«В мире с Богом, собой и всеми»

Сегодня 9 дней митрополиту Ионе (Карпухину), без малого четверть века управлявшего Астраханской кафедрой. Архипастыря вспоминают друзья, а в друзьях у него были все, даже бывшие некогда ему по недоразумению врагами.

Архиерей на отдыхе

Митрополит Иона (Карпухин)

Протоиерей Георгий Глазунов, настоятель храма в честь преподобного Сергия Радонежского села Эманнуиловка Рязанской митрополии:

— С владыкой Ионой мы еще с молодости дружим, учились вместе. Он и потом часто к нам приезжал, когда уже архиереем был, летом в отпуск выбраться старался. Это такой человек — по сути всегда говорящий, живущий. Идем с ним, разговариваем:

— Ой, владыка, время какое-то такое движется нехорошее…

— Ни-че-го-о, мы с тобой еще поживем, — всё у него всегда ладно было.

Пройдем еще немного, а он:

— О! Алтарь наш! Давай по три поклончика положим.

И мы так прям на улице с ним по три земных поклончика и сделаем.

Молился я за него постоянно. А тут вдруг мне говорят: «Владыка умер». Ой, друг мой любимый! Скорблю, конечно. Мы с ним одного года [рождения]. У нас разница в возрасте пару месяцев.

Еще к нам архимандрит Авель (Македонов) приезжал. И вот они как-то вместе пошли на пруд, сели на мостике. Один ноги с одной стороны мостка в воду спустил, а другой — по другую сторону. Спинами друг к другу сидят, примолкли, задумались. А у нас была собака овчарка, ученая. Нам ее один архиерей подарил. Она очень любила носить палку. И вот я подкрался… Они уж и переговариваются тихо о чем-то… Бросаю палку — вперед, за мостик, в воду. И этот наш Анчар с такой скоростью пронесся между их спинами, что смотрю: а мостик-то пустой… Нет их, исчезли. Так перепугались, что занырнули, да и выныривать-то не спешат — сидят там, под водой, как караси. Они потом со мною целый день не разговаривали. Так напугались. Но потом всегда со смехом вспоминали.

А то, бывало, владыка скажет:

— Дай-ка мне фуфаечку, я пойду полежу там.

Пойдет на левую паперть приляжет. Дремлет, а там прохладно — северная сторона. Потом иду, а он:

— Ю-юрочка! Лежал-лежал я тут, никто мне ничё не подал…

Так вот шутил.

— Ну, пойдем, — говорю. — Сейчас я подам тебе что-нибудь. Покормим тебя.

Протоиерей Георгий Глазунов Они к нам и с владыкой Алексием (Фроловым) приезжали вместе. Оба были очень глубоко верующие. Церковь любили. Господь их не оставит. Они так были преданы Церкви! Истинные христиане. Храм Божий любили. Служили часто.

Но и отдыхать мастаки были. Сядут на велики и давай по округе колесить. То на Вышу, то на Цну (реки — Прим. О.О.). Вместе поедут, потом разъедутся — один в одну сторону, другой в другую. Снова соберутся — впечатлениями делятся: «Я то-то видел!» — «А я это!»

Просто золотые времена были. А сейчас вот заперлись все, сидим… Господи, помоги!

Но когда у нас простые времена-то были? Мне владыка Иона всегда говорил:

— Ю-юрочка! Юрочка! Молись — и Господь не оставит! — он же и сам Юрий по Крещению, Победоносцу тезоименитый.

У него всегда хорошее настроение было. Упование. Всё преодолеем. Господь не оставит.

«Я вам что, нянечка что ли?»

Митрополит Иона благословляет верующих

Матушка Лидия Глазунова:

— Владыка Иона — очень жизнерадостный человек. Он к нам часто приезжал. Отпуск здесь у нас в Эммануиловке проводил. Как-то раз я пошла огурцы собирать, а он:

— Дай мне подушечку, на паперть прилягу, — это у него одна из любимых шуток была.

