Между верой и неверием

17 января 1860 года, в день памяти преподобного Антония Великого, в семье таганрогского купца 3-й гильдии Павла Егоровича Чехова родился третий ребенок, в святом крещении названный Антоном, будущий знаменитый русский писатель и драматург.

А.П. Чехов
А.П. Чехов
Детство А.П. Чехову вспоминалось в весьма мрачных красках, хотя именно тогда в писателе были заложены и трудолюбие, и смирение перед своей судьбой, и сочувствие к людям, и уважение к церковным обрядам. Религиозность родителей и патриархальный уклад семьи (включавший и порку провинившихся детей, и полное подчинение отцу как главе семейства, и обличительные и часто грубые слова в адрес детей, которые больно задевали самолюбие Антона), сплавившись в некое единое целое, оставили общий негативный отпечаток в душе мальчика. Позже, в 1892 году, Чехов в письме К.Л. Леонтьеву (Щеглову) вспоминал: «Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание – с церковным пением, с чтением апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным, религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио “Да исправится” или же “Архангельский глас”, на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками». Возможно, это высказывание писателя и не вполне выражает его подлинное отношение к религии, однако в советское время атеизм Чехова был воспринят как непреложная аксиома, и лишь в последние годы мировоззрение писателя стало анализироваться с точки зрения его религиозности.

Чехов однажды записал в записной книжке, а позже эту мысль повторил в дневнике: «Между “есть Бог” и “нет Бога” лежит громадное поле, которое проходит с большим трудом истинный мудрец. Русский же человек знает какую-нибудь одну из двух этих крайностей, середина же между ними ему неинтересна, и он обыкновенно не знает ничего или очень мало». В 1910 году, уже после смерти писателя, в литературно-художественном кружке в Москве литературовед и критик Александр Ефимович Измайлов прочел реферат о религиозности Чехова «Между верой и неверием». Попробуем осмыслить, о каком поле между верой и неверием говорит писатель и где он сам себя считает пребывающим.

Рассматривая «веру» и «неверие» как два полюса, сомнительно считать, что они могут стоять на одном уровне. А потому их разделяет не поле, а скорее, склон горы: внизу – «неверие», а где-то ближе к вершине – «вера с горушечное зерно», к которой приближались немногие и про которую сказано в Евангелии: «Аще бысте имели веру, яко зерно горушно, глаголали бысте убо ягодичине сей: восторгнися, и всадися в море: и послушала бы вас» (Лк. 17: 6). И вот к этой вершине маловерующие люди, к которым мы все относимся, находящиеся на склоне горы, и стремятся. И так легко сбежать вниз, но так трудно подняться наверх. Но изучен этот склон неплохо: что помогает подниматься, а что толкает нас вниз, какие препятствия нас ожидают на этом пути и многое другое святые отцы позаботились для нас осветить. И не только мудрец проходит этот путь, но каждый стремящийся к Богу человек. Чехов себя относил к принадлежащим этому промежуточному состоянию, но, принимая его за поле, предпочитал на нем и оставаться, а не двигаться вверх. Он не мог отречься от Бога до конца – как он писал: в нем «что-то оставалось». Да и не хотел по многим причинам, а веры истинной и глубокой не имел. А ведь дать плод от посеянного Господом зерна, которое он получил при крещении и возделывал в детстве, умножить веру, надежду, любовь – это труд куда изнурительнее, чем литературный. Настоящей верой Чехов называл такую, имея которую священник, идя служить молебен о прекращении засухи, настолько уверен в силе своей молитвы, что захватывает с собой зонтик. Не видя у современных ему пастырей такой веры, считал их лицемерами. И, конечно, в себе такой веры он справедливо не видел.

Но произведения Чехова и его письма изобилуют встречами с церковнослужителями, упоминаниями о церковных обрядах, проявлениями веры и неверия персонажей, библейской и евангельской терминологией. А в жизни писатель то проникался обаянием некоторых священнослужителей и верующих людей, то порицал их и отдалялся от того, что связано с верой и Церковью.

Чехов с глубоким уважением относился к праведному Иоанну Кронштадтскому, о котором, вернувшись с Сахалина, писал: «В какой бы дом я ни заходил, я везде видел на стене портрет отца Иоанна Кронштадтского. Это был пастырь и великий молитвенник, на которого с надеждой были обращены взоры всего народа».

Многие церковные обряды ему искренне нравились; он чрезвычайно серьезно относился к колокольному звону. «Я стараюсь на Пасху уезжать в Москву; здесь и звона настоящего не услышишь… А что за Пасха без звона!» – писал он.

Ему нравилось церковное пение, и иногда он сам пел. «Пасхальную утреню пели мы, то есть моя фамилия и мои гости – молодые люди. Вышло очень хорошо и стройно, особенно обедня. Мужики остались довольны и говорят, что никогда служба у них не проходила так торжественно», – вспоминал в письме Чехов о Пасхе в 1892 году в усадьбе Мелихово.

Замечая упадок духовности и веры и в среде среднего сословия и интеллигенции, и в среде простого народа, он в то же время не проходил мимо искренних проявлений народной веры. Вспомним хотя бы рассказ «Мужики». Рассказ мрачный, но в нем есть и такие строки:

«Это было в августе, когда по всему уезду, из деревни в деревню, носили Живоносную. В тот день, когда ее ожидали в Жукове, было тихо и пасмурно. Девушки еще с утра отправились навстречу иконе в своих ярких нарядных платьях и принесли ее под вечер с крестным ходом, с пением, и в это время за рекой трезвонили. Громадная толпа своих и чужих запрудила улицу; шум, пыль, давка… И старик, и бабка, и Кирьян – все протягивали руки к иконе, жадно глядели на нее и говорили, плача: “Заступница, Матушка! Заступница!”

Все как будто вдруг поняли, что между небом и землей не пусто, что не все еще захватили богатые и сильные, что есть еще защита от обид, от рабской неволи, от тяжкой, невыносимой нужды, от страшной водки».

И в сокровенных признаниях Нины Заречной из драмы «Чайка»: «Я теперь знаю, понимаю, Костя, что в нашем деле – все равно, играем мы на сцене или пишем, – главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верую, и мне не так больно, и когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни», – воцерковленный человек видит призыв к одной из главных добродетелей христианских: «В терпении вашем стяжите души ваша» (Лк. 21: 19), «претерпевый же до конца спасен будет» (Мф. 10: 22).

