Византийский урок. Полемика. Журнал «Профиль»

Фильм «Гибель империи. Византийский урок», недавно показанный по телеканалу «Россия», вызвал самые противоречивые отклики. Корреспондент журнала «Профиль» Сергей Черепов побеседовал с автором фильма, наместником Сретенского ставропигиального мужского монастыря архимандритом Тихоном (Шевкуновым).

Архимандрит Тихон (Шевкунов)

— Россия — имперское государство по природе своей, хотим мы этого или не хотим, нравится нам это или не нравится! Кто-то от одного этого словосочетания впадает в истерику, кто-то принимает как данность. Существует альтернатива: или страна будет жить и развиваться по законам имперского государства, или она распадется и погибнет. Мы этого не хотим. Почему же так яростно лишают нас права заглянуть в историю и взять у нее урок?

— Критики вашего фильма высказывают недоумение по поводу тех сравнений прошлого и современности, которые вы провели. Насколько было оправданно говорить о многовековом могуществе Византии?

— Позвольте, кажется, те же люди, которые предъявляют подобные претензии, сами сплошь и рядом проводят параллели, скажем, между Иваном Грозным и Сталиным, а затем их обоих проецируют на сегодня — и, по-моему, это не считают чем-то зазорным, а только бурно приветствуют. Нелепо говорить о том, что могущество Византии было непрерывным: и до, и после XI века империя не раз оказывалась на краю гибели. Только до поры до времени она умела выбираться из, казалось бы, безвыходных ситуаций; выбралась и в конце XI века, вернув при династии Комнинов положение ведущей державы Средиземноморья. Некоторые говорят: византийцы обязаны этим помощи венецианцев и крестоносцев, сближению в XII веке с развивающейся Европой. Но мы пытаемся заострить внимание на том, какую цену пришлось заплатить за это. Если в прежние эпохи выхода из кризиса достигали мобилизацией внутренних сил, то теперь империя оказалась в жесткой зависимости от сил внешних. Кончилась эта попытка «сотрудничества» с Западом катастрофой 1204 года. Но даже после этого византийцы, собрав все оставшиеся силы, вновь возродили свою империю: об этом свидетельствуют и шедевры Хоры, и духовный подъем исихазма, и расцвет византийской литературы и философии. А ведь это все XIV век, когда латиняне, венецианцы с генуэзцами, единоверные сербы с болгарами и, наконец, молодой Османский султанат со всех сторон наседали на Византию, раздираемую к тому же гражданскими войнами. Фильм призван обратить внимание на необычайную жизнестойкость этого удивительного государства, на глубинные причины его надлома и гибели, а вовсе не является неким восхвалением Византийской империи как идеального государства всех времен и народов.

— Ряд достаточно известных историков обращает внимание на исторические неточности фильма. В частности, вы рассказывали в фильме о византийских олигархах. Можно ли по отношению к столь далеким временам употреблять современную терминологию?

— Вполне. В Византии тех, кого мы в 90-е годы прошлого века называли «олигархами», именовали «динатами» — «сильными». Динатом мог стать любой внезапно разбогатевший человек, обычно сомнительными средствами получивший свою власть и богатство от государства и общества. Объединяло этих людей одно: могущество, в основе которого лежали деньги, связи и служебное положение. Главным инструментом их могущества была коррупция. В X веке центральная власть упорно пыталась бороться с усилением динатов и расслоением общества, ведь обнищание свободных земледельцев грозило разрушить устои государства. Но после смерти Василия II ситуация изменилась. Каждый новый император, ища поддержки этих самых динатов, был вынужден давать им послабления и льготы. Боясь потерять власть, они ослабляли армию, что привело к череде катастрофических поражений. 

— Не являлись ли военные поражения Византии следствием того, что империя не создала своей профессиональной армии — аналога западных рыцарских монашеских орденов?