Лежит там. Потом идешь с огорода:

— Ли-идочка! Подай хоть огуречик бедному архиерею. Никто ничего не дает ему.

Весело всегда как-то с ним было. Сыновей часто брал на прогулку. Владыка Алексий часто на велике укатит, а владыка Иона и пешочком любил по окрестностям ходить.

У нас ребятишки — четверо из шести — рождались почти каждый год. Анютка народилась. И он приехал:

— Ли-и-идочка! — глядь, а я опять с маленьким, так и остановился на подходе. — Вы почему не сказали? Я вам что, нянечка что ли? Буду тут каждый год ездить — младенцев качать? — рассмеялся.

Он у меня действительно новорожденных нянчил. Я готовлю, а он стоит, коляску качает.

А потом детки подросли, кому уже восемь, кому пять…

— Так, Анютка, иди морковку сорви, — начал как-то было их строить владыка.

А она:

— Спрошу у мамы.

— Ах вот как! Как покачать ее, так я всегда, пожалуйста, а морковку бедному архиерею принести — «спрошу у мамы»?!!

Веселый был. Его вот и на Скорой сейчас забирали — он всё смеялся, шутил. А там часа два-три — и преставился к Богу.

Был всегда и всем доволен

Протоиерей Максим Каргин

Протоиерей Максим Каргин, настоятель Духосошественского храма на Рождественском городском кладбище Астрахани:

— Я еще маленьким, помню, ходил в храм. Кто-то там всегда сидел на приступочке, если службы нет. А для меня тогда любой, кто с бородой, был батюшкой. И вот он так живо общался, помню, с людьми о насущном чем-то. Я уж вырос, а Владыка всё так же и сидел на своем месте дежурном, привечал каждого. Подозвал меня как-то, расспросил: где работаю, чем сейчас занимаюсь. Потом при храме мне потрудиться предложил. После и в алтарь пригласил помогать. Помню, мне даже страшно было: такой трепет. Затем иподиаконствовать я стал у владыки, келейничать.

Как-то раз послужил Владыка в Баскунчаке и дальше поехал в Ахтюбинск — там уже вот-вот Всенощная начинается, и вдруг выяснилось, что мы в Баскунчаке митру забыли. Вообще-то не я за нее отвечал, но сказал, что я виноват, — казалось, геройствую. Поехал за митрой. Вернулся — уже полслужбы прошло. Вручаю владыке митру, прошу прощения. А он так строго посмотрел на меня:

— За что ты просишь прощения?

— За то, что я забыл митру, — настаиваю.

Надел он ее на голову и больше ничего не сказал. Мне-то всё казалось, разнос должен быть, и я других собой прикрываю. А не было никаких разносов! Другие-то это знали, а я тогда впервые был с Владыкой на таком дальнем выезде.

Все службы, да и просто взаимоотношения Владыки с людьми всегда были наполнены какой-то таинственной тишиной, любовью. Это внутренняя тишина спокойствия и мира. Он жил молитвой. Пусть и не на устах, но в душе она у него всегда ощущалась. Эта глубина, содержательность бывает, только если человек — в Боге. Приходишь к нему разбитый, а уходишь совсем другой. Радостный какой-то, собранный, цельный — как будто заново родился. Вот что это такое могло быть? Молитва! И этим обновлением в Боге наш архипастырь со всеми нами и делился.

Владыка всегда проповеди замечательные говорил: краткие, но содержательные. Смыслом наполненные. Где-то он говорил очень строго, где-то помягче, но и те, и другие слова он любовью всегда растворял. Было такое ощущение, что он вглядывается в каждую душу, когда обращается к людям, знает, что кому сказать. Лично к каждому обращался с амвона.

Владыка всегда радовался жизни, любил жизнь. Всегда его всё устраивало. Всё для него было хорошо. Жара, солнцепёк, а владыка улыбается: «О! Солнышко! Хорошо! Тепло». А то вот промозглая погода весной или осенью, а он: «Хо-ро-шо! Прохладненько!» Вот из таких, казалось бы, мелочей жизнь-то и складывается. Он никогда ни на что не роптал. Всё ему нравилось, всем доволен. Бога просто за то, что живет, благодарил. За каждый день буквально.