В Ялте Чехов продолжительное время поддерживал любезные отношения с учителем ялтинской церковной школы священником Сергием Николаевичем Щукиным († 1931), тоже проживавшим в Крыму из-за болезни легких. Выбор скромного, но высокообразованного учителя из многих, желавших навязаться в знакомые и приятели знаменитому писателю, уже дает повод думать о неосознанной притягательности для Чехова общения с людьми духовного звания. Оставленные Щукиным воспоминания раскрывают некоторые сокровенные чувства писателя. После смерти Чехова отец Сергий опубликовал их в периодической печати (см.: Русская мысль. 1911. № 10; в сокращении: Московские церковные ведомости. 1912. № 14; Воскресное чтение. 1912). В них концентрированно передается отношение Чехова к Церкви, к вере, к церковнослужителям.

«Приходилось говорить с Антоном Павловичем о Церкви и церковных делах, – пишет отец Сергий. – У него был интерес к церковному быту. Он знал многое из того, что относится к богослужению, к церковным обрядам, к религиозным обычаям.

Он рассказывал, что в детстве иногда пел на клиросе, в доме дяди встречал много афонских монахов, которые приезжали в Таганрог по делам своих монастырей; дядя его был церковным старостой и т. д.

“Знаете, – сказал он раз, – люди моего возраста, воспитываясь, еще имели "знакомство" с Церковью; у меня были религиозные отец, мать, дядя; мы знаем кое-что о Церкви, что-то в нас держится… Растет новое поколение, которое совсем не знает Церкви. Что вы будете с ним делать?”».

Сам отец Сергий Щукин дожил до революции и увидел, что сделалось с этим «новым поколением», не знающим Церкви, потерявшим веру.

Чехов часто жертвовал на храмы, духовные училища, церковные школы; рассказывал, что прежде у него было довольно много знакомых среди духовенства. «Он дал на постройку 100 рублей; чеховская же серебряная лампадка висит за престолом в греческом ялтинском храме, – вспоминал отец Сергий. – В доме Чехова, пожалуй, больше, чем где-нибудь в Ялте, находил приют сборщик “на построение храма”».

Чехов определенно считал полезность Церкви для повышения нравственности народа. «Чехов был религиозной натурой в том смысле, что понимал необходимость высшей идеи для человека, необходимость и красоту правды. Понимал чутко, глубоко, жизненно; чувствовал мистическое, надмирное ее происхождение», – писал Щукин. Возможно, что такое мнение и несколько преувеличенно: деликатный Антон Павлович несомненно старался с собеседником говорить на темы, интересные отцу Сергию, и высказываться так, чтобы не задеть его.

Как-то отец Сергий спросил Чехова, верит ли он в бессмертие души, на что писатель ответил: «Знаете, об этом надо говорить подумав и хорошо. Я поговорю с вами об этом после». Вопрос так и остался нераскрытым, и странно предполагать, что столь серьезный предмет не был Антоном Павловичем обдуман до этого. Думается, он просто не хотел вступать в дискуссию с верующим человеком. В записной книжке у него имеется такая запись: «Смерть страшна, но еще страшнее было бы сознание, что будешь жить вечно и никогда не умрешь». Были ли это его мысли или он записал их как чье-то высказывание, неизвестно.

«Я поражаюсь, – сказал однажды писатель, – как бездеятельно духовенство. Православие – я говорю о средней России, которую знаю больше, – трещит по всем швам, а у вас палец о палец не ударят, чтобы поднять, чтобы оживить свое дело». В другой раз он сказал: «Жаль, что у нас нет сатиры на духовенство. Салтыков не любил духовенство, но сатиры на него не дал. А жаль». Обвиняя в бездеятельности духовенство, Чехов не замечал, что сам своей жизнью показал, как бесполезно самое серьезное церковное воспитание, которое и он имел в детстве. Если человек по своей воле не обратится к Богу, за аркан его не приведешь к вере – Господь призывает на вечерю, но «Мнози бо суть звани, мало же избранных» (Мф. 22: 14; Лк. 14: 24).

Отец Сергий Щукин в своих воспоминаниях описывает и предысторию чеховского рассказа «Архиерей»:

Прообраз персонажа рассказа "Архиерей" епископ Таврический Михаил (Грибановский)
Прообраз персонажа рассказа "Архиерей" епископ Таврический Михаил (Грибановский)
«Когда чеховский “Архиерей” появился в печати, Антон Павлович говорил, что это его старый, ранее написанный рассказ, который он теперь переделал. Нижесказанное имеет несомненное отношение к рассказу.

В кабинете А. П-ча среди карточек писателей, артистов и, может быть, просто знакомых ему людей есть одна довольно необычная. На ней изображен человек в одежде духовного лица и вместе с ним старушка в темном простом платье. История этой карточки такова.

Как-то, еще когда жил на даче Иловайской, А. П-ч вернулся из города очень оживленный. Случайно он увидал у фотографа карточку Таврического епископа Михаила. Карточка произвела на него впечатление, он купил ее и теперь дома опять рассматривал и показывал ее.

Епископ этот (Михаил Грибановский) незадолго до того умер. Это был один из умнейших архиереев наших, с большим характером. Считается он в духовной среде как бы основателем нового, так называемого ученого монашества. Помнится, в речах при его погребении это было высказано всенародно. Во всяком случае преосвященный Михаил имел большое влияние на многих, и, по слухам, почитатели пророчили его в патриархи Русской Церкви. Перед тем как приехать в Крым, он жил в Афинах, был там настоятелем нашей посольской церкви.

Лично А. П-ч его не знал.

Преосвященный Михаил был еще не старый, но жестоко страдавший от чахотки человек. На карточке он был снят вместе со старушкой матерью, верно какой-нибудь сельской матушкой, вдовой дьякона или дьячка, приехавшей к сыну-архиерею из тамбовской глуши.

Лицо его очень умное, одухотворенное, изможденное и с печальным, страдальческим выражением. Он приник головой к старушке, ее лицо было тоже чрезвычайно своей тяжкой скорбью.

