Епископ Лонгин: «Пренебрежительное отношение к святыне причиняет боль православным людям»

Сейчас в Госдуме активно идет разработка законопроекта «О передаче религиозным организациям имущества религиозного назначения, находящегося в государственной или муниципальной собственности». Речь идет о возвращении религиозным организациям имущества, конфискованного в период советской власти («Комсомолка» уже писала об этом: см. статью «Должны ли музеи вернуть церкви религиозные святыни» в номере от 26 марта с.г., материал также доступен на сайте kp.ru). «КП» решила узнать, что думает об этом член Общественной палаты России Епископ Саратовский и Вольский Лонгин.

— Я глубоко убежден в том, что государство должно вернуть Церкви ее имущество и, самое главное, ее святыни, насильственным образом изъятые после революции из храмов и монастырей, а также храмовые здания. Как сказал недавно Святейший Патриарх Кирилл: храм должен быть храмом, а монастырь – монастырем. Те шаги, которые предпринимаются сегодня государством в этом направлении (к их числу можно отнести и разработку законопроекта, о котором идет речь) — совершенно необходимы и оправданны. Многие преступления советского режима в нашем обществе сегодня признаны именно преступлениями, до сегодняшнего дня не закончена реабилитация жертв политических репрессий. Точно таким же преступлением является попытка полного уничтожения Православной Церкви в России, гонения на верующих, проходившие в течение многих десятилетий и разграбление храмов. Все сказанное мною относится не только к Православной Церкви, но и ко всем традиционным конфессиям России. Вещи надо называть своими именами: экспроприация – вещь недопустимая в нормальном государстве, а значит, то, что отнято именно таким образом, необходимо вернуть.

Однако дискуссия, которая проходит сегодня, действительно непростая. Многие вопросы требуют спокойного, взвешенного обсуждения.

— Пожалуй, наиболее часто задается такой: может ли Церковь обеспечить сохранность памятников искусства? Насколько можно судить по выступлениям представителей музейного сообщества, они убеждены, что не может.

— На вопрос, может ли Церковь обеспечить сохранность памятников, мы честно отвечаем: не всегда, не во всех храмах. Но эффективная система охраны действительно может быть создана, и уже существует, — в кафедральных соборах епархиальных центров, крупных монастырях, таких, как Троице-Сергиева Лавра, Даниловский, Ипатьевский и прочие крупные монастыри, наконец, в существующих церковных музеях. При этом передача Церкви предметов, являющихся национальным достоянием, вовсе не означает, что государство тут же должно «умыть руки» и больше не обязано будет нести никакой ответственности за их сохранение. Даже в самой секулярной стране современной Европы – Франции – все предметы искусства церковного происхождения, находящиеся в собственности Католической Церкви,— под особой охраной государства, которое тратит на это большие средства.

До революции Церковь в России имела возможность хранить и изучать, основные произведения нашей национальной культуры, созданные, подчеркну, в Церкви и для Церкви. Огромное их количество дошло до нашего времени именно в храмах, монастырях и церковных древлехранилищах — прообразах современных музеев. Там работали известные специалисты — искусствоведы, археологи, при этом они были именно церковными работниками и служащими,— то есть начало музейного дела было положено именно Церковью. Советская власть, поставив своей целью уничтожение Церкви, за 70 лет привела ее в катастрофическое состояние. Поэтому не будет ничего предосудительного в том, если государство сегодня поможет Церкви восстановить ту систему, которая существовала в дореволюционный период,— систему хранения, учета, научного исследования тех ценностей, которые когда-то принадлежали Церкви и, дай Бог, будут ей возвращены. Здесь необходима совместная работа.

Кроме того, ведь речь вовсе не идет о том, что Церковь хочет забрать из музеев вообще все, что там есть. Безусловно, самые древние произведения церковного искусства, которым грозит гибель в случае изъятия их из музеев, должны в них остаться. Вполне могут там оставаться какие-то вещи из частных коллекций. Есть собрания, по которым можно проследить всю историю отечественной иконописи, прекрасные древние иконы, которые никогда не находились в храмах. А есть чудотворные иконы, происхождение которых стало частью церковной истории, наши святыни — вот они должны находиться в храмах, чтобы верующие люди имели возможность молиться перед ними.