Очень нам владыки не хватает. Бывало, такая запутанная ситуация закрутится, а пойдешь к нему, и он тебе на 100% убедительный совет даст. До дна всю проблему, всю твою тревогу вычерпает. Идешь счастливый такой, утешенный.

Владыка у нас любил служить в Духосошественской церкви на кладбище. Почти каждый месяц бывал у нас. Дух какой-то очень здравый нес с собой, точно вдыхал простую подлинную жизнь на приходы. Не подавлял, а вот именно как-то оживотворить всё мог. Каждый при этом оставался сам собою, и он культивировал эту своеобразность того да этого, помогал любому раскрыться в служении. Любил, когда человек на своем месте. Ценил по заслугам. Благодарил. Он вообще на Астраханской земле духовенство возродил как общественную страту. До него священников здесь было раз-два, и обчелся: человек 15. А стало более чем в 10 раз больше! Давал свободу действий, чтобы человек мог проявить себя. Если, конечно, что не так, то пригласит к себе, пообщается. К новорукоположенным иереям всегда был очень внимателен. Когда они проходили сорокоуст, подойдет:

— Сыночек, вот так, вот так надо делать.

Митрополит Иона служит

А то молодежь обычно что-то и от себя привнести старается. А он так всё любовью, терпением покрывал. Спокойненько так подправит. Сам-то он был знатоком литургики. Он ее еще в Московской духовной академии преподавал да ставленников во священство обучал там, что и как делать надо. Хотя он и самостоятельность чрезвычайно уважал: чтобы ты во всё сам вникал, всё видел, где что необходимо исправить, чтобы сам включался, делал всё по сыновней преданности Богу, а не потому, что там церковным управленцам что-то надо. По-отечески он всем, разумеется, интересовался, расспрашивал: «Как служба? Как храм строится?» А то закрутишься, не появляешься долго, потом приходишь:

— Как тебя зовут, сынок-то мой? Что-то я тебя не помню… — так пошутит-пожурит тебя маленько за отсутствие.

Любил всех, не осуждал, понять каждого старался — и так, чтобы всё тихо, спокойно разрешалось. Когда кто-то кого-то начинал осуждать, Владыка делал вид, что не услышал. Ты же сам потом, знал, жалеть будешь. Всегда тему разговора переведет — лучше опытом поделится: как молиться самому и на богослужении, по службе какие-то литургические подсказки даст.

А так любил и о чем-то житейском, простом побалакать, как он выражался. Про мамочку свою часто вспоминал. Как они в войну выживали, что ели, как выручали люди друг друга.

Владыка был очень доступен. Всех называл «деточка моя», «сынок». Благословит, по головке погладит. И старушки его все любили, ждали после служб. У него даже если у самого голова болит, он всё равно остановится, благословит всех и каждого.

Помню, у нас служба в храме Георгия Победоносца была. Народ собрался, ждет архиерея после службы. И там женщина с двумя дочерьми-близняшками стояла. Владыка прошел и одной из девочек положил руку на голову:

— Это чтобы головка не болела у тебя, — говорит, благословил, погладил и пошел себе дальше.

А та мама стоит удивленная:

— Ну, вот откуда он знает, что именно у этой дочери голова очень часто болит?

А то сидит у себя архиерей в беседке, кто-нибудь в калиточку только заглянет, а он сразу:

— Кто там? Кто там? — мол, не стесняйся, проходи!

Любой мог к нему наведаться. Никогда не прогонит. Он и материально помогал. Никто от него не уйдет не утешенным.

Владыка говорил: его поколению всяких бед, войн да от коммунистов притеснений досталось, но и нам претерпеть еще многое придется. «Мужайтесь!» — предупреждал. Он всегда напоминал про службы, про молитву. «Сначала Божие, а потом человеческое», — такое у него назидание было. Потрудись сначала для Бога, а потом Господь все, что тебе нужно, Сам наилучшим образом для тебя устроит. Вот такой у него принцип жизни был. И он все принимал как из руки Божией. И жил в мире с Богом, собой и всеми.