Впечатление от карточки было сильное, глядя на них – мать и сына, – чувствуешь, как тяжело бывает человеческое горе, и хочется плакать.

Помню, когда Чехов показал карточку Горькому, последний тоже заинтересовался и воскликнул, рассматривая лицо епископа:

– Какой мужчина, какой мужчина!

А. П-ч расспрашивал о преосвященном Михаиле, потом я ему посылал книжку преосвященного “Над Евангелием” – думы покойного епископа по поводу некоторых евангельских речей и событий.

Мысль об архиерее, очевидно, стала занимать А. П-ча.

“Вот, – сказал он как-то, – прекрасная тема для рассказа. Архиерей служит утреню в Великий четверг. Он болен. Церковь полна народом. Певчие поют. Архиерей читает Евангелие страстей. Он проникается тем, что читает, душу охватывает жалость ко Христу, к людям, к самому себе. Он чувствует вдруг, что ему тяжело, что он может скоро умереть, что может умереть сейчас. И это его чувство – звуками ли голоса, общей ли напряженностью чувства, другими ли, невидными и непонятными, путями – передается тем, кто с ним служит, потом молящимся: одному, другому, всем. Чувствуя приближение смерти, плачет архиерей, плачет и вся церковь“.

И вся церковь вместе с ним проникается ощущением смерти, неотвратимой, уже идущей. Преосвященный Петр (архиерей чеховского рассказа) тоже служил прежде за границей, к нему приезжает мать – вдова сельского дьякона, он читает Евангелие страстей. О служении его всенощной под Вербное воскресенье говорится так: “И почему-то слезы потекли у него по лицу. На душе было покойно, все было благополучно, но он неподвижно глядел на левый клирос, где читали, где в вечерней мгле уже нельзя было узнать ни одного человека, и – плакал. Слезы заблестели у него на лице, на бороде. Вот вблизи еще кто-то заплакал, потом дальше кто-то другой, потом еще и еще, и мало-помалу церковь наполнилась тихим плачем”.

Если припомним все это, то связь рассказа с карточкой преосвященного Михаила и с планом рассказа, о котором говорит Антон Павлович, будет очевидна.

Впрочем, рассказ появился в печати года три спустя. Таврическим епископом был уже преосвященный Николай [Зиоров, † 1915], ныне архиепископ Варшавский. И когда рассказ был напечатан, в Ялте заговорили, что А. П-ч описал в рассказе именно этого епископа».

Почему заговорили об этом?

«Может быть, потому, что преосвященного Михаила уже мало кто помнил, – предполагает отец Сергий и добавляет: – Помните конец рассказа: “Через месяц был назначен новый викарный архиерей, а о преосвященном Петре уже никто не вспоминал. А потом и совсем забыли”? Это удивительно хорошо отмеченная черта…»

Когда эти разговоры дошли до Чехова, он однозначно отверг, что прообразом его рассказа был новый преосвященный Николай.

«Кого же А. П-ч описал в своем рассказе, какого архиерея? – задается вопросом автор воспоминаний и сам же отвечает: – Очевидно, никакого в частности. Его архиерей имеет некоторое отношение к преосвященному Михаилу, но в общем как характер, как личность не похож на него».

Конечно, поводом для написания рассказа была фотография владыки Михаила, и, возможно, в первом варианте рассказа Антон Павлович пытался создать более одухотворенный образ архиерея, приближающийся к тому, каким был владыка Михаил, но не нашел в своем сердце нужных струн для воплощения – чего-то не хватало в его душе. Чеховский архиерей получился безликим, и описанные в рассказе события не помогают воссоздать у читателя что-то определенное. Думается, поэтому никто и не узнал в нем владыку Михаила (Грибановского). Тонко передававший образы своей среды, Чехов «не чувствовал» других своих современников – героев пламенной веры.

А ведь после смерти владыки Михаила не один номер «Таврических епархиальных ведомостей» был посвящен этому замечательному архиерею: некролог, речи, присланные телеграммы почитателей – достаточно материала для воспроизведения образа.

Чехов пытается заглянуть в душу архиерея, в его мысли и чувства, но они оказываются взятыми у рядовых персонажей, только втиснутыми в строй жизни архиерея и окрашенными переживаниями грядущей смерти. Вероятно, Чехов просто не мог передать то, что испытывает глубоко верующий человек. Его пониманию человеческих характеров были чужды та светлость, одухотворенность, жертвенность, свойственная по-настоящему религиозным людям. Именно этим писатель был обеднен, именно это он потерял или не мог вместить еще в детстве, когда в церкви на клиросе отбывал, как на каторге.

Возможно, промыслительно, но последние часы преосвященного Михаила (Грибановского) были описаны митрополитом Антонием (Храповицким; † 1936), первоиерархом Русской Зарубежной Церкви. Почивший владыка не был забыт, как показалось отцу Сергию Щукину. Таких людей не забывают. И скромная матушка владыки была не вдовой дьячка, а супругой протоиерея Преображенского собора города Елатьмы Тамбовской губернии.

В августе 1898 года к владыке Михаилу специально приехал горячо его любящий ученик и друг Антоний, в то время епископ Чебоксарский, викарий Казанской епархии. Еще ранее по просьбе владыки Михаила в качестве помощника на кафедру прибыл Никон (Софийский; 1908), епископ Вольский, викарий Саратовской епархии. Владыка Антоний пробыл около двух недель у смертного одра своего друга. Этот скорбный прощальный период жизни владыки Михаила преосвященный Антоний запомнил буквально по часам: «За 14 часов до своей кончины преосвященный Михаил подарил мне панагию и сказал 18 августа 1898 года, вечером, следующие многозначительные слова: “Вот, возьмите эту панагию, подаренную мне Антонием [Вадковским; † 1912] Финляндским. Я не могу сказать вам связной речи, потому что сознание мое работает уже вполовину. Да послужит сия панагия знамением нашей духовной любви и связующего нас духовного единения. Я умираю, но духом буду всегда с вами и в вас. Я от всей души разделяю ваше намерение устроить жизнь Церкви на началах канонических апостольских, на началах истинно христианских и человечных. Это должно подготовлять постепенно общею любовью братии”.

