|
| Н. В. Гоголь. Душа наша расположена к исповеди: Сб. писем /Сост., предисл. и примеч. В. А. Воропаева. — М.: Изд-во Сретенского монастыря, 2009. — 608 с.: ил. — (Письма о духовной жизни). |
Приводим отрывок из книги.
Письма к матери и сестрам
М. И. Гоголь
Не беспокойтесь, дражайшая маминька! Я сей удар перенес с твердостию истинного христианина**. Правда, я сперва был поражен ужасно сим известием, однако ж не дал никому заметить, что я был опечален. Оставшись же наедине, я предался всей силе безумного отчаяния. Хотел даже посягнуть на жизнь свою. Но Бог удержал меня от сего — и к вечеру приметил я в себе только печаль, но уже не порывную, которая наконец превратилась в легкую, едва приметную меланхолию, смешанную с чувством благоговения ко Всевышнему.
Благословляю тебя, священная вера! В тебе только я нахожу источник утешения и утоления своей горести! Так, дражайшая маминька! я теперь спокоен — хотя не могу быть счастлив: лишившись лучшего отца, вернейшего друга всего драгоценного моему сердцу. Но разве не осталось ничего, что б меня привязывало к жизни? Разве я не имею еще чувствительной, нежной, добродетельной матери, которая может мне заменить и отца, и друга, и всего что есть милее, что есть драгоценнее?
Так, я имею вас и еще не оставлен судьбою. Вы одни теперь предметом моей привязанности; одни, которые можете утешить печального, успокоить горестного. Вам посвящаю всю жизнь свою. Буду услаждать ваши каждые минуты. Сделаю всё то, что может сделать чувствительный, благодарный сын. Ах, меня беспокоит больше всего ваша горесть! Сделайте милость, уменьшите ее, сколько возможно, так, как я уменьшил свою. Прибегните так, как я прибегнул, к Всемогущему. Зачем я теперь не с вами? вы бы были утешены. Но через полтора месяца каникулы — и я с вами. До тех пор уменьшите хоть немного свою печаль. Не забудьте, что с вашим благополучием соединено благополучие и вашего сына, который с почтением и нежною любовью к вам пребывает Николай Гоголь-Яновский.
1825-го года апреля 23-го дня. Нежин.
Вы не поверите, дражайшая маминька, какое удовольствие принесло мне ваше письмо, но вместе с ним я не мог не быть растроган, особливо видя вашу любовь, вашу горячность родительскую, какую вы имеете к вашим детям, но ваши слова, что вы уже более для себя и для мира сего не живёте, что, может быть, я скоро должен занять место отца малолетним моим сестрам, слова сии поселили печальные предчувствия в моем сердце. Зачем предаваться горестным мечтаниям? Зачем раскрывать грозную завесу будущности? Может быть, она готовит нам спокойствие и тихую радость, ясный вечер и мирную семейственную жизнь. Будем надеяться на Всевышнего, в руке Которого находится судьба наша. Что касается до меня, то я совершу свой путь в сем мире и ежели не так, как предназначено всякому человеку, по крайней мере буду стараться сколько возможно быть таковым.
1825-го года. Июня 10-го числа. <Нежин.>
Часто я думаю о себе, зачем Бог, создав сердце, может,
единственное, по крайней мере редкое в мире, чистую,
пламенеющую жаркою любовью ко всему высокому и прекрасному
душу, зачем он дал всему этому такую грубую оболочку,
зачем он одел всё это в такую страшную смесь противоречий,
упрямства, дерзкой самонадеянности и самого униженного
смирения. Но мой бренный разум не в силах постичь великих
определений Всевышнего.
Любек. 1829, августа 13 по новому стилю.
Письмо ваше меня обрадовало тем, что из него увидел я, что места наши, слава Богу, благополучны. Верьте, что Бог ничего нам не готовит в будущем, кроме благополучия и счастия. Источник их находится в собственном нашем сердце. Чем оно добрее, тем более имеет притязаний и прав на счастие. Как благодарю я вышнюю десницу за те неприятности и неудачи, которые довелось испытать мне. Ни на какие драгоценности в мире не променял бы их. […] Зато какая теперь тишина в моем сердце! Какая неуклонная твердость и мужество в душе моей! […]
Живите как можно веселее, прогоняйте от себя неприятности, по крайней мере не смущайтесь ими: всё пройдет, всё будет хорошо. Неужели вы не замечаете чудной воли высшей — всё это делается единственно для того, чтобы мы более поняли после свое счастие.
Февраля 10 дни, 1831. СПб.