— Известно, что в Византии была прекрасная тяжелая кавалерия — закованные в броню всадники-катафракты стали основой небывалых военных успехов империи в X — начале XI века. Да и в XII веке византийская конница на равных сражалась с западными рыцарями. А вот то, что ни Византия, ни Русь не создали своих «крестоносцев» — людей, отправляющихся убивать ради искупления собственных грехов, — я считаю их огромным нравственным преимуществом. Согласитесь, даже с точки зрения обыденной морали — не говоря уже о христианских заповедях и церковных канонах — человек, ставящий убийство себе в заслугу, не заслуживает одобрения. Недавно высказывали еще одну идею, что Константинополь в 1204 году мог бы выстоять: если бы власть в Византии была децентрализована, а динаты, с их частными воинскими формированиями, имели бы всяческую поддержку государства, то глядишь, и смогли бы дать отпор западным рыцарям. Это глупость. Падение Константинополя произошло не из-за военного превосходства западных «солдат удачи». При наличии элементарной политической воли крестоносную ватагу под Константинополем ждал бы печальный, но заслуженный конец. Это признавали сами западные рыцари — почитайте мемуары Виллярдуэна или Робера де Клари. Причина падения огромного города заключалась в моральном разложении центральной власти, не без прямого влияния Запада… 

— В научном сообществе есть мнение, что крах Византии произошел значительно раньше захвата ее Османской империей. Гражданская война и эпидемии совершенно ослабили Византию, и захватчики пришли, по сути, в разложившееся государство. Вы согласны с этим?

— Слом Византии произошел в 1204 году, когда Запад беспощадно разграбил Константинополь. В XIV веке византийская аристократия вела самоубийственную политику, погрузившись в борьбу за власть. И масла в огонь гражданских войн подливали иностранцы — венецианцы и генуэзцы, хозяйничавшие в империи. Что касается чумы, то она выкосила не только византийцев, но и все окрестные народы, включая тех же турок. Османский султанат фактически распался после разгрома, устроенного Тимуром при Анкаре в 1402 году, и его тоже трудно в это время назвать здоровым государством. Византия же, выдержав при Мануиле II семилетнюю турецкую блокаду Константинополя, будто бы получила новое дыхание: была возвращена Фессалоника, турки сами стали платить империи дань… Но османы сумели собраться с силами. А византийцы, как и болгары с сербами, уповали на помощь европейцев. В итоге против турок выступили только поляки и венгры, а когда тех разбили, турки стали полными хозяевами положения. Но нельзя забывать, какой ценой далось Мехмеду II взятие Константинополя. За несколько недель осады он потерял 70 тыс. человек, треть своего огромного войска — и это при том, что город защищали всего 7 тыс. военных и 20 тыс. вооруженных граждан. Едва ли это можно назвать захватом совершенно больного государства.

— Как следует из вашего фильма, у Византии и России схожие национальные проблемы. Не явилось ли одной из основных причин распада Византии отсутствие сильного национального самосознания? Нет ли и здесь прямых параллелей с ситуацией в нынешней России? 

— В данном случае аналогии с Россией не являются столь прямыми. Византия в отличие от России была классическим примером политической нации. Говорить об этническом единстве ромеев не приходится, так как это была смесь очень многих народов. Критериями, объединяющими византийскую политическую нацию, были государство, греческий язык, православие и образ жизни. Сила Византии состояла в ее способности воспитывать попавшие в ее орбиту народы. Однако в XIIIм, и особенно в XIV веке среди интеллектуальной элиты Византии проявилась тенденция к этническому обособлению, к попытке замены универсального понятия «ромей» (римлянин) этнокультурным понятием «эллин». Носители идеологии «эллинства» быстро скатились к неоязычеству, к отвержению основ христианства, к отрицанию универсалистского государства. Они призывали перейти от империи к некоему подобию древнегреческих городов-полисов с искусственной неоязыческой религией. Занятно, что эти же круги советовали императорам отказаться от союза с соседними православными народами, например сербами и болгарами, но напрямую обращаться за помощью к Западу. В тех внешнеполитических условиях такая идеология была смертельно опасной для Византии, она программировала ее поглощение любым более сильным государством — турецким султанатом, итальянскими республиками или теми, кто захотел бы это сделать.

Михаил Леонтьев. ИЗБАВИ НАС ОТ ЛУКАВОГО...

«Капитализм — генетическое продолжение военного грабежа… Западу нужно полное религиозное и политическое подчинение…» Собственно, только этого достаточно для того, чтобы объяснить истошный визг, поднятый нашими западниками по поводу фильма «Гибель империи» отца Тихона (Шевкунова).

Михаил Леонтьев

Надо напомнить, что Византия — это цивилизация с оболганной историей, поскольку вся широкодоступная история ее писалась ее врагами, религиозными конкурентами, теми самыми, кто ее предал и ограбил. Это не значит, безусловно, что настоящая история Византии, благостна и безоблачна. Всякая истинная история трагична. Но достаточно сравнить то, что писано по Византии с тем, что писано об истории современной ей Европы, чтобы понять, кто и зачем это все писал.