Я сказал: “Благословите меня, владыко, на это святое дело Вашим священным даром, а приму слова Ваши как Ваше завещание для меня и для всех нас, братии по духу, священное…” Тогда он благословил меня, и я целовал иконку на панагии и его руку. Он шептал еще: “Да, я не могу работать со всеми вами: но дух мой и молитва моя с вами”.

Я целовал его руки, стоя на коленях у смертного одра, и говорил: “Вот это нам, владыко, и больно, что Вас среди нас не будет, а с Вами мы бы работали веселее и дружнее…”

Он улыбнулся и, слегка разведя руками, сказал: “Ну, что же делать, Бог устраивает так, как нужно для Его славы, и от меня берет жизнь, когда это стало лучшим”.

При начавшейся агонии епископ Михаил говорил: “Помните же мое завещание о Церкви: не забывайте ее истинной формы…” – еще что-то шептал, чего нельзя было разобрать.

Потом он стал с умилением смотреть горе и блаженно улыбнулся, глаза его оросились слезой, потом начались тяжкие вздохи, глаза затуманились, и он скончался в 10 часов утра 19 августа».

Еще утром 19 августа умирающий попросил его причастить до окончания литургии, объяснив это тем, что сегодня он умрет. Два владыки – Никон и Антоний – провели у постели умирающего друга ночь с 18 на 19 августа. После причастия преосвященный Антоний начал читать канон на исход души, владыка Михаил ослабевшей рукой крестился. Через несколько минут после окончания молитв чистая душа владыки Михаила отошла ко Господу, а редкие удары колокола возвестили жителям города, что они лишились своего любимого архипастыря, так недолго украшавшего Таврическую кафедру.

22 августа владыка Антоний совершил отпевание своего умершего друга в Симферопольском кафедральном соборе, под сводами которого он и был погребен.

В надгробном слове владыка Антоний передал образ почившего прекрасными словами: «То был великий дух, дух апостольский, который простирался далеко за пределы своей личной жизни и в стремительном порыве любви и сострадания желал всех людей, всю вселенную охватить собою и, очищая всех молитвенным пламенем, вознести ко Христу. Поистине преосвященный Михаил был одним из тех людей, которые едва замечают окружающую внешнюю действительность жизни и, обращаясь среди нее, исполняя дела своего звания, на самом деле бывают заняты всегда одной мыслью, одним чувством – скорбью за грешный мир, пламенным желанием общего спасения и блага…

Он был избранный сосуд, и сосуд сей соединял и мудрость, и чистоту, и великую силу веры, и полное самоотвержение… Он знал, подобно Моисею, всю премудрость мира, и можно сказать, что не было такого лжеучителя, которого он не изучил и не опроверг, не было в Европе такой книги, с силою направленной против Христова учения, которая оставалась бы ему неизвестной. Его вера была сознательной – сильная против неверия, его отречение от мира – основанным на глубоком понимании мира, жизни русской и иностранной… Обладая блестящими дарованиями и силою слова и влиянием на окружающих, он мог бы преуспеть в жизни мирской, но все свои преимущества он вместе с апостолом почел за сор, подобно купцу евангельскому, променял на сокровище Царства Божия, или, лучше сказать, подобно Иусте Варсаве, все достояние своего духа сложил к подножию Христа и Церкви, посвятив себя на служение им в скромном образе монаха… Решение уважаемого всеми, лучшего и бесспорно разумнейшего товарища поколебало многосотенную толпу студентов академии и академий, оно восхитило и укрепило ближайших друзей его, стремившихся к тому же подвигу, расположило к нему и других юношей, прежде не думавших о нем, да и те товарищи, которые имели намерение служить Церкви в качестве пастырей семейных или даже не имели и такого намерения, крепко задумались и снова много раз задумались над жизнью, когда лучший из них избрал жизнь самоотречения и отрицания мира…»

Другой замечательный архиерей, митрополит Мануил (Лемешевский), в своем каталоге архиереев Русской Церкви вспоминает о владыке Михаиле: «Верил он глубоко и убежденно, и вера его действовала неотразимо и на молившихся с ним в церкви, и на его собеседников. Его чудная служба в церкви, где каждое слово произносилось им ясно и внятно, с теплым чувством глубокой верой, привлекала толпы. Беседовать же с ним, слышать его умную, искренне убежденную речь было истинное счастье. Он сумел, несмотря на свой высокий сан, не оттолкнуть от себя даже и самых слабых в вере. Он был доступен для каждого. Простой, обходительный, ласковый, он глядел на каждого своими кроткими карими проникновенными глазами и, казалось, видел душу собеседника. Каждый находил у него доброе слово, умный совет; а близость его, общение с ним приближало душу к Богу. И не тем он действовал благотворно, что навязывал кому-нибудь веру, что желал во что бы то ни стало учить. Нет, еще сам того не сознавая, человек начинал близ него чувствовать, что самое существенное проявление веры – любовь к людям: такая уж атмосфера любви, всепрощения к людям царила около него. Говорил он просто, тихо, сердечно, и кто имел счастье беседовать с ним, тот всегда уносил в своем сердце тихое, теплое чувство: земные тревоги и заботы уходили куда-то прочь».

В одном из писем владыка Михаил писал: «Я увидел, что я должен на людях подчинить свою волю Богу, что только путем преодоления эгоизма в каждый миг моего общения с людьми я достигну того света любви, который сам собой забрызжет лучами соответствующей деятельности… Прошу Бога только о том, чтобы быть непоколебимо верным тому, что считаю истиной, а куда эта верность приведет – это Его воля…»

Вот какой герой прошел рядом с Чеховым, оставив след в его жизни маленькой фотографией на стене. Прошел, так им и не понятый, но тронувший его сердце настолько, что расстаться с его портретом писатель не мог.

Не нам судить и оценивать замечательного писателя. Но вот владыка Михаил чудесным образом раскрывает нам своеобразное видение Чеховым жизни и людей. Через какие очки он смотрел на мир, на ком сосредотачивал он свое внимание? Ведь если и попадались ему вдохновенные образы ярчайшей веры, как он их высушивал и деформировал для гербария своих персонажей!

