«Иди ко Мне».
Памяти монахини Веры (Барышниковой)

Икона Божией Матери «Спорительница хлебов»

– Я ведь навсегда в монастырь приехала, даже квартиру в Сибири продала.

– А выгонят отсюда, где будешь жить?

«Выгонят» же означало вот что – после установленного срока проживания монастырь вправе попросить паломников покинуть гостиницу, чтобы освободить место для вновь прибывших богомольцев. Тем не менее многие живут и работают в монастыре годами: иконописцы, трапезники, златошвейки, прачки. И в круг этих присно оптинских трудников, казалось, прочно вписалась трудолюбивая сибирячка.

Словом, она уже долгое время трудилась в монастыре, когда её вдруг сняли со всех послушаний и попросили покинуть гостиницу. Разумеется, продав квартиру в Сибири, Женя надеялась купить жильё возле монастыря. Но цены на дома возле Оптиной пустыни исчислялись в таких немыслимых тысячах долларов, что на сибирские «деревянные» рубли здесь невозможно было хоть что-то купить. Короче, сибирячка оказалась на улице – в прямом смысле слова. Стоит на лужайке возле груды вещей (чемоданы, баулы, гора коробок, а сверху стиральный бак) и в растерянности спрашивает всех:

– Почему меня выгнали? Не понимаю. Разве я плохо работала, а?

Работала Женечка как раз замечательно. Помню, однажды мы вместе укладывали дрова под навес. И пока ты несёшь к навесу охапку дров, Женя уже несколько раз сбегает за дровами, укладывая их в поленницу так быстро и ловко, что одна монахиня даже сказала:

– Женя у нас просто огонь – до чего ж удалая!

Правда, потом эта же монахиня жаловалась на неё:

– Батюшка, уберите от нас Евгению. Одно искушение с ней!

Искушение же заключалось в том, что Евгения имела привычку говорить правду в глаза. В книгах это достойное качество. А в жизни?.. Как раз в ту пору послушание гостиничной несла властная, грубая женщина, продавщица в прошлом. Сколько же натерпелись от неё паломники! Но все молчали, а Женя обличала:

– Ты почему ябедничаешь на всех батюшке – Женя то сказала, сё?

– Я не в осуждение, а в рассуждение, чтоб благочестие соблюсти, – ярилась та, тут же занося Евгению в список паломников, подлежащих выселению из гостиницы.

– Благочестие, как же! – не унималась сибирячка. – Лучше признайся, что не любишь людей. Поди, устала от них в магазине?

– Это правда – устала. Мне всю жизнь «гав», я в ответ «гав», и никто никогда меня не любил.

– Вот и меня в монастыре никто не любит, – вздыхала Евгения.

Кстати, когда позже грубую гостиничную удалили из монастыря, то защищала и утешала рыдающую продавщицу только одна Евгения. Словом, в Сибири жёстко стелют, да мягко спать.

И всё-таки было бы преувеличением сказать, что Евгению недолюбливали в монастыре, но её, действительно, осуждали за постоянные конфликты с батюшкой. Конфликты же были такие. Спросишь, бывало:

– Женя, не знаешь, будет ли батюшка исповедовать на всенощной?

– Не знаю и знать не хочу. У меня с ним кончено всё.

На всенощной же обнаруживалось, что Евгения стоит в очереди на исповедь к батюшке. А не достоявшись, бежит за ним, умоляя:

– Батюшка, возьмите меня на исповедь. У меня такой грех на душе!

А время уже за полночь, и батюшка отвечает:

– Утром придёшь, Евгения.

– Батюшка, да я же ночь не усну. Мне всего на минуточку!

– Кому сказано – завтра.

– Ах, так? Простите, но больше я к вам не подойду.

Утром Евгения, естественно, первой стояла на исповедь и, опустившись на колени, каялась в слезах. Вот так она регулярно «уходила» от батюшки и горевала, утверждая:

– Я думала, монастырь – это любовь, а здесь даже от батюшки сочувствия не дождёшься!

Батюшка у нас строгий – и прогнать может. Но тут он говорил, пряча улыбку:

– Евгения, я же не виноват, что тебе достался такой духовный отец. Ты уж потерпи меня как-нибудь, а?

– Да как она смеет так относиться к батюшке! – возмущались особо благочестивые сёстры.

