Путь моей жизни. Постриг

Из книги митрополита Евлогия (Георгиевского) «Путь моей жизни: По страницам воспоминаний», изданной Сретенским монастырем в 2007 г. в серии «Духовное наследие русского зарубежья».

Епископ Ириней встретил меня озабоченно и с недоумением: «Как мне с вами быть? Как вас постригать? Вы иступить в монашестве не умеете. Надо вас послать в какой-нибудь общежительный монастырь. Под Киев… в Выдубицкий монастырь. Нет, лучше под Тулой. Я вам дам отпуск. Неудобно вступать в должность в светском виде, чтобы через несколько дней явиться монахом. Когда пострижетесь, тогда и войдете в класс».

Щегловский Богородицкий монастырь находился в трех-четырех верстах от Тулы: там же была и архиерейская дача. Один из епископов Тульских выписал несколько монахов Глинской пустыни (Курской губернии), дабы они укоренили в новой обители дух и традиции их славного родного монастыря. Глинская пустынь хранила духовные заветы основоположника старчества Паисия Величковского и дала русскому монашеству много великих подвижников.

Щегловский монастырь был небольшой, но довольно благоустроенный. Скромность, бедность, простота, какая-то непритязательность, добрые, ласковые монахи… — вот отличительные его черты. Мне было полезно пожить в хорошем монастыре.

В монастыре я пробыл около месяца. Монахи научили меня многому. Мечтать о монашестве— это одно, реальность его — другое. Монахи показали мне внутреннюю, скрытую красоту монашества, ту тонкую красоту духовных состояний, которая раскрывается лишь на путях духовных. Этим они меня успокоили и привели к гармонии противоречие мечты и реальности.

В конце января, в морозный ясный день подкатили к монастырю санки: архиерейский эконом за мной приехал.

— Владыка благословил вас на пострижение…

Поехали в город по морозцу, по скрипучему снегу, в тех же санках, на хорошей лошадке.

Преосвященный Ириней встретил меня вопросом:

— Ну что — пожили в монастыре? — И тут же сразу: — Готовьтесь…

Поселили меня в архиерейском доме. В женском монастыре начали мне шить рясы, изготовлять клобук… Одна дама, родственница моя, взялась сшить мне «власяницу» — сорочку до полу, которую надевают для пострига (в ней монахов и хоронят). Дама эта шила и плакала. Пропадает парень!

Духовное мое приуготовление к постригу было возложено на иеромонаха отца Иллариона. Он был духовником епископа и всех «ставленников», то есть лиц, ищущих священства. Ему они исповедовались за всю жизнь, и от него зависело заключение: «Никаких канонических препятствий к рукоположению нет».

Отец Илларион имел огромное значение для моего монашеского формирования. Добрый, ласковый, склонный к юмору, он был чужд ложного аскетического пафоса или мистического надрыва, любил прямоту, простоту, искренность, предостерегал от неестественности, от соблазна корчить из себя святого. Был он начитан, умен и человека понимал сразу. Это не мешало ему быть беспомощным в практических делах. Когда решили дать ему повышение и сделать настоятелем Жабынского (во имя преподобного Макария) монастыря, он не мог разобраться в докладах монастырского казначея, все путал и оказался неспособным к административным обязанностям. Главное значение отец Илларион придавал внутренним, душевным состояниям и намерениям человека, — не формальному исполнению моральных предписаний. Помню, уже после пострига, я сокрушался, что люблю покушать. «А ты покушай да и укори себя», — просто сказал он, тем самым поучая, что слабость в смирении — меньшее зло, чем ее преодоление в гордыне. Или еще другое, как будто даже соблазнительное, наставление: «Не будь вельми правдив», которым он предостерегал меня от увлечения внешней, формальной правдой, которая легко переходит в фарисейское законничество.

Я исповедался отцу Иллариону за целую жизнь. Он все понимал, делал свои замечания. Я совсем после исповеди успокоился.

Незадолго до пострига возник вопрос о моем монашеском имени. Мне хотелось носить имя Тихона, и я попросил эконома сказать об этом преосвященному Иринею (сказать сам я боялся).

— Ну и подвели же вы меня! — пояснял мне потом отец эконом. — Изругал меня владыка: «Не в свое дело лезешь! Монашество — второе крещение, ребенка разве об имени спрашивают?»

Постриг был назначен на пятницу 3февраля, вечером. В этот день служили парастас накануне родительской субботы перед масленицей. Меня отвели в архиерейскую моленную при церкви. По уставу мне надлежало быть водной «власянице», но по случаю зимнего времени мне разрешили надеть белье.

Я стою в моленной. Чувство одиночества, оставленности… Я иду к Богу, а люди отдалились, я на расстоянии от них. Стройно и торжественно идет богослужение. Льются звуки заупокойных песнопений… И вдруг издали— веселая музыка! Кто-то бойко играет на рояле… Музыка того мира врывается в этот, вливается в церковные напевы, мешает, искушает… Хоть бы кто-нибудь догадался сказать, чтобы перестали играть!

