Олег Погудин: Жажда Бога

Его называют «серебряным голосом России». Искусство романса в исполнении Олега Погудина обрело новых почитателей и новую жизнь — и это в наше, не располагающее к лирике время. Он рад, что может не разделять себя на человека и артиста и свободно говорить о том, что дорого – и со сцены, и в жизни.

Мне было двадцать лет. Шел 1988 год. Сейчас, если бы я пришел в церковь таким же невежей, со мной бы, наверное, поговорили, предложили бы что-нибудь почитать, что-нибудь узнать о Православии. А тогда все было проще, но и сложнее. Проще, потому что достаточно было прийти. Но сложнее, потому что надо было предъявлять паспорт, тебя записывали, тут же докладывали в соответствующие инстанции, ну, по крайней мере, в институт. Меня все это миновало потому, что в тот год широко праздновалось тысячелетие крещения Руси, да и режим уже обветшал, как я сейчас понимаю.

А вот от крещения до первого причастия у меня прошли годы. Наверное, потому что к участию в таинствах — исповеди, причастии — нужно приходить, в том числе, своим душевным трудом. Этот путь у меня был достаточно долгим — шесть лет. Но потом я как-то сразу, может быть даже резко, воцерковился.

Встреча с Евангелием

Воцерковление произошло благодаря Евангелию. Когда я встретился с этой книгой, у меня произошло постижение мира как системы, очень точной, очень цельной. Мне кажется, что это очень важно — встретиться с личностью Спасителя через чтение Евангелия, молитву. После этой встречи все становится на свои места.

Открываешь книгу и понимаешь, что все — правда и что правда эта настолько прекрасна, что ради нее стоит жить. Собственно говоря, только в этой правде и есть жизнь. Все остальное — то, как мы развиваемся. Если хорошо, то правда сверкает в нас ярче и красивее, если неверно, то плачем и жалеем о том, что этой правды не достигаем. Мне вообще кажется, что нельзя прочесть Евангелие и остаться равнодушным. Сам я был так впечатлен, что очень много, открыто и радостно говорил об этом. Может быть, даже немного чрезмерно, с оттенком проповеди. Сейчас все-таки думаю, что пусть проповедуют миссионеры, а остальным людям лучше проповедовать своим поведением.

То, что есть Евангелие — это просто счастье. И ведь очень простые вроде бы вещи Спаситель говорит: «относитесь к другим так, как вы хотели бы, чтобы относились к вам», «не судите»… И когда я пришел в церковь, у меня действительно было такое чувство, что вернулся домой. Мне кажется, что все эти заповеди нами с детства были впитаны — даже когда это было советское детство. Все-таки основа — тысячелетняя христианская культура — никогда до конца не исчезала. И когда нас воспитывали в богоборческом обществе, понятия о нравственности все-таки были в основе своей христианские. Даже отрицание Бога происходило с использованием христианских терминов, сравнений, сопоставлений.

Поэтому каждый русский человек готов, я уверен, сердцем принять Христа. Это моя глубокая убежденность. Если постараться жить с открытым сердцем, с любовью или хотя бы с милостью к окружающему миру, к людям, очень быстро услышишь и примешь Христа. Если хоть чуть-чуть стараешься других людей любить, мне кажется, невозможно не услышать ту правду, которая написана в Евангелии.

С церковной жизнью сложнее — это путь, подвиг, пусть иногда и совсем маленький, потому что надо себя подвигать, понуждать на какие-то дела. Нужно идти в храм, читать утреннее и вечернее правила, поститься… Это серьезная дисциплина, и когда ты ее нарушаешь, то понимаешь свое несовершенство, свое очень далекое отстояние от Бога, от радости, от счастья, от жизни вечной, и это доставляет… ну, в общем, даже страдание. Когда существуешь в рамках церковной дисциплины, нужно от многих вещей, которые составляют сейчас в нашей жизни важную часть, отказываться. Небольшая беда, но когда это надо делать постоянно, ощущаешь, как это трудно, нужно прикладывать усилия. И я, как многие, а может быть, и больше, чем многие, постоянно претыкаюсь, постоянно нарушаю какие-то правила, и из-за этого жизнь достаточно неровная.

Но несмотря на все эти трудности, приход в Церковь очень изменил меня. Когда встречаешься с вечностью, невозможно оставаться в том же ритме, в котором жил до этого. Очень многое становится неважным. А что-то становится бесконечно важным. Вот над этим бесконечно важным хочется думать и хочется с ним оставаться.

Творчество

Для меня очень важно то, что я могу не делить себя на человека и артиста и имею возможность говорить о том, что мне дорого, и в обычной жизни, и со сцены. В моем репертуаре песни от начала ХIX и до конца XX века — городской, или, как его еще называют, бытовой романс. Культура этого времени почти вся находится в рамках христианской эстетики и морали, поэтому мне редко от чего приходится отказываться из-за того, что это не совпадает с моими убеждениями.