А батюшка однажды сказал с горечью, что среди множества исповедующихся у него людей истинно можно по пальцам перечесть духовных чад. Евгения же была действительно духовным чадом батюшки, и он спрашивал с неё строже, чем с других. А с особо благочестивых что спрашивать? Там всё гладко – и грехов особенных нет, и духовного роста нет. Нет той особой духовной жажды, какая была у мятежной Евгении.

В Евгении чувствовался этот потаённый огонь и даже нетерпеливость в стремлении к Богу. Словом, тут шла такая духовная брань, что однажды, не выдержав, она пожаловалась на свои скорби прозорливой старице Сепфоре.

– Только не отходи никуда от Оптиной, – сказала ей схимонахиня Сепфора, – а Божья Матерь тебя Сама до конца доведёт.

И Евгения приготовилась всё терпеть и смиряться, как её вдруг выселили из гостиницы под весьма недружелюбный комментарий.

– Мнози раны грешному, – изрекла одна особо благочестивая сестра, поясняя для окружающих, что Евгения воистину достойна изгнания из святой обители за столь беспардонное отношение к батюшке.

– Женька просто дура, – уточнила другая. – Только по глупости можно квартиру продать, чтобы потом бомжевать!

Но особо усердствовали двое взрослых сыновей Евгении, тут же примчавшихся в монастырь на машине, чтобы увезти из Оптиной мать. Сыновья у Евгении достойные люди, один даже депутат Думы. Но они с такой яростью отрицали Бога, что было тягостно слушать их.

Сыновья теперь торжествовали – чего, мол, хорошего в монастыре, если их любимая мама трудилась здесь не щадя сил, а её вышвырнули вон, как кутёнка? Монастырь они ненавидели, а к маме относились с такой нежностью, что теперь по-детски спорили из-за неё:

– Маму я заберу к себе. Она меня больше любит!

– Нет, я заберу. Мам, умоляю, поедем ко мне?

Евгения плакала, не отвечая. Вещи уже погрузили в машину, когда она вдруг сказала решительно:

– Никуда я из Оптиной не уеду. Хоть под кустом, а останусь здесь.

– Как под кустом? – рассердились сыновья.

А Женя, уже улыбаясь сквозь слёзы, крестилась на купола Оптиной, говоря:

– Прости, Божья Матерь, моё малодушие. Да разве Ты, Пречистая, оставишь меня?

И Пречистая не оставила. К Евгении тут же подошёл местный житель и предложил ей купить у него квартиру, расположенную сразу за стеной монастыря, и при этом за те малые деньги, какие были у Жени. Таких смешных цен на жильё в природе уже не было. Более того, хозяин оставил Жене бесплатно всю мебель, холодильник, посуду, полный погреб картошки, моркови, а в квартире был сделан ремонт. Происходило некое чудо, и даже сыновья понимали, что тут не просто квартира, но дар Свыше, и такой несомненный дар!

Как же чудесно устроено всё у Господа! Оказалось, что никакого изгнания из монастыря не было – надо было всего лишь погрузить вещи в машину, чтобы сразу перевезти их в благоустроенный дом. Под окнами новой квартиры был небольшой огород и сад. И сыновья бросились осматривать его, восклицая при виде находок:

– Мам, тут малины спелой полно, а ещё есть смородина и крыжовник. Давай посадим побольше клубники, а мы на клубнику приедем к тебе?

Вскоре сыновья уже охотно навещали мать, радуясь этому клочку земли, где так интересно что-то сажать. Иногда из любопытства они заглядывали в храм, потом стали задерживаться здесь, чувствуя необъяснимую на словах благодать. Так начался их путь к Богу.

Мне очень понравилась новая квартира Жени. Это была бывшая монастырская келья с высокими сводчатыми потолками, где, кажется, всё ещё чувствовался дух прежних монахов-молитвенников.

– Ремонт надо делать, – вздохнула Женя.

– Зачем ремонт? – удивилась я. – Смотри, как чистенько всё побелено.

– Это – чистенько? Да кто так белит? Завтра же перебелю потолки.

Переубеждать Женю было бесполезно – это я знаю по своей сибирской родне. Вымоешь дом перед их приездом, а они начинают тут же перемывать.

– У меня порядок такой, – объясняла двоюродная сестрица, – проведу ладонью по половицам, и если налипнет какая соринка, тут же заново вымою пол. Это ж легко и одно удовольствие!

Словом, Женя была из той сибирской породы, где побелить потолки – одно удовольствие. Но побелить не получилось. Потолки в келье под пять метров – не достать со стремянки. Женя поставила стремянку на стол, а та пошатнулась. Евгения упала и расшиблась так сильно, что потом долго ходила с забинтованной головой.