Духовная помощь пришла внезапно. Раскрылась дверь, и на пороге — весь овеянный свежестью мороза, с прекрасной иконой преподобного Сергия в руках — иеродиакон Никон… Это наш ректор архимандрит Антоний (Храповицкий) послал из Московской духовной академии делегата от братии ученых монахов на мой постриг. Как я ему обрадовался! Один из своих, из тех, с которыми вместе в академии мечтали о монашестве…

Запели «Слава в вышних Богу…» (после этого песнопения обычно постриг). Двумя рядами грядут монахи с зажженными свечами, посреди — духовник с крестом. Я приложился ко кресту и последовал за ними… Хор запел: «Объятия Отча отверсти ми потщися…» — трогательнейший кондак Недели блудного сына: исповедание перед Богом, перед Святой Церковью покаяние содержало «богатства неиждиваемые» и моление о принятии меня, «блудного сына», в Отчий дом… Много раз потом я слышал это чудное песнопение, многих монахов сам постригал, но никогда не могу слышать эту песнь без глубокого волнения… Минута пострижения — незабываемое, исключительное по напряженности душевное состояние. Колебаний как не бывало, — одно радостное чувство жертвоприношения, отдания себя в «объятия Отча». И вот я впервые слышу троекратно: «Возьми ножницы и подаждь ми я», — а затем: — «Брат наш Евлогий постригает власы главы своея». «Я?.. Я — Евлогий?..» Новое имя слуху чуждо, а сознанию мгновенно не усвоить символики того, что со мною происходит…

Постриг сопровождается словом. Некоторые его фразы запомнились навсегда. «Ты будешь идти по узкой, крутой тропинке… Справа скалы, слева бездна, иди прямо, благословенный сын мой. Поведет тебя Мать-Церковь, ей будешь служить согласно сучением святоотеческих писаний…»

Пострижение окончено. Церковь полна народу. Постриг преподавателя семинарии — целое событие в провинциальном городе. В полумраке колышется толпа. Меня окружают знакомые и незнакомые лица, на меня со всех сторон наседают поздравители, обнимают, приветствуют. Наконец поздравления окончены, и меня уводят.

По монашескому уставу я дней пять должен был провести в церкви, но преосвященный Ириней позволил мне удалиться в келью. «Прочти монашеское правило и ложись спать».В ту ночь я заснул мирно, безмятежно. Наутро пробудился — и сразу понял: проснулся новый человек… На вешалке мой вицмундир с серебряными пуговицами, еще какое-то штатское платье, но точно и вицмундир, и вещи не мои, а кого-то другого. Между прошлым и настоящим — стена…Я оделся и пошел в церковь. Меня сопровождал отец Никон. В душе была спокойная, тихая радость. Чувство полного удовлетворения. Колебания отошли в отдаленное прошлое, даже вспоминать о них не хотелось. Душа была полна настоящим…На сырной неделе я уже принимал участие в богослужениях. Один семинарист был рукоположен в священника в тот же день, когда меня рукоположили в диакона, и теперь нас обоих отец Илларион учил служить. Всю неделю я никуда не выходил. Занятый службами, я в часы досуга усердно читал святых отцов и занимался греческим языком, освежая в памяти свои познания в греческой грамматике. В Прощеное воскресенье, 12 февраля, я был рукоположен в иеромонаха в кафедральном соборе. Когда священнослужители вышли из алтаря и народ бросился под благословение, я пережил странное состояние: чувство неловкости, смущения, что мне, двадцатисемилетнему молодому человеку, целуют руку. И одновременно новое восприятие людей и ощущение, что отношения мои к ним стали иными. Таинство священства дало мне душевную крепость, сознание ответственности, внутренней устойчивости, чувство помазанности, обязывающее к крайней строгости к себе. Помню первое Таинство Евхаристии. Величайшее потрясение… Недостойной, нечистой руке дается сила Божия, ею совершается величайшая тайна спасения мира… Я служил в архиерейской церкви. Голосовые средства у меня были большие, и возгласы мои раздавались на весь храм. Епископ Ириней так отозвался о моем служении: «Слышал, слышал, как вы кричите: “Приложи, Господи, зла славным земли”. А что это значит?» Я объяснил. Эконому обо мне он сказал: «Ничего, славный парень».Светлое состояние — медовый месяц монашества.

Действительно, оно «второе крещение»: человеку дается новое сознание, раскрывается новое восприятие мира. Не надо, однако, думать, что монашество какой-то особый идеал, предназначенный только для монахов; и для монахов и не для монахов идеал один — Христос и жизнь во Христе; иночество есть лишь путь покаяния, который ведет человека в светлую отчизну — в дом Отчий и в обители Христовы. Пострижение есть обет доброй христианской жизни, бесповоротного и ревностного устремления воли и утверждения на этом пути. Обеты, данные монахами, и самые одежды — вспомогательные средства для достижения этой цели. Однако новый путь жизни меняет не только всю психологию человека, но и формы его внешнего поведения. В ранние годы моего монашества мне не раз припоминались слова преосвященного Иринея, который мне говорил, что монах даже в житейских мелочах проявляет себя иначе, чем прежде, когда он был человеком светским.

Мое новое имя лишь символизировало глубокое изменение всего моего существа. И невольно с грустной улыбкой вспоминал я, как в ранней юности монастыри (особенно почему-то женские) мне представлялись чем-то вроде кладбищ, где обитают заживо погребенные; не понимал я тогда, что смерть светского человека есть духовное рождение в новую жизнь, воскресение. После пострига я спросил епископа Иринея, почему мне дали имя Евлогий, и от него узнал, что на этом имени он остановился, вспомнив своего доброго приятеля — настоятеля Выдубицкого монастыря, под Киевом, архимандрита Евлогия. Это был монах строгой и подвижнической жизни, сорок лет не выезжавший за пределы Киева; только один раз вместе с Киевским митрополитом Иоанникием и по его предложению он ездил в Чернигов на открытие мощей святителя Феодосия Черниговского. Он любил науку и занимался астрономией. Когда я спросил епископа Иринея, какого «Евлогия» мне праздновать, он мне предоставил свободу выбора, и я решил праздновать ближайшего к постригу — святого Евлогия, архиепископа Александрийского (память его 13 февраля).

Купить эту книгу можно в розничном магазине «Сретение»   в оптовом интернет магазине