— Отношение музейных работников и Церкви к тому, что называется «имуществом религиозного назначения» — принципиально различно?

— Да, прежде всего потому, что для верующего человека существует понятие святыни. Изъятие богослужебных предметов и икон из храмов в послереволюционное время воспринималось верующими как кощунство и поругание святынь — оно и было таковым. Но ведь подобное кощунство происходит до сих пор!

Я говорю это не для того, чтобы кого-то в чем-то упрекнуть, а для того, чтобы объяснить, какие чувства может испытывать верующий человек, когда видит неподобающее отношение к тому, что является для него святыней. И я не вижу никаких сигналов о том, что музейное сообщество каким-то образом готово прислушаться, принять такую точку зрения. Наоборот, нас часто упрекают в том, что мы не хотим слышать ученых, их боль и тревогу за судьбу национального достояния…. А верующих людей кто-нибудь услышит? Пока такой готовности не видно.

В тех дискуссиях, которые сейчас ведутся, мы очень часто слышим замечательные слова о том, как мы должны быть благодарны подвижникам от культуры, ученым, музейным хранителям за то, что они сберегли оставшиеся произведения церковного искусства. Да, безусловно, честь им и хвала. Но напряженность в отношениях между Церковью и музейным сообществом возникла не на пустом месте. Те люди, которые действительно приложили огромные усилия к тому, чтобы хоть что-то спасти из того, что советская власть уничтожала, превращала в слитки или продавала за границу за гроши,— такие, как П.А. Флоренский, граф Ю.А. Олсуфьев, П.Д. Барановский, И.Э. Грабарь и многие другие, — практически все были людьми верующими, хорошо сознающими, что спасенные ими ценности не просто исторические артефакты, но святыни нашего народа. Они ощущали себя временными хранителями этих святынь для того, чтобы потом, когда настанет время, их можно было бы вернуть и использовать по назначению. Практически все они в свое время были отправлены в лагеря, в ссылки, были репрессированы. И в какой-то момент их сменили другие люди, которые не имели уже такого живого религиозного чувства, а перед теми музеями, которые обладали собраниями предметов церковного искусства, были поставлены совсем другие цели. И основной целью стало проведение атеистической пропаганды.

В 1985 году я пришел послушником в Троице-Сергиеву Лавру. С 1946 г. там был действующий монастырь — и одновременно музей-заповедник. Страшно было слушать то, что экскурсоводы музея рассказывали о Церкви, о российской и церковной истории, о преподобном Сергии Радонежском, о монашествующих. Это был льющийся в стенах монастыря по 12 часов в день поток лжи, грязи и оскорблений. Люди старшего поколения прекрасно помнят, какие экскурсии проводились в соборах Московского Кремля или в монастырях, ставших музеями. Это был верх кощунства и верх цинизма: проводить антирелигиозную пропаганду именно в стенах храмов, в присутствии святынь, но этим занимались все без исключения музеи, где находились предметы церковного искусства. Они обязаны были этим заниматься.

Эту страницу нашей истории нельзя перечеркнуть, просто забыть о ней. Повторю: я не никого не обвиняю, а просто пытаюсь объяснить то обоюдное напряжение, которое возникло в этой дискуссии.

— В последнее время было опубликовано несколько открытых писем представителей музейного сообщества, в частности, Президенту и Патриарху, статьи и интервью директоров и сотрудников крупнейших музеев, действительно специалистов своего дела. В них высказан ряд упреков в отношении Церкви — в частности, о непрофессиональной реставрации тех древних храмов и икон, которые уже ей возвращены.

— В наших храмах работают те же самые специалисты-реставраторы, что и в музеях. Спросите любого музейного реставратора, чем он занимается. Он наверняка ответит, что, в частности, реставрирует иконы для храмов. Ведь имена хороших специалистов всем известны, их и привлекают для исполнения работ в самых сложных и интересных случаях.

— Однако мне не раз приходилось слышать, что существуют «музейная реставрация» и «храмовая реставрация». Задача «музейной реставрации» — сохранить по максимуму то, что есть. А вот «храмовая реставрация» — это когда в случае утрат красочного слоя на иконе ее «дописывают», чтобы можно было выставить в храме…

— Это на самом деле дискуссия нескольких реставрационных школ. С точки зрения целого ряда ученых, реставрация «Троицы» Рублева — это как раз «храмовая» реставрация. Потому что в начале XX века, когда икону раскрыли, сняв оклад и несколько поздних красочных слоев, утраты именно дописали: большая часть ярких красок, которые мы видим сегодня,— это именно реконструкция нашего времени. Так что есть разные способы реставрации, которыми пользуются достаточно авторитетные специалисты.