Я получил письма ваши. Одно, в котором вы уведомляете меня о смерти Анны Матвеевны, очень меня тронуло. О ней я не сожалею, потому что она была уже в довольно преклонных летах и после примерной жизни умерла, оплакиваемая истинно привязанными к ней. Но я более сожалел о вас, что лишились этой почтенной женщины, которая всегда принимала в вас, а стало быть и в нас всех, самое жаркое участие. Мир ее праху. Она, верно, там счастлива. […]
Сделайте милость, моя бесценная маминька, не воспитывайте таким образом Олю, как воспиталась Лиза. Отдалите от нее девичью, чтобы она никогда туда не заходила. Велите ей быть неотлучно при вас. Лучше нет для девицы воспитания, как в глазах матери, а особливо такой, как вы. […]
Знаете ли вы, как важны впечатления детских лет? то, что в детстве только хорошая привычка и наклонность, превратится в зрелых летах в добродетель. Внушите ей правила религии. Это фундамент всего. Если бы над Лизой имела власть религия, тогда с нею бы всё можно было сделать. Не учите ее какому-нибудь катехизису, который тарабарская грамота для дитяти. И это немного тоже сделает добра, если она будет беспрестанно ходить в церковь. Там для дитяти тоже всё непонятно: ни язык, ни обряды. Она привыкнет на это глядеть, как на комедию. Но вместо всего этого говорите, что Бог всё видит, всё знает, что она ни делает. Говорите ей поболее о будущей жизни, опишите всеми возможными и нравящимися для детей красками те радости и наслаждения, которые ожидают праведных, и какие ужасные, жестокие муки ждут грешных. Ради Бога, говорите ей почаще об этом, при всяком ее поступке худом или хорошем. Вы увидите, какие благодетельные это произведет следствия. Нужно сильно потрясти детские чувства, и тогда они надолго сохранят всё прекрасное. Я испытал это на себе. Я очень хорошо помню, как меня воспитывали.
Детство мое доныне часто представляется мне. Вы употребляли всё усилие воспитать меня как можно лучше. Но, к несчастью, родители редко бывают хорошими воспитателями детей своих. Вы были тогда еще молоды, в первый раз имели детей; в первый раз имели с ними обращение, и так могли ли вы знать, как именно должно приступить, что именно нужно? Я помню: я ничего сильно не чувствовал, я глядел на всё, как на вещи, созданные для того, чтобы угождать мне. Никого особенно не любил, выключая только вас, и то только потому, что сама натура вдохнула это чувство. На всё я глядел бесстрастными глазами; я ходил в церковь потому, что мне приказывали или носили меня; но стоя в ней, я ничего не видел, кроме риз, попа и противного ревения дьячков. Я крестился, потому что видел, что все крестятся. Но один раз — я живо, как теперь, помню этот случай. Я просил вас рассказать мне о Страшном Суде, и вы мне, ребенку, так хорошо, так понятно, так трогательно рассказали о тех благах, которые ожидают людей за добродетельную жизнь, и так разительно, так страшно описали вечные муки грешных, что это потрясло и разбудило во мне всю чувствительность. Это заронило и произвело впоследствии во мне самые высокие мысли. […]
В немногие годы я много узнал […], я исследовал человека от его колыбели до конца и от этого ничуть не счастливее. У меня болит сердце, когда я вижу, как заблуждаются люди. Толкуют о добродетели, о Боге и между тем не делают ничего. Хотел бы, кажется, помочь им, но редкие, редкие из них имеют светлый природный ум, чтобы увидеть истину моих слов.
1833 г. Октября 2. С.-Петербург.
Богу никак нельзя приписывать наших неудач. Бог милостив, и всякому, кто трудится с благоразумием и с осмотрительностью принимается за дело, Он всегда оказывает всемогущую Свою помощь. Береженного и Бог бережет, говорит старинная пословица. Но если вместо этого мы предадимся бесплодным мечтаниям и будем сидеть сложа руки, надеясь во всем на милосердие Божие, то мы никогда не будем иметь ничего. Я испытал многое на себе. Во всем, чем только я займусь с большою осмотрительностью, хорошенько обсужу дело, поведу с величайшею аккуратностью и порядком, не занимаясь мечтами о будущем, во всем этом я вижу ясно Божию помощь. По этому-то самому я не вижу даже большой необходимости ехать в Воронеж*. Я уважаю очень угодников Божиих, но молиться Богу всё равно, в каком бы месте вы ни молились. Он вездесущ, стало быть, Он везде слышит нашу молитву, и Ему столько молитва нужна, сколько нужны дела наши. Впрочем, я не настою на том, чтобы вы не ехали в Воронеж, особливо если позволят вам ваши финансы.
<1834> Июля 10. СПб.
Неприятная новость, которую вы сообщаете в письме вашем,
поразила меня**. Всегда жалко, когда видишь человека в
свежих и цветущих летах похищенного смертью. Еще более,
если этот человек был близок к нам. Но мы должны быть
тверды и считать наши несчастия за ничто, если хотим быть
христианами. Может ли кто из нас похвалиться несчастиями и
испытаниями! Такие ли бывают несчастия! Сколько есть на
земле людей, которые, может быть, несчастия наши почли бы
только за слабые огорчения в сравнении с другими,
жесточайшими! Если мы имели удовольствия и потом потеряли
их, мы должны быть за них благодарны и воспоминать о них с
сладким умилением, а не сокрушаться о потере их. Мы должны
помнить, что нет ничего вечного на свете, что горе
перемешано с радостью и что если бы мы не испытывали горя,
мы бы не умели оценить радости, и она бы не была нам
радостью.
1836, сентября 21 <ст. ст.?> Лозанна.
