мгновений соображала, кто такой Будильник, потом ткнула пальцем в календарь…

– Батюшки! Первый день поста!

День закрутился длительной, до полудня, службой, уборкой храма, составлением расписания соборований, скудным чаепитием и повечерием с Великим каноном, на котором захлопотавшаяся женщина никак не могла собрать мысли. На следующий день она настроилась больше внимания уделить молитве, но – как это обычно бывает – с важным богослужебным днем совпали снегопад, неотложные требы и пришедший с опозданием контейнер с книгами.

Еле-еле к вечеру Вера Ивановна смогла отключиться от дел, спокойно пристроиться в уголке храма и сосредоточиться на службе. Но груз суеты, плохого самочувствия и страхов придавил ее – молитва не шла. В темном храме прихожане, словно бесплотные, почти неслышно били земные поклоны, а староста села на лавочку и бессильно заплакала.

***

Вера Ивановна пришла в Церковь в конце восьмидесятых, и вопросы о смысле страдания в целом были ею давно решены. Она знала, что моменты страдания без сути и цели – кажущиеся. Кажется, что ты страдаешь как бессловесное животное: зачем, почему, для чего – неясно… и лишь спустя время понимаешь, насколько человечнее ты в результате стал.

Это только кажется, что ты страдаешь неизвестно зачем, – а потом понимаешь: ты стал человечнее

Знала она и о двух главных ловушках на этом пути: всегда есть соблазн искать виноватого в твоей боли – и искать его, конечно же, вне себя. Поэтому сейчас, жалобно плача, она краешком ума поблагодарила Бога за то, что ей не досаждают хотя бы помыслы ропота.

Постепенно со слезами и горестью вместе с шелухой забот и вседневных прегрешений с глаз сползала пелена нераскаянности. Мысль о том, что Господь по-настоящему нужен ей только тогда, когда приходят боль или страх смерти, становилась в ее сознании всё рельефнее и объемнее, пока не набрала наконец полной реальности и силы.

Ужасной реальности.

Вера Ивановна заплакала сильнее и начала мысленно просить прощения у всех неприятных ей людей.

***

В это время на другом конце страны усталый и задерганный человек добрался наконец до почты. Письмо Веры Ивановны он открыл уже ночью; оно было емким и точным: лечение, анализы и реакции организма создавали ясную картину. Он отложил очки и потер переносицу. С одной стороны, всё было понятно: больная в определенный момент напутала с дозировкой лекарств.

С другой стороны, доктора не консультируют заочно.

Но с третьей – у человека всё равно нет возможности попасть на прием! Так что либо заочно, либо никак. Доктор еще раз потер переносицу, нацепил очки и начал писать ответ.

***

В далеком сибирском поселке Вера Ивановна получила письмо, которое ей передала Леночка из Пензы от Маши из Москвы от доктора из Питера. Улыбнулась, подумав, что в конце этой тирады положен смайлик, и прочла ответ. Он был совсем короткий, но вполне понятный и обнадеживающий. Незнакомый доктор позаботился даже о ее расходах, предупредив, что пара дорогих анализов ей пока не нужна.

Письма из Питера, Подмосковья, Новосибирска… Люди спешили передать советы, поддержку

Пока Вера Ивановна читала ответ из Питера, брякнул сигнал почты и пришло письмо от духовной сестры из Подмосковья. И тут же – из Новосибирска. Люди добирались до ее вопроса, звонили друзьям и друзьям друзей и спешили передать Вере Ивановне ответы, советы, поддержку…

Подумав первым делом, что муж зря волнуется, Вера Ивановна вышла из храма на улицу, набрала его номер и успокоила в нескольких словах.

Муж был человеком грубоватым, поэтому отреагировал предсказуемо шокирующе:

– Вот ведь мафия православная!

Вера Ивановна неожиданно рассмеялась. Она столько лет одергивала Степана за неуместные высказывания, но только сейчас вдруг отчетливо поняла, до какой степени он – выходец из криминального заводского района – попросту стесняется выражать светлые чувства.

– Болтушка… – сказала она легко. Пообещала позвонить после службы и отключила телефон.

***

Заходя в храм, она пыталась собрать мысли и как-то обозначить возникшее в душе чувство. Оно было хрупкое и красивое. Пожалуй, это было ощущение общности с Церковью. С какими-то неведомыми Вере Ивановне людьми, которые вместе с ней подходили к одной Чаше в разных храмах…

Это было ощущение общности с Церковью, с теми, кто в разных храмах и городах подходил к Чаше

Раньше его точно не было. Вера Ивановна хорошо помнила: убеждение, что «надо поддерживать друг друга», очень нескоро распространилось в ее сознании даже на свой приход. Да что там «поддерживать»! – много было и состязательности, и ревности, и откровенной неприязни.

А сейчас словно незримые ниточки сочувствия и понимания протягивались между ней и множеством других православных. Вера Ивановна ошеломленно подумала, что у святых было такое отношение вообще ко всем людям. И не хрупкое, а сильное, непоколебимое.

Может быть, раньше это прекрасное чувство общности заслоняла ей борьба за жизнь, которая прошла через всю их юность – в лихом районе, в лихие девяностые? Или чрезмерные труды и переживания, когда семья перебиралась в далекое, незнакомое место и они выбивались из нужды, обживались, устраивались… А она еще и в храме помогала – разрывалась.

А может быть, это совершенно естественно – дозревать до чего-то постепенно? Сколько люди рассуждают о том, что характер, мол, не переменить, и однако спустя десятилетия заметно, что кто-то меняется.

Вера Ивановна посмотрела на стоящего у клироса богомольца: он уже морщинистый и лысый, но все привычно зовут его Толиком. Никто из новых прихожан не поверил бы, каким противным типом он был 20 лет назад. И никто из тех, кто знал его 20 лет назад, не поверил бы, что он может стать таким, как сейчас, – мирным и мудрым. Смирился человек, до чего-то дозрел и теперь исполнен братских чувств – если и не ко всему свету, то ко всем, с кем его сводит жизнь.

Спохватившись, что мысли забрели куда-то далеко от молитвы, Вера Ивановна вперила благодарный взгляд в икону Спаса в Силах и сосредоточила внимание на богослужении.

Чтец на клиросе кашлянул, взял дыхание и начал 132-й псалом:

«Се, что добро или что красно, но еже жити братии вкупе…»

Вера Ивановна издала тихий возглас изумления и преклонила колени.