«Наш Владыченька»

Монах Рафаил (Попов) Монах Рафаил (Попов), насельник Псково-Печерского монастыря:

— Все, кто знал Владыку близко, называли его «наш Владыченька». Такое обращение родилось как ответ на ту доброту, искренность и любовь, которыми Владыка одаривал всех, кто к нему приходил.

Больше всего на свете Владыка любил Литургию, он не мыслил своей жизни без нее. Даже когда плохо себя чувствовал, он превозмогал немощи и шел служить. В храме он преображался, все болезни отступали. Присутствовать на его службах было необыкновенно легко и вдохновенно. Царила атмосфера мира и радости.

Владыка всегда помнил о смерти — как настоящий монах. Как-то он рассказал, что, будучи благочинным в храме Московской духовной академии, он постоянно из-за чего-то нервничал и возмущался. И вот после очередного такого переживания у него сильно поднялось давление, понадобилась срочная медицинская помощь. Тогда впервые он глубоко осознал, насколько внезапно может закончиться жизнь. После этого случая он заметно изменился, успокоился, ко многому стал относиться проще, доверился Промыслу Божию.

Владыка был рассудительным, терпеливым и миролюбивым человеком. Он очень любил людей, но никого к себе не привязывал, больше всего ценя свободу каждого человека. Однажды его спросили, как так можно, ведь если любишь человека и при этом даешь ему полную свободу, то обязательно возникает внутри боль, хочется же быть с теми, кто тебе нравится, хочется, чтобы они проявляли по отношению к тебе внимание и заботу. Он ответил, что боль — это непременный спутник жизни человека, который хочет обрести свободу в Боге, а все привязанности — к людям, вещам или обстоятельствам — отлучают нас от Него, сбивают с истинного пути. Надо научиться жить с постоянной болью в сердце, которую может излечить только Христос. И, слава Богу, что эта боль есть, поскольку благодаря ей мы всегда о Нем помним и стремимся только к Нему.

Дорогой наш Владыченька, благодарю Вас за наставления, терпение, любовь.

Помяни, Господи, служителя Твоего во Царствии Твоем!

Я думал: архиерей — это царь, а оказалось — друг

Иван Одинцов Иван Одинцов, прихожанин Покровского собора в Астрахани и Крестовоздвиженского храма в Алтуфьеве в Москве:

— Знаю владыку Иону с тех пор, когда он только был назначен на Астраханскую кафедру в 1992 году. Помню, как услышал, что у нас новый архиерей. Я тогда вообще еще школьником был, не крещенным даже. Что такое «архиерей», я и не понял. Но и потом мыслил, что это кто-то очень-очень далекий от простых людей, кто-то типа царя, да и человек духовный, значит, какой-то совершенно не такой, как мы…

Я действительно потом ощущал колоссальное благоговение. И это было какое-то, к моему удивлению, приятное чувство! Часто неверующие начинают цепляться к тому, что вот, мол, вы «рабы Божии» и в Церкви у вас раболепство какое-то… Но это от непонимания. Помню, потом уже окажешься рядом с Владыкой на трапезе рядом за столом и видишь, какой он простой, интересный, смиренный — наш владыка. И никакого пафоса, свойственного скорее людям светским, напускной какой-то важности — ничего этого в нашем архиерее нет! Это глубокой души и широчайшей любви человек.

Все, кто были рядом с ним, никогда от этого не страдали. Даже если у Владыки были поводы погневаться на нас, он, что называется, не успевал «выйти из себя», тут же переключался на что-то значимое, хорошее. Мимоходом разве что-то вразумляющее сообщит, и тут же всё точно сам забыл, улыбается! Такое перевоспитание было действеннее всего.