Оппоненты раздражаются использованием в фильме современной политической лексики в отношении далекой исторической реальности. Когда блестящий историк эпохи Ивана Грозного и Смуты, Руслан Скрынников, использовал в советские времена современную лексику в своих книгах, у продвинутой интеллигенции это вызывало понимание и восхищение. Вопрос не в лексике, вопрос в идеологии. В вас попали — больно, и вы визжите. Значит, точно попали. Фильм отца Тихона — это, конечно, не строгое историческое исследование, это публицистика, очень точная и очень актуальная. Вопрос вообще в отношении к истории как к науке. Зачем она? Есть мнение, что история — это инструмент изучения действительности, настоящего и будущего, и только затем она нужна. Для дистиллированных либералов истории как процесса вообще не существует, потому что есть абсолютный внеисторический идеал — современная либеральная демократия со своими общечеловеческими принципами, индифферентными культуре, религии, традиции… Недаром Фукуяма придумал даже «Конец истории». То есть человечество еще живо, а история его уже окончилась. Для либерала нет прошлого и будущего, а есть только настоящее, в котором ты жрешь свой гамбургер и реализуешь свое ничем не ограниченное эго. Собственно, это именно то, о чем говорит отец Тихон.

И, наконец, что больше всего обозлило и что на самом деле очень важно. Это произведение, сделанное священником, монахом (да как он смеет, пусть сидит в своей церкви и старушек причащает…). Это воинственное произведение, лишенное монашеской кротости, потому что кротость неуместна в войне с Сатаной. А для автора враг, о котором он говорит, — это именно дух тьмы, и все искушения, о которых он говорит, — «от лукавого». И пусть эта сатанинская свора докажет обратное.

Тимофей Сергейцев, Ольга Петрова. КАКАЯ СОВРЕМЕННОСТЬ НАМ НУЖНА?

Фильм архимандрита Тихона «Гибель империи. Византийский урок» стал мишенью для яростных нападок со стороны либеральной российской интеллигенции. Ученые и журналисты вынесли приговор: «Агитка! Запретить! Ненаучно! Стыдно!» Фильм стоит посмотреть хотя бы ради понимания нашей сегодняшней интеллектуальной ситуации, если не ради Византии и ее уроков.

Если либералы тщательно обходят в своей «критике» собственно содержание фильма, то патриоты, принявшие фильм на ура, только об этом содержании и говорят, таким образом сразу попадая в позицию «верящих в то, как было на самом деле», в позицию защиты и оправдания. Т.е. в позицию заведомо слабую. А так ли все было в это давнее время в далекой земле? Не удобнее, не комфортнее ли (а значит — и «цивилизованнее») считать, что все реалии того времени и той земли давно вытеснены историческим прогрессом, стартовавшим в Новое время и эпоху Просвещения, модерном и пост-модерном? А значит, что бы ни происходило в действительности в Византии и с Византией, никакого значения и тем более урока из этого не следует. Либеральное обвинение фильма и его автора в пропаганде и агитации прямо основано на том, что автор, не стесняясь, использует язык современной политической коммуникации для обозначения и описания событий и явлений византийского прошлого. «Запад», «олигархи», «стабилизационный фонд», «контроль экономики со стороны иностранных компаний» и т.д. Вся эта лексика входит в активный словарь фильма.

Отдавая должное фактам византийской истории, в том числе и в этой статье, о чем речь пойдет ниже, невозможно не заметить главного — основное интеллектуальное сражение идет не столько по поводу самих фактов, сколько по поводу способа отношения к ним, их оценки, размышления над оценкой, по поводу, наконец, вообще придания этим фактам какого-либо значения, по поводу упоминания или неупоминания их в связи с современностью. Сражение идет, если угодно, за методологию истории, исторического познания, за мышление и рефлексию по поводу исторического материала и одновременно за мышление и рефлексию по поводу современности.