Чехов описывал людей, которых знал и понимал, он их весьма обаятельно описывал, где-то возможно льстил им. И, конечно, несколько оправдывал, за что читатели, видевшие в них себя, были ему благодарны и любили его. Но почему все же он не видел людей, одухотворенных верою, светильников Церкви, многие из которых позже просияли в сонме мучеников и вера которых была даже до смерти? Почему героями Чехова были те, которые позже метко были названы «отошедшими» – отошедшими от Церкви, от Бога, от веры? В безверии они потеряли смысл и задачи своего существования в мире. Их поиски потерянной веры были вялы и ленивы. Совесть их иногда просыпалась, и они обличали себя, свои поступки, осознавали бессмысленность своей жизни, но не настолько, чтобы изменить ее. Словно они были довольны своим пребыванием между «верой» и «безверием», сохраняя церковные обряды и соблюдая церковные праздники, а по сути не веря в Бога. Элегантное болото, которое один чеховский почитатель назвал «тихой, красивой тоской», ласково прельщало и убеждало, что вы не одиноки, вас таких много, не смущайтесь ваших пороков: это лишь незначительные несовершенства – мы все такие.

Находящиеся на склоне горы между «верой» и «неверием», если не стремятся вверх, не испрашивают благодатной помощи у Бога, рано или поздно оказываются внизу.

Чехов ушел из жизни не при священнике с чашей со святыми дарами, не при благоговейно любящем друге, а с бокалом шампанского и при супруге, поспешившей свою поездку за границу с умирающим мужем совместить с протезированием полости рта.

Спаси нас Господи от неверия и не остави нас, грешных.

Татьяна Пономарева

29 января 2010 г.

Православие.Ru рассчитывает на Вашу помощь!
Комментарии
Ульяна16 марта 2020, 19:59
Согласна с теми, кому статья не понравилась! Думаю, Господь принял душу Чехова, который умер без исповеди, чем душу лидера хорватских усташей Анте Павелича, который исповедовался; чем души боевиков ОУН, которых окормляли униатские священники-коллаборационисты! Для меня творчество Чехова было одной из немногих отроческих и юношеских радостей в лихие 90-е! Такой же радостью было и творчество Куприна, Горького, Саши Черного! А может у жены Чехова была адская зубная боль и протезирование было ей необходимо? Когда наша интеллигенция копалась в личной жизни советских вождей, в личной жизни декабристов и декабристок, никто не думал, что вскоре они будут копаться в личной жизни Николая Второго!
Татьяна Маякова.16 января 2012, 16:13
Прочитав статью Пономарёвой, испытала чувство негодования и досады: как редакция сайта могла поместить такую недалёкую псевдонабожную статью! И очень порадовалась, что в большинстве комментариев статья не принята! Как глубоко верующий человек и любящий А.П.Чехова могу только сказать: лучше гореть в аду рядом с Чеховым, чем находиться в раю рядом с Пономарёвой. Такие авторы и плодят атеистов. К счастью для всех нас такая статья - исключение. Вот ссылка на другую статью, действительно отражающую истину, на сайте "Православие и мир" http://www.pravmir.ru/k-voprosu-o-duxovnom-soderzhanii-rasskaza-a-p-chexova-student/
Вячеслав18 декабря 2011, 23:21
Какая пустая статья, как жаль читать ее на этом сайте, как сейчас говорят "не осилил", т.е. не смог дочитать до конца. У меня текли слезы когда я читал "Архирея", а ту не проникся, прошел мимо, к сожалению автор статью не проникся, и возможно не читал(а), и "Студента" и "Степь" , Святую Ночь" или к примеру "Убийство". Многое можно добавить, и процитировать, но не хочется, грустно братья и сестры...
Простите за резкость.
Вячеслав.
священник Александр Сербский: 5 марта 2010, 00:53
для Максима: эта ссылка не прямая...
http://www.sedmitza.ru/text/408878.html
(Дунаев М.М. Антон Павлович Чехов (1860–1904) // Дунаев М.М. Православие и русская литература. М., 1998).
Это на Полное собрание сочинений:П., 10, 142
священник Александр Сербский: 5 марта 2010, 00:44
После прочтения рассказа "На страстной неделе" (1887) митрополит Вениамин (Федченков) записал: "Этот рассказ - едва ли не одно из самых религиозных произведений Чехова, где он прямо говорит о Господе Иисусе Христе, о влиянии веры в Него на всех людей, на всю жизнь... И как это действительно верно! Такое произведение неверующий человек не мог бы написать".
"Но вот что привлекло мое внимание в Чехове: касаясь православного духовенства, он нигде не пишет о нем худо. Наоборот, он выводит его в почтенном виде, искренне благочестивым, богомольным, скромным.
Конечно, это еще не свидетельствует о вере самого Чехова, но никак уж не говорит о его безбожии. Если бы он был атеистом, думаю я, то просто не стал бы совсем писать о духовенстве - и никто бы не поставил этого в вину ему..."