После этого случая Женя отстранилась от всех и будто ушла в затвор. Сёстры даже обижались – напрашиваются к ней в гости на чай, а Женя: некогда мне чаи распивать, Псалтирь опять не дочитала.

Она жила взахлёб, торопясь. На рассвете бежала на полунощницу, не пропуская ни одной службы и отводя лишь краткое время на сон. А через год она стала слабеть. Убирается в храме, чистит подсвечники и вдруг в изнеможении присядет на скамью.

– Женя, тебе плохо? – спрашивали её.

– Хорошо мне! – отвечала она сердито и тут же с горячностью принималась за работу.

Так и работала Женечка в монастыре почти до самой смерти, пока её на «скорой» не увезли в больницу. Приговор врачей ошеломил всех – рак в последней стадии, печень уже разложилась, и началась предсмертная водянка. Некоторое время её держали в больнице, мучая бесполезными уже уколами и обольщая пустыми надеждами. Словом, шло то обычное лицедейство перед лицом смерти, когда врачи яснее ясного понимают – никакое лечение уже не поможет, и можно оказать человеку лишь последнюю милость, дав ему умереть дома, а не в казённых стенах. И батюшка увёз Евгению из больницы домой.

Сыновей немедленно известили телеграммой. Но когда они спешно приехали к матери, в келье уже шёл монашеский постриг. У сыновей, как они признавались потом, волосы дыбом встали – умирала их земная мать Евгения, но рождалась монахиня Вера.

Всего четырнадцать дней прожила на земле монахиня Вера. В келью к ней пускали теперь только по благословению батюшки, хотя многие стояли тогда под дверьми, предлагая новейшие лекарства, фрукты и помощь.

– Да что вы ходите к ней толпами? – говорил батюшка. – Дайте, наконец, человеку покой.

Меня тоже не пустили в келью, а повидались мы с монахиней Верой так. В келье мыли полы, и меня попросили посидеть с матерью Верой на лавочке у дома. В монашеском облачении я увидела её впервые и поразилась преображению: лицо её сияло такой неземной радостью, что источало, казалось, свет. Мы обнялись. «Прости меня, мать Вера». – «Это ты меня, родная, прости». Обнимались, понимая – прощаемся, и мать Вера сказала:

– Я ведь знаю – скоро умру, но я почему-то такая счастливая. Какой у меня батюшка! И как меня все любят. Откуда, скажи мне, столько любви?

Происходило нечто необъяснимое, и я попросила:

– Мать Вера, расскажи о себе.

– Жизнь у меня была тяжёлая. Росла сиротой, горькая доля. А-а, грех роптать. Слава Богу за всё!

Не желая роптать, мать Вера многое недоговаривала. И я знаю о ней лишь то, что она рано лишилась мужа и осталась с маленькими детьми на руках. Жить было негде, ждать помощи не от кого. И тогда она пошла путём тех отважных сибирячек, что уезжают на Крайний Север, где добывают нефть или газ. Зимой там морозы под пятьдесят градусов – птицы падают на лету, а в пургу можно заблудиться около дома. Но на Севере платят «северные», а на газовом месторождении, где работала Женя, хорошо доплачивали за вредность. Добытчики газа, бывало, пели частушку: «Химия, химия, вся мордёха синяя!» Но молодая мать дорожила этой вредной химией, позволяющей сытно кормить сыновей. Всю жизнь она, как марафонец, бежала к цели – получить квартиру, поставить на ноги детей. Бога она никогда не отрицала, а только не знала Его. И временами наваливалась такая тоска, что однажды она уснула в слезах и во сне увидела Божию Матерь – такой, как Её изображают на иконе «Спорительница хлебов». Женя даже проснулась от счастья, услышав голос Божьей Матери:

– Иди ко Мне.

– Иду, иду! – воскликнула Женя, сама не зная, куда идти.

Но сон был для неё таким откровением, что Женя тут же взяла отпуск и поехала в Москву, чтобы отыскать здесь приснившуюся ей, как она считала, «картину». Обошла все музеи и допытывалась у экскурсоводов: может, кто видел такую картину?

– Возможно, вы ищите «Мадонну» Рафаэля? – спрашивали её. – Там тоже Дева парит в облаках.

– Нет, там внизу пшеничное поле и снопы стоят.