Действительно, когда в храм попадает, скажем, полуосыпавшаяся икона XIX века, которая не представляет музейной ценности, мы реставрируем ее именно так, чтобы ее можно было использовать: сохраняем подлинную живопись, но при этом не оставляем каких-то лакун или белых пятен: тонируем их, или дописываем. Это нормально, и я не думаю, что в такой реставрации есть нечто предосудительное.

А вот иконы более раннего письма, конечно, требуют другого подхода. Никто не собирается их записывать. Скажем, в Троицком соборе Саратова есть образ Спаса Нерукотворного, Казанская икона Божией Матери XVII в. Недавно их отреставрировали специалисты московского музея им. Андрея Рублева — и это классический пример так называемой «музейной» реставрации, потому что там были сняты все поздние слои и оставлено лишь то, что сохранилось. Эти почитаемые иконы у нас находятся именно в храме.

Поэтому не надо, пожалуйста, говорить, что в Церкви нет людей, которые не понимают ценности предметов, с которыми нам приходится иметь дело. Опять же все это может и должно быть предметом договоренности: условия сохранности тех или иных предметов и икон, режим их использования. Никогда ни в одной православной стране древние вещи, имеющие историческую ценность, не употреблялись для повседневного использования. Скажем, некоторые древние богослужебные предметы, которые до революции находились в музее-ризнице Троице-Сергиевой Лавры, использовались время от времени или максимум один-два раза в году. Например, древнее кадило времен ученика преподобного Сергия, преподобного Никона — «Никоновское кадило», которое сегодня находится в Оружейной палате,— использовалось только при встрече во Святых вратах Государя, когда он приезжал в Лавру. А сколько было таких встреч за три века царствования Романовых, их можно по пальцам пересчитать…

— В проходящей дискуссии был приведен такой довод, что в Греции все иконы старше 1453 г. в обязательном порядке принадлежат государству, и «никакому греческому патриарху в голову не придет просить о выдаче, хотя бы временной, иконы из музея Церкви».

Хотел бы отметить еще одну, тревожную, на мой взгляд, тенденцию. Церковь давно просит, чтобы ей были возвращены ее святыни, не представляющие ценности ни с художественной, ни с материальной точки зрения. В частности, это касается мощей святых. Но совсем недавно, буквально в последнее десятилетие, в определенных кругах наших искусствоведов и музейных работников начала формулироваться новая теория. В чем она заключается? Скажем, мы просим вернуть из музейных фондов частицы мощей, древа Креста Господня или еще какие-то известные святыни, связанные с земной жизнью Господа Иисуса Христа, Божией Матери, святых. Как правило, святыни находятся в ковчегах, которые действительно могут представлять художественную и историческую ценность: они зачастую являются произведениями прославленных мастеров, вкладами царей, бояр, великих князей. И очень часто приходится говорить примерно так: «Ну, хорошо, оставьте себе ковчег, но отдайте нам, пожалуйста, его содержимое. Ведь косточка или кусочек ткани — что это с точки зрения искусства…». В ответ на это, в музейно-научном сообществе вдруг зазвучали голоса, говорящие о том, что именно эти святыни и являются самым ценным из всего, хранящегося в музеях, и их ни в коем случае в Церковь отдавать нельзя. Так на наших глазах создается еще одна идеологическая подоплека «нежелательности» возвращения Церкви ее святынь, и мне хотелось бы это отметить.

Еще раз повторю, что считаю необходимым и возможным без урона для отечественной культуры возвращение Церкви ее дореволюционного имущества и святынь. Если речь идет о богослужебных предметах и иконах, имеющих художественную ценность,— то Церковь вполне осознает свою ответственность за них. А вот режим их использования, режим хранения, уровень охраны, грамотная реставрация, равно как и участие во всем этом государства, поскольку оно и может, и должно, на мой взгляд, участвовать в этих процессах и осуществлять контроль — все это должно являться предметом дальнейшего обсуждения.

Беседовала Александра Нечаева