Генерал Поляновский, «Новый Израиль»

Из книги архиепископа Иоанна (Шаховского) "Установление единства", изданной в серии "Духовное наследие русского зарубежья", выпущенной Сретенским монастырем в 2006 г.

Он был взят семилетним мальчиком в кантонисты из еврейской семьи Черниговской губернии, при Николае Павловиче. Уже будучи полковником Генерального штаба, талантливым ученым-астрономом, он посетил свою бедную еврейскую черниговскую семью. Каково было это свидание, трудно себе представить. Что он говорил, что ему говорили — не знаю. Он уже был убежденным и глубоким православным идеалистом, имел свою верующую семью. Известно лишь, что он проявил ту любовь, которая была бы понятна его старой израильской семье.

Будучи принужденно взят и отдан в начальную школу где-то в Казани, бедный еврейский мальчик вкусил всю горечь оставленности людьми и всю сладость ангельского охранения. Его, собственно, уже ребенком насильно «постригли» в новую жизнь, и, конечно, второй настоящий постриг на склоне лет его менее отделил от предыдущей жизни, чем эта, зашедшая в Черниговскую губернию крутая рука николаевского чиновника.

Предприимчивый, остренький ум мальчика освоился быстро и покорно с новой обстановкой. Бессознательно принявший крещение, он быстро напитал свое сознание теми крупицами откровения, которые могли упасть к нему с законоучительского стола его первой школы. Учиться ему было нетрудно. Трудно было переносить низкий моральный уровень товарищей, даже педагогов. С сокрушением и болью он вспоминал этот свой период первого знакомства с православным миром.

Потом была средняя школа. Его, как талантливого, повели дальше. Из военного училища он, выдающийся по способностям молодой офицер, был командирован в Академию Генерального штаба в геодезический отдел. Вышел он оттуда одним из немногих военных астрономов, работал в Пулкове, имел командировки по разным местам России, занимал в Сибири большой пост, неизменно шел в гору, в чинах и познании себя.

К Церкви привязался он страстно, всей своей яркой еврейской личностью. В то время, когда я его знал, он был удивительно похож на ветхозаветного патриарха. Крупное, розовато-белое, от культуры, лицо, чистое-чистое, детски простое, и мудрое спокойствие глаз.

Живя в Петербурге, он подружился с одним известным тогда в церковных кругах отцом Сергием Слепяном, английским евреем, перешедшим в Православие и сделавшимся в России православным священником, полным великой любви ко Христу. Эти два еврея-христианина, имевшие прочное общественное положение в России, мечтали о времени, когда творческим словом Божьим будет воззвана к бытию Православная Иудейская Церковь. Она, вероятно, была бы более повсеместной, чем поместной. Новый Израиль не мог бы не слиться с уже существующим Новым Израилем апостольским — христианством, царством детей Божьих, среди которых нет ни эллина, ни иудея.

«Я — Новый Израиль», — радостно и торжественно говорил мне Михаил Павлович. Я часто захаживал к нему. Бывало, придешь, станешь в садике у дверей и видишь его сидящим спиной и медленно творящим молитву. Излюбленным молитвословием были псалмы; видно было, он чувствовал, как никто, их стихию и переживал именно то, что переживал царь Давид. «Боже, в помощь мою вонми, Господи, помощи ми потщися!» — повторял он сладостно и самоотреченно.

Я очень любил его. В нем я видел живое воплощение обетования Божия, данного еврейскому народу. К началу нашего знакомства он передвигался с двумя палочками, но довольно бодро. Ходил, работая ими, как веслами, и единственно, что было трудно ему, это вовремя на улице остановиться. Его время подходило к десятому десятку.

В его жизни имел особое значение преподобный Герасим Палестинский. Со святыми он обращался реально. Жизнь его складывалась из молитвы и записывания барометрических и термометрических показаний. Рука уже сама писала все это, теперь ненужное, и нельзя было ей отказать.

Волосы Михаил Павлович не стриг. Белые, шелковые, они падали прядями на его серебряные генеральские погоны. В мундире, неизменно всегда, он подходил к причастию.

Обед ему доставляли из местного беженского русского учреждения. Говорю о такой подробности, так как с ней связана одна черта Михаила Павловича (лучшая черта генеральства), смирение. Как-то, в связи с этим обслуживанием его, случилось ему поворчать на супругу хозяина этого учреждения, и маленький этот грех стал, сейчас же, препятствием для его непрестанной молитвы. И Михаил Павлович решил вырвать его с корнем. В ближайшее воскресенье, у выхода из Церкви, он, при всем народе, во всем своем генеральском обличии, опустился на колени перед этой престарелой дамой и просил простить его. Кое-кто из тех, кто сам еще не вполне знает, зачем ходит в церковь, улыбнулся. И именно благодаря неизбежности таких улыбок открывалось смирение Михаила Павловича.

Умер он потому, что настал его час. После его последнего причастия на Успение я пришел к нему. Он лежал в постели и пел старческим, дребезжащим, почти без всякой мелодии голосом: «В Рождестве девство сохранила еси, во успении мира не оставила еси Богородице...» С ним совершалось долгожданное, он уходил к своему Богу, он возвращался к своему Небесному Отцу, неся чашу своей жизни, наполненную до краев.

Продолжение следует...

Купить эту книгу можно в розничном магазине «Сретение»   в оптовом интернет магазине