В сущности, главное утверждение отца Тихона Шевкунова — Византия была. И не просто была, а была цивилизацией, прямо продолжавшей Римскую империю, являвшейся ее следующим шагом. Является ли это утверждение хоть сколько-нибудь банальным, тривиальным? Отнюдь, ни в малейшей степени. Ведь принятая схема истории европейской цивилизации такова:

   Древний мир — другие цивилизации.
   Античность — европейская философия, культура.
   Древний Рим — право, империя.
   Варварство.
   Средние (т.е. никакие), они же «темные» века.
   Возрождение.
   Новое время — наука.
   Просвещение — распространение знания.
   Революции — демократия.
   Последний век — мировые войны, победа демократии.

Эжен Делакруа 'Вход крестоносцев в Константинополь'

На описанной схеме построены не только западные историческая идеология и образование, но и советские. Постсоветских, собственно российских, у нас нет. Десятки учебников, призванных отражать «плюрализм» исторического подхода, вообще не имеют никакой методологической направленности. Т.е. вообще не позволяют производить каких-либо исторических рассуждений и делать какие-либо выводы. Что хорошо с точки зрения либеральной критики, поскольку она стремится в принципе отрезать наше самоопределение, поиск идентичности и постановку целей от какой-либо истории и какого-либо прошлого вообще. Свобода от всякого прошлого — от общеисторического до индивидуального — на базе всего нового, не имеющего аналогов в минувшем, — такова суть современности с этой точки зрения. Временные границы такой современности стремительно сужаются и определяются всем уже устаревшим — от одной модели мобильного телефона до следующей. Впрочем, вернемся к схеме истории и Византии.

В общепринятой схеме нет места ни для какой российской цивилизации. Есть место для варварской, окраинной, пока не завоеванной страны, идущей по тем же этапам в режиме отставания. Исключение Византии исключает и Россию. Если же мы позволяем Византии исторически, преемственно быть — это ломает всю схему. Европейская цивилизация оказывается наделенной внутренним конфликтом, не имеющим отношения к торжеству демократии и правам человека. Варвары оказываются по другую сторону барьера, т.е. на территориях, утраченных Римской империей на севере и северо-западе, т.е. в нынешнем ядре Европы, а позже — и на территориях Византии. Границы современности радикально расширяются как минимум до появления христианства. Современность становится не мигом настоящего, убегающего от прошлого, а полем сосуществования времен. Право отойти от навязанной схемы, отрицаемое современной либеральной политкорректностью, есть в конечном счете право на собственно историческое мышление. Цель которого вполне достаточно определена британским философом и методологом истории Робертом Дж. Коллингвудом (1889—1943): «…Наконец, для чего нужна история?.. Ответ мой таков: история — «для» человеческого самопознания. Принято считать, что человеку важно познать самого себя, причем под познанием самого себя понимается не только познание человеком его личных особенностей, его отличий от других людей, но и познание им своей человеческой природы. Познание самого себя означает, во-первых, познание сущности человека вообще, во-вторых, познание типа человека, к которому вы принадлежите, и, в-третьих, познание того, чем являетесь именно вы и никто другой. Познание себя означает познание того, что вы в состоянии сделать, а так как никто не может знать этого, не пытаясь действовать, то единственный ключ к ответу на вопрос, что может сделать человек, лежит в его прошлых действиях. Ценность истории поэтому и заключается в том, что благодаря ей мы узнаем, что человек сделал, и тем самым — что он собой представляет» (Р.Дж. Коллингвуд. Идея истории. Автобиография. Пер. Ю.А. Асеева. М., «Наука», 1980). 

Воздадим должное и самой Византии. Слово участнику крестового похода 1203—1204 годов, приведшего к захвату Константинополя, рыцарю и хронисту Роберу де Клари: «После того как маркиз (Бонифаций Монферратский из Ломбардии, предводитель крестоносцев) взял крест, он обратился к баронам: «Сеньоры, — сказал маркиз, — куда бы вы хотели направиться, в какую именно землю сарацин хотели бы пойти?» Бароны отвечали, что они полагают отправиться в Вавилон или Александрию, где могли бы причинить им наибольшее зло; и они имеют намерение нанять флот, который перевез бы их туда…

За флотом обратились в Венецию: «Дож (правитель Венеции) ответил послам (крестоносцев): «Сеньоры, мы охотно заключим с вами сделку и найдем для вас достаточно судов за 100 тыс. марок, коли вам угодно, на том условии, что вместе с вами отправлюсь я и половина тех, кто во всей Венеции способен носить оружие, причем мы получим половину всего, что будет завоевано и добыто; а сверх того мы поставим вам 50 галер за наш счет и в течение года с того дня, который мы назовем, перевезем вас в любую землю, какую вы пожелаете, будь то Вавилон или Александрия».