Но все-таки после воцерковления отбор репертуара стал более жестким. Какие-то произведения не входят в мои программы именно по причине несоответствия христианской морали. Хотя, как правило, очень досадного, глупого несоответствия, — буквально несколько слов, но, как известно, из песни слова не выкинешь, — которые христианину вообще не стоит произносить, тем более на публике. Потому что если ты успешный артист, то люди тебе доверяют и ты несешь особую ответственность за все, что делаешь. Наверное, я стал более серьезным человеком, когда начал жить церковной жизнью. По крайней мере более ответственным, это уж точно.

Счастье в том, что я сам отбираю репертуар и ни с кем не обязан его согласовывать — только с самим собой, со своей совестью.

Совесть и стыд

Совесть — это голос Бога в человеке. Если она здорова, не подавлена самим же человеком или обстоятельствами, то подсказывает совершено точно — что можно, а что нельзя. Мне кажется, что совесть существует у каждого человека с рождения, это потом с ней происходят разные метаморфозы: либо она развивается, либо подавляется, умирает, либо болеет, либо бывает настолько острой, всеобъемлющей, что человек становится светочем для окружающих.

Кроме совести, я думаю, для человека еще очень важно понятие стыда. К сожалению, оно тоже очень склонно к разным метаморфозам. Ну, допустим, если человек нравственно здоров, ему первый раз невероятно стыдно оказаться обнаженным на людях. Потом, когда человек к этому привыкает, он начинает говорить: «это профессия» или еще что-то, потом какую-то философию под это подведет… Бесстыдство, как это ни горько, — свойство нынешней культуры.

На самом деле, несмотря на все самооправдания, каждый из нас внутренне знает, где здесь граница. И какие бы мы ни выдумывали гражданские и прочие законы и нормы, главные законы существования для всех одни. Собственно говоря, они изложены в заповедях. Воровать, говорить неправду, завидовать, клеветать — стыдно.

Наша жизнь сейчас такая… Понятно, бывали времена и хуже: гонения на веру, угрозы жизни, запреты приходить в храм. Наше же время страшно гниением, которое разъедает человека изнутри. И в основе этого гниения бессовестность и бесстыдство — мне все можно и я ни за что не отвечаю. Во всяком случае, в эстрадной жизни это норма поведения. А если нет чего-то, чего стоит стыдиться, то оно еще и выдумается порой, чтобы быть интересными. На самом деле это отчаянное извращение и страшная болезнь, которая может разрушить человека очень быстро. Христианин не может быть бессовестным, христианин не может быть без стыда, и эти два качества души человеческой — совесть и стыд —заставляют вести себя определенным образом.

Испытания

В моей жизни пока не было каких-то особенно тяжелых испытаний. Честно говоря, я их страшусь. Хотя, конечно, успокаиваю себя тем, что Господь не даст ничего такого, что не смогу вынести. Что касается мелких обид на судьбу, этого, конечно, предостаточно, особенно учитывая род моей деятельности. Артистической природе свойственна амбициозность: посмотрите, какой я, вот я молодец! Поэтому в этом смысле испытаний больше чем достаточно. Но очень часто смиряют обстоятельства: та же усталость, например. Что-то мнишь о себе, а потом вдруг понимаешь, что и не нужно ничего — отлежаться бы, поспать, успокоиться. Иной раз быть в форме на следующем выступлении — вот и вся амбиция.

А когда происходит концерт — это в очередной раз как чудо! Еще вчера ты был совершенно не в силах, а сегодня вдруг все состоялось. В такие моменты как-то особенно понимаешь, что такое милость Божия. Пение — трудная физическая работа. У всех людей, которые живут церковной жизнью, бывают очень точные совпадения личных переживаний с тем, что написано в Священном Писании. Для меня, например, слова «Сила Божия в немощи совершается» — абсолютно понятный и незыблемый факт, потому что это буквально подтверждается в моей жизни, в моей работе.

Духовный отец

Отношения с Богом у каждого человека свои. И обязательно есть какие-то моменты, которые невозможно проверить эмпирически, физическим опытом, и о которых очень трудно рассказывать. В том, что происходило со мной лично, не было ничего особенного — никаких сомнений, мучительных поисков. Я начал воцерковляться и сразу почувствовал: мне это очень нужно. Я пришел с открытым сердцем, с желанием Бога, и Господь сразу поставил меня на нужную дорогу. И я не стал сопротивляться.