Годами она расспрашивала людей и искала свою «картину», став за это время верующим православным человеком. Однажды во время отпуска Женя гостила у подруги в Калуге, и подруга предложила ей съездить вместе в Оптину пустынь.

Когда Евгения увидела в монастыре икону «Спорительница хлебов», она обомлела – это была её «картина», и голос Божьей Матери по-прежнему звал: «Иди ко Мне!» «Иду!» – откликнулась она с горячностью и, продав квартиру, тут же приехала в монастырь.

…Доцветали последние осенние хризантемы, а мы с монахиней Верой сидели на лавочке, перебирая в памяти подробности её жизни.

– А помнишь, как ты белила потолок и упала?

– Да, расшиблась, казалось, насмерть. Лежу в крови на полу, не могу подняться. И только молю и прошу Божью Матерь, чтобы хоть кто-то пришёл на помощь. Тут входят в келью трое наших новомучеников – иеромонах Василий, инок Трофим, инок Ферапонт. Подняли меня и говорят…

– Что?

Но мать Вера лишь молча покачала головой, не решаясь говорить о сокровенном.

– А знаешь, – вспомнилось мне, – что они приходили к схимонахине Сепфоре за пять дней до её смерти? «Отец Василий, улыбаясь, в дверях стоит, – рассказывала она, – а отец Трофим и отец Ферапонт целуют меня, кто в носик, кто в лобик».

По монашескому обычаю на погребении лицо старицы Сепфоры было закрыто наличником, и, прощаясь, её целовали «кто в носик, кто в лобик».

– Да, я знаю, – сказала мать Вера, – они являются и помогают людям.

– И тебе помогают?

– Очень!

Она снова замолчала, вглядываясь в отрешённом спокойствии в ту неведомую даль, куда нет входа живым. «Мы ищем покоя в мнимом покое, – писал преподобный Нектарий Оптинский, – а оный обретается в кресте».

И всё-таки это был тяжёлый крест. Святые отцы говорят, что рак – болезнь спасительная и многих привела в Царствие Небесное. Но чем ближе спасение, тем яростней брань. Враг старается озлобить, внушая хульные помыслы. И помню, как в онкологической больнице кричал мужчина: «Доктор, яду! Повешусь!»

Медсестра, дежурившая у постели умирающей Веры, рассказывала потом, что боли были невыносимые, никакие лекарства не помогали. Но ни единой жалобы или словечка ропота она от монахини не слышала. Губы закусывала от боли, да. А ещё шептала молитву: «Достойное по делом моим приемлю, помяни мя, Господи, во Царствии Твоём».

Батюшка исповедовал и причащал мать Веру ежедневно. А потом причащать стало невозможно – Вера не могла уже проглотить даже несколько капель воды. Однажды, измученная, она попросила:

– Отец, утешь!

– Мы монахи, мать Вера, – ответил батюшка, – и недостойны утешения.

И они снова рубились в два меча в той незримой духовной брани, где особо злобствует враг.

За несколько дней до смерти мать Вера взмолилась:

– Отец, изнемогаю. Благослови в путь!

– Подождём до воскресенья, мать Вера, – сказал, помолившись, батюшка.

В воскресенье был день Ангела батюшки и общий праздник для его духовных чад, дружно причастившихся в тот день. Мать Вера тоже вдруг беспрепятственно причастилась у себя дома, и батюшка трижды осенил её напрестольным крестом, благословляя в путь. После причастия боль исчезла и душа обрела покой.

После литургии мы поздравляли батюшку и пели «Многая лета». А у меня вдруг заныло сердце:

– Батюшка, благословите сходить к матери Вере.

– Сходи.

И дано мне было увидеть воистину блаженную кончину монахини Веры. Посмотрела она, улыбаясь, на икону «Спорительница хлебов», сложила руки на груди, как для причастия, и вздохнула в последний раз.

– Я мёртвых боюсь, потрогай её, – прошептала монахиня, дежурившая в её келье. – Не пойму, она уснула или…

А душа присно блаженной монахини Веры уже молнией летела в Небеса, минуя мытарства по благодати Христа и соединившись с Ним в Таинстве причастия. Это дар – умереть, причастившись, и в особо праздничный день. Известили батюшку:

– Мать Вера отошла. Что делать?

– Читайте Псалтирь. Я сейчас подойду.

Говорят, на лица усопших монахов нельзя смотреть. Но пока переоблачали монахиню Веру, я всё глядела и не могла наглядеться на её прекрасное светоносное лицо. На монахиню надели клобук – шлем духовный, в руках чётки – меч разящий, и становилось ясно без слов – это воин, одержавший победу в бою. Было такое ликующее чувство – победа! – что я даже сказала:

– Батюшка, мне бы такую кончину.