из статьи М.Дунева
роберт27 февраля 2010, 12:37
Достойная внимания статья Т.Понамарёвой.Искреннии коментарии.Хочется привести изречение св.Августина:
"В главном- едины, в спорном-свободны, и всюду-любовь."
...любоиь к А.П.Чехову.
Ольга25 февраля 2010, 19:49
Мне кажется эта статья не только об Антоне Павловиче.
Перечитайте произведения известных современников Чехова – Куприна, Горького, Аверинцева, Сашу Черного и т.д.
Это был какой-то перелом мироустройства и как следствие душ человеческих. Откуда в этот период появляется столько сатириков, ироничных рассказов, стихов, повестей? Или наоборот надломнотрагичных, но не страдальческих и плаксивых, как нынче принято писать. Что это было за время такое? Школьная программа напрочь старалась затуманить мозги надуманными «революционно рабоче-крестьянскими» оценками, но хорошо, что на многих она ни как не подействовала.
По-другому посмотреть на моих любимых писателей заставила книга митрополита Вениамина Федченкова «О вере и неверии» в которой автор пытается разобраться, что же все-таки происходило в обществе, в стране в это время.
Наше нынешнее время чем-то отдаленно напоминает, то было – есть высокообразованные люди, очередной скачек научного прогресса улучшающий наш быт, но кто мы в этом мире? Есть ли у нас свое подлинное лицо? И готовы ли мы ответить достойно на все нелицеприятные вопросы, хотя бы самим себе?
Мне кажется что статья и об этом, о нас с вами.
Екатерина19 февраля 2010, 21:24
Окончание статьи совсем не христианское. Это приговор, это осуждение. "Бокал шампанского", "протезирование зубов". Мне просто стыдно стало от упоминания подобных подробностей. Прочтите замечательный, исполненный веры рассказ А.П. Чехова "Студент". И вы поймёте, что сердце писателя было верно Богу.
Артемий13 февраля 2010, 02:47
Замечательная статья!
А уж как наша интеллегенция ревностно охраняет своих кумиров...
Вот пусть на них и молится!
Елена11 февраля 2010, 19:52
Чтение классики многих привело к Слову Божьему, но и многих увело из Церкви.
Для многих русских интеллигентных людей (и до сегодняшнего дня!)поиск истины интереснее, значительнее, эстетичнее,так что ответ и не нужен.
В чеховских пьесах герои ищут и не находят ответа, отсюда страшная тоска и опустошенность, в них нет воздуха.
Как это ни страшно признать, его не было у автора. Интересно, что декабрист М.Лунин писал, что в православии мало красоты (в храме), вот так можно видеть и не видеть. А рядом с Мелехово Вознесенская Давидова пустынь! Очень грустно!
Liebe 7 февраля 2010, 17:01
А это какое-то рассуждение из серии "кто их них больше", прости Господи! :)
Liebe 7 февраля 2010, 16:58
Если говорить о вере и неверии как о склоне горы, то многим сегодняшним людям и Чехов, точнее, поднятые в его творчестве вопросы - точка повыше того, где они находятся. Посмотрите, что вокруг творится! Хотя бы Чехова читали. А там, глядишь... Дай Бог! Лучше, конечно, сразу Писание, но все же мы понимаем реальную ситуацию. И зачем вообще судить, кто сподвигся, кто нет. Бог знает! Не наше дело других судить!
Иван 5 февраля 2010, 14:53
Василий, как важно Ваше замечание, особенно в контексте обсуждаемой статьи. Шампанское - не как признак 'эпикурейства' (на что явный намек в статье), а как дань уважения к традиции и этикету немецких коллег.
В этом весь Чехов.
Василий 4 февраля 2010, 22:52
""В начале ночи он проснулся, и первый раз в жизни сам попросил послать за доктором. Пришел доктор, велел дать шампанского. Антон Павлович сел и как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки: “Я умираю...”
Потом взял бокал, повернул ко мне лицо, улыбнулся своей удивительной улыбкой, сказал: “Давно я не пил шампанского...”, покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и вскоре умолк навсегда...

...Согласно русскому и немецкому врачебному этикету, врач, находясь у смертного одра коллеги, и видя, что на спасение нет никакой надежды, должен поднести ему шампанского."
Из книги Доналда Рейфилда "Жизнь Антона Чехова".

***

"Призвание всего человечества - в духовной деятельности, в постоянном искании правды и смысла жизни... удовлетворить его могут только религия, науки, искусства... Науки и искусства, когда они настоящие, стремятся не к временным, не к частным целям, а к вечному и общему, - они ищут правды, смысла жизни, ищут Бога, душу". ("Домик с мезонином")
Максим 4 февраля 2010, 19:02
священник Александр Сербский, у меня вопрос, а цитаты Чехова в конце письма откуда? Будьте добры ссылочку, для меня важно.
Елена 4 февраля 2010, 02:34
В учебниках советской школы тоже не отражались маштабы дел милосердия Антона Павловича Чехова. Вера без дел мертва.
Иван Ковалец 3 февраля 2010, 20:48
В качестве ответа рекомендую всем прочитать другую, на мой взгляд, несравненно лучшую статью о Чехове, также опубликованную на православном сайте.

http://orthodoxy.org.ua/uk/2010/02/01/29892.html
Iоаннъ 3 февраля 2010, 07:49
Марина,

Ну что же Вы, барышня так сердито... Ну не дотянул Антон Павлович до Свв. Отцев. Ну, а как-же иначе? Достоевский тоже не дотянул. Никто не говорит о том, что Чехов -плохой человек, и, никто не рассуждает сподобился-ли он Царствия Небеснаго. Господь весть. Мы все его очень любим и почитаем. Статья о том -был ли Антон Павлович Православным или не был? Вот в чём вопрос-то. Ответ по-моему простой -если Чехов доверял Церкви безгранично (ибо Церковь для Православного человека -непререкаемый авторитет, в отличие от отдельных священников или епископов -их-то критиковать можно, иногда даже нужно), причащался-ли, исповедовался? Вот и всё.
Иван К. 2 февраля 2010, 20:04
Больно и стыдно видеть очередной камень (вслед за Олесей Николаевой), брошенный в любимого писателя.