Так получилось, что один мой сокурсник по театральному институту поступил в духовную семинарию. Мы в нашей компании и до этого много говорили и спорили о вере, о Боге — это были для нас очень важные, серьезные, глубокие темы. Но именно благодаря этому человеку сразу несколько человек с нашего курса пришли в Церковь. Он познакомил нас со своим духовником, и многие из нас до сих пор остаются его духовными чадами. Это открытый и очень достойный человек, ему очень легко довериться. Другое дело, что нелегко самому себе признаться в каких-то вещах, которые недостойны христианина. И еще тяжелее понять, что какие-то вещи придется преодолевать долго-долго, а может быть, всегда.

От священника очень многое зависит. Я много где побывал, и паломничал, и жил в монастыре какое-то время, поэтому понимаю, насколько священник, его личность и поведение могут повлиять на людей, которые с ним встречаются. Есть очень точная старинная русская поговорка: «Каков поп, таков и приход». Одни люди говорят: «Вот мы пришли в храм и не встретили там участия», а другие именно в храме обрели покой и ответы на вопросы. Я отношусь ко вторым.

Обязанность — любить

Для меня самое сложное, труднее всего остального, — любить. Бывают ситуации, когда люди что угодно — борьбу за чистоту веры, за нравственность, за патриотизм (это вообще очень модно) — ставят выше любви. Мы легко раздражаемся, легко раним других — это природа человеческая, падшая природа. Но для того нам и даны знание, книги, Церковь, чтобы иметь возможность прийти в себя. А другого пути… Нет, других путей множество, но ни один из них не приводит не только к счастью, а даже к элементарной радости. Без Христа нет жизни и все вообще теряет смысл. Из того, что я прочел в Евангелии, слова апостола Петра — одни из самых значимых в моей жизни: когда Петр отвечает Спасителю на вопрос, не хотят ли они Его оставить? — «Куда нам, Господи, идти? У Тебя глаголы жизни вечной».

Любовь — суть христианства, и потому обязанность христианина — любить. Я много думал об этом, много читал и много спорил. И все-таки всякие конкретные ситуации меня так же выбивают из равновесия, как и любого другого человека. Всегда тяжело встречаться с несправедливостью, с завистью, с открытой нелюбовью. Но я еще молод и надеюсь, что с годами придет мудрость.

Страшнее и горше другое: то, что я сам завидую, ошибаюсь в людях, бываю высокомерен, и не только не люблю людей той большой любовью, которой требует вера, но и вовсе не люблю. Можно, конечно, сваливать на то, что мир жесток. Но я знаю один очень простой рецепт, который действует безотказно: вспомнить гадости, которые сам сделал. Все очень быстро меняется: если не успокаиваешься, то по крайней мере снижается градус накала раздражения, обиды.

«Молитва»

Вот уже около десяти лет Великим постом я выступаю с программой «Молитва», которая состоит из песен иеромонаха Романа (Матюшина), написанных им в начале девяностых годов. Сначала я услышал эти песни в исполнении Жанны Бичевской и был очарован. Они были на пластинке и я так часто ее слушал, что затер до дыр. Вскоре мне подарили кассету

с исполнением тех же песен самим отцом Романом,

и я полюбил их еще больше – все-таки он монах и священник и исполнение его совершенно особенное, от него становится очень радостно на душе. Песни эти я пел дома, иногда среди друзей и знакомых, и меня стали уговаривать записать их.

А потом мы с отцом Романом встретились. Это произошло благодаря моим поклонникам, которые своей энергией часто помогают мне сделать что-то, на что я из-за недостатка времени, из лени или из ложного, наверное, смущения никогда бы не решился. Как бы то ни было, мы встретились, и он благословил меня не только записать его песни, но и петь их на сцене. Я сразу записал кассету, но выйти

с ними на сцену решился только спустя три года. Было немного неуютно: ну как я буду это петь, — он сам все спел замечательно. Но успех первого выступления с песнями отца Романа был настолько мощным, что вся моя нерешительность и сомнения исчезли.

К творчеству отца Романа люди, в том числе и священнослужители, относятся по-разному. Может быть, потому что в дальнейшем у него появились какие-то политические темы, мне они тоже не близки. Ну а в песни «Молитвы» я просто влюблен. В них очень тонкое и одновременно очень понятное сочетание богослужебного славянского языка с современным русским. И для многих людей, еще не вошедших в церковную жизнь, еще не понимающих смысла и особой красоты службы, песни отца Романа — это такой мостик, помогающий войти в мир церковного искусства. Они не требуют какой-то серьезной подготовки для понимания — образования, воспитания, — и в этом смысле похожи на народные песни, романсы.

Правда, от артиста, который их исполняет, они требуют самого сложного — полной отдачи. Потому что если простые песни исполнять безответственно, не утрудняясь, они очень быстро гаснут и блекнут. Если же вкладываться всей душой, гореть в них, то они производят совершенно фантастическое впечатление: в них существует та самая правда, которую ничем не опровергнуть — настоящая жажда Бога.

Записала Ольга Булгакова