Условия дожа были приняты крестоносцами. Однако вскоре возникла проблема: «И дож сказал им тогда, что они дурно поступили, когда запрашивали через своих послов подготовить корабли на 4 тыс. рыцарей со снаряжением и на 100 тыс. пеших воинов, ибо из 4 тыс. рыцарей пришло не более тысячи, поскольку прочие отправились в другие гавани, а из 100 тыс. пеших воинов явилось не более 50 или 60 тыс. «Вот почему мы хотим, — сказал дож, — чтобы вы уплатили нам цену, о которой мы договорились. <…> И если вы этого не сделаете, то знайте, что вы не двинетесь с этого острова, пока мы не получим свое…»

Крестоносцы затеяли сбор денег между собой, но это не помогло. Денег не хватило. Однако дож настойчиво искал решение проблемы. И нашел: «Дож хорошо видел, что крестоносцы находятся в бедственном положении; и вот он обратился к ним и сказал: «Сеньоры, в Греции (т.е. в Византии) имеется весьма богатая и полная всякого добра земля; если бы нам подвернулся какой-нибудь подходящий повод отправиться туда и запастись в той земле съестным и всем прочим, пока мы не восстановили бы хорошенько наши силы, то это казалось бы мне неплохим выходом, в таком случае мы сумели бы двинуться за море». Тогда встал маркиз и сказал: «Сеньоры, на Рождество прошлого года я был в Германии, при дворе мессира императора. Там я видел одного молодого человека, брата жены германского императора. Этот молодой человек — сын императора Кирсака из Константинополя, у которого один из его братьев предательски отнял Константинопольскую империю. Тот, кто смог бы залучить к себе этого молодого человека, легко сумел бы двинуться в землю Константинопольскую и взять там съестные припасы и прочее, ибо молодой человек является ее законным наследником» (Робер де Клари. Завоевание Константинополя. Пер. М.А. Заборова. М., «Наука», 1986).

Политкорректность, к счастью, еще не изобрели. Робер де Клари выражается вполне ясно. Так выглядело торжество западноевропейской «цивилизованности» над византийским «варварством». Четкая схема взаимодействия бизнеса и силовых структур в ходе священной войны за идеалы в особых комментариях не нуждается. И тот, кто сможет сказать, что это не наша современность, пусть первым бросит в нас камень.

«Византия погибла, но неблагодарное отношение к ее памяти сохраняется по сей день»

Александр Ужанков, профессор, доктор филологических наук:
Фильм архимандрита Тихона успешен уже хотя бы потому, что вызвал живой интерес зрителей к византийской истории и истории собственной страны, побудил к анализу и обсуждению исторических параллелей, заставил серьезно задуматься о будущем России. 

Фильм представляет собой прекрасный образец исторической публицистики с использованием кинематографического иносказания. Противники фильма если не поняли, то почувствовали, что создатели его не просто вышли на историческую параллель Византия—Россия, а выявили закон типологии исторического развития общественных формаций. Это не просто их пугает, а в корне подрывает их либеральные представления о пресловутых «общеевропейских ценностях».

По существу же вопросов, поставленных фильмом, им возразить нечего. Никто из оппонентов не только не сумел, но даже и не попытался опровергнуть ни один из сделанных в фильме выводов: что варварский Запад ревностно относился к процветающей высококультурной Византии; что не последнюю роль в ее падении сыграли олигархи и экономические советники из Западной Европы; что наемная армия оказалась неспособной защитить даже столицу империи; что самый сокрушительный удар по Константинополю нанесли крестоносцы в 1204 году, а направлявшие их католические епископы призывали не жалеть «схизматиков», ибо их убийство — «более чем ничто».

Значение фильма видится еще и в том, что он отошел от сформировавшихся в Новое время в Европе и утвердившихся затем в России европоцентристских взглядов на развитие мировой истории. Его создатели напоминают, что длительное время был другой центр мировой культуры, более древний, духовно более богатый, и значительно ближе Руси-России. С принятием христианства в 988 году Русь ощутила свое предназначение в мировой христианской истории — хранить Православие до скончания мира. Это и есть та самая «русская идея», поскольку в Средние века, особенно после падения Константинополя в 1453 году, «русский» и «православный» стали синонимами.

Хочется напомнить противникам фильма и слова Пушкина: «Европа в отношении к России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна». Их в полной мере можно отнести и к Византии.