Ну, не был, или не совсем был верующим. Что нам до того? Почитайте его рассказы - они пробуждают совесть, совестливое отношение к человеку. Весь мир заметил это необыкновенное свойство Чеховского творчества. Слепой этого не увидит. И, тем не менее, среди православных находятся умники.
Марина 2 февраля 2010, 00:46
Заставила себя (через силу) дочитать статью до конца только потому, что была сильно удивлена количеством комментариев на неё.
Статья не "жестокая, неточная и не деликатная", а, на мой взгляд, просто глупая, поверхностная и от этого скучная. А ещё, извините, для галочки и чтобы денежку получить. Предполагаю, что просто автору статьи было дано задание написать материал, приуроченный к 150-летию Чехова (все пишут, почему бы и Православию.ру не написать, всё-таки событие государственного масштаба).
Чтобы писать о Чехове, надо его любить и знать. А то, что автор статьи больше любит читать святоотеческую литературу - это очевидно. Имеет право. Но причём здесь Чехов?
Более симптоматична реакция читателей. Почему-то некоторые на слово поверили выводам, которые сделала автор статьи. Сами подумать, предварительно перечитав или прочитав впервые Чехова, не захотели. И это печалит. Воинствующие православные мало в чём уступают воинствующим атеистам.
Это очень хорошо, что на Православии.ру вспомнили про Чехова. Вот если бы ещё с любовью вспомнили,а не для галочки.
священник Александр Сербский 1 февраля 2010, 01:05
Жестокая, неточная и неделикатная статья...
Чехов всю сознательную жизнь знал, что умирает, готовился к смерти. После его кончины не осталось ни одного недописанного произведения, ни одного неотправленного письма, ни одного неоплаченного счета, ни одного неоконченнного дела...
На Сахалине он в одиночку совершает перепись населения целого острова. В Мелиховский период он построил четыре школы для детей, возобновил и почти заново построил приходскую церковоь, устроил дорогу. Единственный врач в уезде он возглави борьбу с эпидемией холеры в Серпуховском крае на свои личные средства и победил эту болезнь. В пять утра ежедневно начинал прием больных крестьян и принципиально не брал ни копейки денег за свои врачебные услуги. Там, в Германии, Чехов "И, вместе с тем, очень радовался, что здесь его жена имеет возможность лечиться. "Ольга уехала сейчас в Швейцарию, в Базель, лечить свои зубы". " Вот досадная ошибка автора статьи...Биография писателя вероятно была изучена лишь по Википедии.
Прочтите рассказ Антона Павловича "Студент"... Больше читайте Чехова, тогда не поднимется рука, как в народной поговорке, "развести чужую беду рукой".
Как легко судить великих, особенно покойных в год 150 юбилея. Сам же А.П.Чехов говорил так:"Нужно веровать в Бога, а если веры нет, то не занимать ее места шумихой, а искать, искать одиноко, один на один со своей совестью». И еще: «Человек или должен быть верующим, или ищущим веры, иначе он пустой человек».
Валерий Духанин31 января 2010, 23:57
Мне кажется, что Татьяна Пономарева написала статью, все-таки исходя не из антипатии к Чехову, а из реального соотношения его творчества с понятием веры-неверия. Просто действительно хочется встречать у родных нам, талантливых писателей побольше ясного свидетельства о бессмертии души (их личной веры в это), большей личной церковности что-ли (которая проявляется в том числе и в подготовке к вечности и в моменте встречи с ней), а не огорчения, что нет на духовенство сатиры. Т.е. это больше не упрек писателю, а сожаление. Другое дело, что в юбилейный год можно было расставлять несколько иные акценты, указать прежде всего на то положительное, за что все мы А.П. Чехову благодарны.
Денис31 января 2010, 14:25
Статья, безусловно, дискуссионная. Но в первую очередь вспоминаются почему-то последние слова Чехова перед лицом смерти, когда он сказал: "Слеп тот, кто не видит Бога". За точность не ручаюсь, но ведь были же им произнесены эти слова в состоянии перехода из этой жизни в жизнь вечную? Кто-нибудь подскажет, уточнит?
Нина31 января 2010, 11:58
Итак, простая констатация факта, что Чехов умер без причастия, с точки зрения Натальи, демонстрирует отсутствие чуства меры и такта у автора.Интересно, почему?
Для Дмитрия литературная классика бесконечно(!) превосходит творения Святых Отцов. Что тут скажешь? Жаль Дмитрия. Точно так же, как жаль Чехова, утратившего веру. Но Чехов, в отличие от Дмитрия, понимал громадность своей потери.
Прот. Александр Рябков31 января 2010, 08:06
Перед смертью, понимая что умирает, и не желая пугать супругу, Антон Павлович находил в себе силы рассмешить ее. Многие ли способны так встретить смерть. Если даже малый недуг или неудача омрачает нам жизнь и через нас омрачает жизнь наших близких.
Виталий30 января 2010, 19:08
Очень хорошая статья о нашей общей Русской Трагедии - утрате веры и любви к Богу.
Чтобы рассуждать о бездеятельности священнослужителей или об их "деградации" - надо находиться внутри церковной ограды, а не вне ее...
Евгений30 января 2010, 17:58
Через 150 лет со дня рождения А.П. Чехова мы помним о нём,потому что он писал о наших душах,заставляя задуматься:могли бы мы жить иначе? Прокоментируйте, пожалуйста, показанное кино Шахназарова "Палата № 6". С Уважением,Евгений.
Ан-на30 января 2010, 15:55
А я Чехова - прямо считаю религиозным писателем! (Основываясь на его творчестве.)
Валерий6530 января 2010, 13:55
Спасибо за статью. Ничуть не принижая, восхищаясь литературным даром Чехова считаю, что в статье правильно выверены акценты. Одно- литературное произведение писателя, другое- его личная жизнь, третье-его мысли, смысловые посылы. Из всех трех на вершине его литературный дар. К сожалению, цельности во всех трех ипостасях его натуры нет. Что характерно для многих писателей. За исключением, пожалуй, Достоевского, Солженицына.
И это не случайно. Чехова, видно, так изранила семейная жизнь в детстве, что он восстал против иерархии. "В человеке должно все быть прекрасно". Нет, не должно, это просто невозможно. Человеку дан Дар, который он должен раскрыть. И если он забуден о главном, о Даре, и не будет его открывать в себе, то чтобы он ни делал- все будет тщетно. Из этого высказывания произошла концепция воспитания личности в советском обществе, так называемое "гармоническое развитие личности". Но человек, по верному замечению Василия Зеньковского, иерархичен. И гармоничность личности вторична по отношению к его иерархичности. Человек, развивший Дар в себе уже гармоничен. Зарывший один талант не получит ни одного.
Гармоничность и "все прекрасность" человека, как первичные величины так милы теории равенства,
Сергей30 января 2010, 13:43
Мне кажется, что такое личное отношение к вере Чехова было обусловлено именно тем временем, в котором он жил. Я не думаю, что за всю жизнь, Вы сделаете хоть какую-то частичку того, что сделал Чехов. Это и его благотворительность и литературное творчество. Многие православные люди любят читать Чехова. А покойный Святейший Патриарх Алексий второй считал его любимым писателем.
Iоаннъ30 января 2010, 13:35
Коментарий Чехова по-поводу духовенства наверное справедлив, и сказан вовсе не со злобой, а скорее с участием.