– Такую кончину ещё надо заслужить, – ответил батюшка, прощаясь в слезах со своей мятежной, любимой и вынянченной духовной дочерью.

Преставилась монахиня Вера (Барышникова) 11 октября 1998 года и была погребена на монашеском кладбище в Шамордино. Крест на её могиле осеняет икона «Спорительница хлебов».

Во время болезни мать Вера часто смотрела в окно и молилась, перебирая чётки. В феврале 2000 года напротив её окон, на хозяйственном дворе монастыря был освящён новый храм в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов». История возникновения этого храма довольно необычна. Однажды после всенощной в честь иконы Божией Матери «Спорительница хлебов» несколько монахинь шли на хоздвор. Было темно, моросил дождичек. И вдруг монахини замерли, поражённые сиянием над хоздвором. А в этом сиянии, источая лучи света, восседала на облаках Божия Матерь с воздетыми в молитве руками. Это была ожившая и уже в полнеба икона «Спорительница хлебов». Монахини хотели пасть на колени, но под ногами были лужи. И они лишь кланялись до земли, восклицая: «Царица Небесная!», «Матерь Божья Пречистая!» А монахиня Екатерина сказала в духовной радости: «Божья Матерь пришла! И запомните, сёстры, будет на этом месте Её храм». Видение продолжалось минут десять при немалом стечении народа, а иконописец монахиня Мария зарисовала его.

По традиции перед иконой «Спорительница хлебов» молятся об изобилии плодов земных и о даровании урожая. Известная старица, схимонахиня Нила (Колесникова, † 1999) говорила об иконе «Спорительница хлебов»:

– Этот образ спасёт нашу страну и наш народ в голодное время. Только в России есть такой образ Божией Матери, помогающий вырастить урожай и напитать голодных. И сегодня нам нужна сугубая молитва перед ним.

По молитвам пред иконой «Спорительница хлебов» не раз совершались чудотворения, и в засушливые голодные годы был дарован обильный урожай. Но есть у этой иконы ещё и особая духовная тайна, связанная с кончиной преподобного Оптинского старца Амвросия. За год до смерти старец благословил написать икону «Спорительница хлебов». За основу был взят образ Божией Матери с иконы «Всех святых», где Владычица мира сидит на облаках, подняв руки в благословляющем жесте. А внизу по указанию старца была написана нива, где среди цветов и травы лежат снопы ржи. Нива – это иносказание, ибо апостол Павел говорил о Божьем народе: «Вы нива Божия» (1 Кор. 3, 9). «Поле есть мир, – сказано в Евангелии от Марка, – доброе семя – сыны Царствия, а плевелы – сыны лукавого; враг, посеявший их, есть диавол; жатва есть кончина, а жнецы суть Ангелы» (Мф. 13, 38-39).

В келье умирающего старца ежедневно служили молебны пред иконой «Спорительница хлебов», и он говорил:

– Праведных ведёт в рай апостол Пётр, а грешных – Сама Царица Небесная.

Преподобному Амвросию были уже открыты сроки его кончины, когда он назначил празднование иконе «Спорительница хлебов» на 15/28 октября – на день, как выяснилось позже, своего погребения. В этот день шёл дождь, но свечи не гасли на ветру. И заново осмыслялась символика иконы – нива, жатва и слова Спасителя, сказанные о зерне: «Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрёт, то останется одно; а если умрёт, то принесёт много плода» (Ин. 12, 24).

Притча о зерне – это притча о самоотверженной любви, дающей дивные духовные плоды, а иначе пуста бесплодная душа. «Настанет День Последний, – писал святитель Николай Сербский, – наступит и ликование для сатаны из-за жатвы обильной. А колосья-то все пусты. Но по глупости своей сатана меряет числом, а не полнотою. Один Твой колос, Господи, Победитель смерти, стоит всей жатвы сатанинской».

Об одном таком колосе на ниве Божьей – о монахине Вере – я и пыталась рассказать. Как и многие из нас, она поздно пришла к Богу. Но с какой горячей, безоглядной любовью она откликнулась на призыв Божьей Матери: «Иди ко Мне!» Всех нас любит и зовёт к себе Милостивая Заступница. Но как откликнуться на этот призыв, если мы ищем покоя в мнимом покое и нет решимости идти путём любви – путём зерна?