Протоиерей Валентин Асмус, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы в Красном селе, магистр богословия:
Замечательный фильм архимандрита Тихона заполняет достаточно скандальный образовательный и эстетический пробел. Перед Первой мировой войной русская византология достигла такого уровня, что ученые Запада были вынуждены учить русский язык. Концепция о. Тихона восходит к двум корифеям исторической науки: Ф. Успенскому и Г. Острогорскому. Перед глазами зрителя проходит волнующая картина расцвета и падения величайшей империи, которая в своем бытии органически продолжала жизнь римской государственности и античной греческой культуры. Были эпохи, когда Византия была островом в океане варварства — и восточного, и западного. На протяжении веков Византия останавливала на пороге Европы варварские орды завоевателей, грозившие не только поглотить Европу, но и уничтожить христианство. В конце концов, Византия надорвалась и пала под ударами турок и западноевропейских христиан. В фильме, созданном священником православной Церкви, естественно, больше всего внимания уделено духовной жизни Византии, которая тоже была не без проблем: утопические надежды на помощь Запада против турок толкали византийцев в сторону унии с Римом, что в пределе означало отречение от православия. Наследие Византии продолжает жить во всех православных церквах, поскольку они все принадлежат к византийской, константинопольской традиции.

Протоиерей Максим Козлов, настоятель храма св. мученицы Татианы, кандидат богословия, доцент МДАиС:
Фильм отца архимандрита Тихона и сам по себе неординарен, и вызванная им общественная дискуссия выявила целый ряд важных обстоятельств общественного сознания современного российского общества. Неординарен этот фильм прежде всего тем, что является уникальным образцом с точки зрения жанра. Это политическая сатира, снятая в рамках телеповествования, с ведущим, который является священнослужителем, с обращением к византийской истории в качестве субстрата для повествования о фактах истории современной. Это то, что российскому читателю более всего известно по произведениям Джонатана Свифта. Жанр политической сатиры сам по себе снимает целый ряд упреков, которые этому фильму предъявляются. Все мы понимаем, что речь идет не о Византии только, но о болях нашей современной жизни. Встает вопрос: а вправе ли священник выходить с таким жанром к общественному зрителю? На этот вопрос отвечу другим вопросом: а почему нет? Отказ Церкви от того, чтобы выдвигать священнослужителей на политическую арену, отказ от участия в непосредственном политическом процессе (имею в виду думские дебаты и выборы или политические дискуссии) не означает отсутствия общественно-политической позиции как таковой и тем более не означает отсутствия боли о происходящем на нашей Родине. Отца архимандрита упрекают в том, что этот фильм есть политический заказ. Так могут говорить только люди, его не знающие. Более искреннего и более цельного в своем мировоззрении человека мне в жизни встречать не приходилось. Еще одно важное соображение: за последние годы в нашем обществе наиболее широкий и массовый отклик вызвали три фильма, непосредственно с христианством связанные: «Страсти Христовы» Мела Гибсона, «Остров» Павла Лунгина и теперь «Гибель империи» архимандрита Тихона. Это говорит о том, что не такое уж светское, не такое уж постхристианское наше общество. Наконец, произведение дает нам пример того, как нужно вести общественную дискуссию. Мы видим и человека, которому недурно было бы поручить — со стороны государства и государственного телевидения — значительный участок работы в области формирования традиционного патриотического нравственного сознания у наших соотечественников.

Айзек Азимов, американский писатель и ученый, из книги "Константинополь. От легендарного Виза до династии Палеологов.":
«В отличие от неграмотной и невежественной Западной Европы в [Византийской] империи процветали наука и культура. Западная Европа, прикрываясь мощным соседом, могла спокойно развиваться и в результате сформировать собственную развитую цивилизацию. Именно Византии Западная Европа обязана распространением римского права и знаний греческого мира. Она поделилась с Западом своими достижениями в области искусства и архитектуры, научила хорошим манерам. Но вот, наконец, Западная Европа окрепла и стала способной защитить себя. К этому времени силы империи истощились, и она медленно умирала. Чем же отплатила ей за добро Западная Европа? Презрением и ненавистью. Империя погибла, но неблагодарное отношение к ее памяти сохраняется и по сей день — об истории Византии практически ничего не рассказывают в школах, а когда все же говорят, то делают это без малейшей симпатии и сочувствия».