Разница между истинно-верующим и формально-верующим человеком (тем более между верующим и маловером), как раз в том, что верующий человек страдания воспринимает с радостью. Теперь я наконец-то сформулировал для себя, что меня всегда так раздражало в Чехове, при всей несомненной его гениальности, -безрадостность и цинизм. Я лично -тоже не умею радоваться, но знал верующих людей, которые страдали намного больше меня (и даже многих героев Антона Павловича), но при этом излучали такую радость, что хочется, как-то оттолкнувшись от Чехова, все-таки стремиться научиться им подражать. Не интеллигентам Чеховского безвременья, а тем новомученикам, которые с радостью шли на смерть два десятилетия позднее. Они-то воистину увидели небо в алмазах. И, сами стали драгоценнейшими бриллиантами в этом небе.
Дмитрий30 января 2010, 11:59
Читал "Архиерея" на Рождество. А ведь и правда, в образе архиерея чего-то не хватает. Какая-то неудовлетворенность осталась от прочтения. Как будто чеховский архиерей не лицо духовное, а государственный чиновник. Нет в этом образе глубины, образ больше лубочный. Представленая статья помогла мне разобраться в причинах неудовлетворенности от прочтения "Архиерея".

Спасибо!
ольга29 января 2010, 21:33
Никогда не увидите из своего "футляра". А она о любви. От всего уставший профессор описывает свою скучную жизнь, в которой как бы нет чего-то самого важного… но он просто не даёт себе права говорить о любви, т.к. знает, что безнадёжно болен. И Катя также его любит, но у Чехова об этом – ни слова, их любовь только глубоким подтекстом в каждой строчке. Она: "что мне делать, скажите, что мне делать?", он: "меня скоро не станет" - и это всё… если больше хоть на одно слово, то это была бы уже "литература". Чехов как никто умел писать от противного литературе, без штампов и условностей, не как "принято", а как "бывает". Профессор знает, что скоро умрёт, и ничего не возможно. И никаких безумств, отчаяний – здесь больше умолчаний, чем слов, но как ни странно, они-то и говорят сильнее: "прощай, моё сокровище..." Это и есть настоящее искусство. А можно замкнуться в своем "религиозном чувстве" как в футляре и ничего не видеть, не замечать... ни пронзительность "Тоски", ни музыку "Степи"… Нельзя заставить человека любить, но можно научить его любви. Как? Любовью к нему. У Чехова нам всем есть чему поучиться.

ольга29 января 2010, 21:32
Зачем же в юбилейной статье о Чехове сравнивать его с архиереем? И так понятно, кто проиграет!
Был такой критик Сент-Бёв, он отличался биографическим подходом к делу, т.е. судил писателей не по степени их таланта, а исключительно по их личным качествам. Например, Франсуа Вийон был для него пьяница и бродяга, Генрих Гейне - негодяй и мерзавец, и т.п. Его методу следует и Татьяна Пономарёва, для которой Чехов – лишь неверующий человек, да ещё и не такой праведник как она, а потому вывод – гореть ему в аду. Очень мило. И упрекать Чехова, что тот плохо отзывался о духовенстве, обвинял его в бездеятельности – довольно странно, если учесть что в те времена была полная деградация духовенства, и как следствие, мы получили массовое безверие. Чехов просто талантливо отразил в своих произведениях те настроения, которыми было напитано его время. Его герои – мятущиеся, страдающие, ищущие, но еще сохранившие свет в душе (надеюсь, мне поверят без цитат) и не утратившие главное - способность любить.
Как вы думаете, о чем его "Скучная история"?
Виктор29 января 2010, 21:12
Извините, не могу согласиться с таким выводом статьи: "Элегантное болото, которое один чеховский почитатель назвал «тихой, красивой тоской», ласково прельщало и убеждало, что вы не одиноки, вас таких много, не смущайтесь ваших пороков: это лишь незначительные несовершенства – мы все такие."
На мой взгляд, Чехов нигде не утверждает, что такое существование - норма. Наоборот, можно вспомнить следующие высказывания Чехова: «в человеке должно быть все прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли»; "Надо, чтобы за дверью каждого довольного счастливого человека стоял кто-нибудь с молоточком и постоянно напоминал бы стуком, что есть несчастные, что, как бы он ни был счастлив, жизнь рано или поздно покажет ему свои когти, стрясется беда – болезнь, бедность, потери, и его никто не увидит и не услышит, как теперь он не видит и не слышит других» (Рассказ «Крыжовник», 1898)
Возможно, что эти утверждения не на 100% правильные, но в них нет оправдания пошлости, нет оправдания человеческих пороков, нет оправдания "красивой тоски".
Господи, прости нас, грешных, "отошедших" и запутавшихся между верием и неверием!
Natalia29 января 2010, 18:22
"...Чехов ушел из жизни не при священнике с чашей со святыми дарами, не при благоговейно любящем друге, а с бокалом шампанского и при супруге, поспешившей свою поездку за границу с умирающим мужем совместить с протезированием полости рта..."

Мне кажется, г-жа Пономарева, несмотря на всю свою религиозность, все же не соразмерна Антону Павловичу Чехову, чтобы вот так мелко и, я бы сказала, "по-дамски" судить об обстоятельствах его смерти... Смерти автора повестей "Три года", "Рассказ неизвестного человека", "Дуэль", "Моя жизнь". И вообще о его творчестве, да и о его отношении к вере.

Мне кажется, с нами в последнее время что-то произошло - так часто нам не хватает чувства меры и чувства такта.
Жаль.
Дмитрий29 января 2010, 12:35
По крайней мере, русская, и европейская культура девятнадцатого века гораздо ближе к христианству по сравнению с культурой настоящей. Да и вообще если в двадцатом веке и было что светлое и глубокое в искусстве, то во многом это наследство предыдущих веков, а у нас в России в первую очередь именно века девятнадцатого.
Лично меня чтение классики, во-первых, подвело к чтению Слова Божьего, а во-вторых, показало его бесконечное превосходство перед любой человеческой литературой, не исключая даже и очень любимых мной творений Святых Отцов
Здесь вы можете оставить к данной статье свой комментарий, не превышающий 700 символов. Все комментарии будут прочитаны редакцией портала Православие.Ru.
Войдите через FaceBook ВКонтакте Яндекс Mail.Ru Google или введите свои данные:
Ваше имя:
Ваш email:
Введите число, напечатанное на картинке

Осталось символов: 700

Подпишитесь на рассылку Православие.Ru

Рассылка выходит два раза в неделю:

  • Православный календарь на каждый день.
  • Новые книги издательства «Вольный странник».
  • Анонсы предстоящих мероприятий.
×