Владыка для меня ориентир во всем: и в духовной жизни, и в умении быть просто человеком, общаться с людьми. Его юмор был всегда тонок, прост и — в точку. При всем его сатирическом таланте он был незлобив. Так он и нас воспитывал: как скажет что-нибудь — настолько точно, что не рассмеяться нельзя. Обиды нет, но и поступать так больше не будешь.

Мы с Владыкой просто друзьями стали, несмотря на всю нашу разницу лет и духовного возраста. Часто мы с ним чаевничали. Что бы у тебя ни было на душе, всегда можно было обратиться к архиерею, и он тебя примет с радостью. Причем не как подчиненного, а по-дружески — сразу приобнимет, поцелует. Как-то так просто-просто с тобою поговорит. А то позвонит… Казалось бы, звонок архиерейский — ого-го-го: что-нибудь чрезвычайно важное. А ему, знаете, что важно было?

— Ну, что-что, ты видел, как сегодня, на Благовещение, солнышко играло? Смотрел?!

С ним всегда всем было легко. Ты, может, толком и сказать-то не знаешь что, а рядом с ним и помолчать — это всегда было в радость и умиротворение. Он никогда не давил, не заставлял. Только просил и смиренно ждал.

Поражала его удивительная способность любить всех и каждого. Я часто был свидетелем его общения еще там, на Астраханской земле, с представителями других религий, да и просто с теми, кто и не считал себя за верующего: просто мимо храма человек идет, а, увидев Владыку, тут же останавливается. И Владыке всегда было что сказать этим людям. Его вообще всё население нашего края любило. Куда бы он ни приезжал, сбегались все: верующие, неверующие, русские, татары, казахи… Все относились к нему просто с трепетным почтением. Он молился за всех, по любви всем радовался. К нему и власть имущие тянулись — просто по-человечески. А как он простых старушек любил! Помню, пообщался с одной, она ему что-то такое сокровенное сказала. А как ушла, он был настолько потрясен, что несколько раз вслух сказал:

— Она — святая. Святые вокруг нас. Она святая, — он и потом ее еще целую неделю вспоминал.

Митрополит Иона. Целование креста

Сам владыка Иона обладал таким даром, что мог своей кротостью и смирением и врагов обратить в друзей. Когда он только приехал на Астраханскую кафедру, у нас там такие порядки сложились, что местные завсегдатаи тогда ещё немногочисленных храмов ощущали себя чуть ли не «царьками», наместниками Бога на земле. А тут приехал какой-то, видишь ли, московский церковный начальник: да что он тут в нашем местном колорите вообще понимает! Были такие, что Владыку и в кафедральный собор не пускали, чтоб «не зазнавался», прямо закрывали дверь, преграждали путь… Представляете? Но он так ко всему с пониманием отнесся, не озлобился ни на кого, шашкой махать не стал… Просто потихонечку обойдет, в боковую дверцу протиснется. А службы уж у него такие были, что на них все и обо всем земном забывали сразу… И так превратил этих яростных противостоятелей в своих друзей.

А то ужас что было: снимают как-то паникадило, чтобы к Пасхе его начистить, а люди прямо в храме в сторонке стоят — но акустика-то хорошая! — и обсуждают:

— Вот приехал москвич, продать паникадило хочет!

— А нам что-нибудь дешевенькое подвесит!

А уж потом эти лютые прихожанки так нашего владыку полюбили! И сами стали такими, что не узнать! Он их еще и выделял потом всегда как-то особо, как сказано у апостола: немощные в большем попечении нуждаются (см. 1 Кор. 12: 12-27). Всегда по имени обратится. И люди как-то оттаивали. Мы же не знаем, что в жизни человеку довелось пережить, какое у него детство было… А Владыка умел каждого в какое-то благое устроение перевести. У него был удивительный характер — мягкий такой, ненавязчивый. Он же, казалось бы, архиерей. Мог и власть применить. Ан нет. Он не разгонял, он преображал паству.

Сейчас уже понимаешь, что это целый мир — преподанная нам, явленная Владыкой любовь. Она и есть, и будет. Потому что выше всего преходящего — любовь Христова.