Востребованное непотребство

Мальчик, задавший Дуне этот вопрос, не захотел отдавать микрофон и продолжил тему:

— А разве женщине это можно?

Ясноглазая наивность подростка, чудесным образом угодившего в телеэфир из какой-то минувшей эпохи, вызвала у сценаристки заметное раздражение:

— Дорогой, женщине можно все, что можно мужчине. Никаких запретов в связи с полом на нее не наложено.

Бедный мальчик, подумала я, выключая телевизор.

Этот мальчик действительно воспринимается как исключение. Жизнерадостной массе его ровесников бесполезно внушать, что они не должны использовать известные слова, например, в присутствии девушек. Они знают: для девушек это такая же норма общения, как для них самих. Именно общения, потому что на этом убогом языке давно уже не ругаются, не бранятся — на нем просто общаются, вот что страшно. Впрочем, чему удивляться?

Книгу, содержащую «ненорматив», можно сегодня купить в любом книжном магазине. И спектаклем такого рода заядлых театралов не удивишь. И кинематограф не остается в стороне. Не говоря уж о текстах, используемых всевозможными рок- и панк-группами.

На самых приличных, обратите внимание, телеканалах проводятся дискуссии о праве ненормативной лексики на легальное существование. Плюрализм обеспечен, окончательных выводов не делается.

Что примечательно: если ранее нецензурная брань считалась грехом «простого народа» (грузчиков, слесарей и т.д.), то сегодня главный сторонник и защитник легализации сквернословия — творческая интеллигенция.

Моей знакомой, имеющей непосредственное отношение к театру, не с кем было оставить трехлетнего сынишку, и она брала его с собой — и на репетиции, и в гастрольные поездки.

«Меня все пугали: будет у тебя ребенок матом ругаться. У нас ведь в театре все ругаются. А я говорила: нет, не будет, не будет. И вдруг он мне как выдал!..» Богемная компания, слушавшая этот рассказ молодой мамы, смеялась. Я произнесла нечто вроде того, что это, мол, не смешно вовсе. На меня набросились разом все. Аргументация начиналась с интересной фразы: «Мы и сами терпеть не можем уличной матерщины!..» Матерщина театральная, берем шире, интеллигентская — она, конечно, не идет ни в какое сравнение с уличной. Она художественна, остроумна, глубока и чуть ли не духовна…

Даже и в самом низком своем проявлении человек хочет видеть нечто высокое.

Несколько лет назад я имела неосторожность пойти на концерт небезызвестного писателя, автора забавных «гариков» Игоря Губермана. Ушла из зала очень быстро — в легком шоке: концерт являл собою поток рифмованной и нерифмованной похабщины, перемежаемой развеселыми рассуждениями о «великом русском языке» и «инструкторах райкома партии», т.е. невыносимых лицемерах-моралистах. Не знаю, ушел ли еще кто-нибудь, кроме меня, но в большинстве своем народ остался на местах и был представлением доволен.

У меня мелькнула, было, мысль печатно (журналист ведь я как-никак!) выразить возмущение: почему в нашем городе допускается такое? Но, каюсь, я проявила малодушие. Я знала, как достанется мне от моих знакомых, коллег и, даже, страшно сказать, друзей: закомплексованная ханжа, не навязывай нам своих устаревших запретов, не мешай получать удовольствие от искусства!

Кстати: никто еще не отменил статью 20.1 КоАП (Кодекса об административных правонарушениях РФ), предусматривающую ответственность за «мелкое хулиганство, то есть нарушение общественного порядка, выражающее явное неуважение к обществу, сопровождающееся нецензурной бранью в общественных местах». Однако попробовал бы какой-нибудь РОВД привлечь того же Губермана или какого-нибудь Эдичку Лимонова к копеечной хотя бы ответственности. Какой бы крик поднялся, сколько бы нашлось защитников!

Неуважение к обществу, как сказано в Кодексе? Полно, общество уже не видит в этом никакого к себе неуважения.

Сторонники легализации мата готовы к любым атакам. Они подкованы научно. Они расскажут вам об этимологии обсценной (табуированной) лексики. Отразят историю вопроса, начиная со времен Гостомысла и кончая временами Эдуарда Лимонова. И процитируют непечатного Пушкина.

То, что Александр Сергеевич был личностью неоднозначной и примером может служить далеко не во всем — не новость. Однако же, заметьте, Пушкиным он стал отнюдь не благодаря похабщине. В истинном своем творчестве он великолепно без нее обошелся. В отличие от нынешних «гениев», для которых свобода сквернословия — непременное условие творческого процесса.

Кстати, о «простом народе». Я их еще застала: русских мужиков, не ругавшихся матом.

Не исключено, конечно, что они разряжались таким образом в тяжкие минуты. Но они никогда не ругались при детях (своих или чужих — неважно), при женщинах, при стариках и в общественном месте — в магазине, на базаре, в автобусе. Можно сказать иначе: если когда-то и сквернословили, то знали, что поступают нехорошо.

Они происходили из самых, вот уж истинно, простых крестьянских и фабричных семей. Их образование ограничивалось каким-нибудь ФЗУ, это еще в лучшем случае. Многие из них прошли войну. Другие — из тех, что младше — выросли военными сиротами. И в последующей жизни очень мало видели светлого.

Они были далеки от идеала, конечно, однако даже и во хмелю хранили запрет. Не опускались. Почему? Потому, наверное, что успели-таки воспринять какие-то элементы религиозного воспитания. Таковое начинается с безусловности запрета: нельзя потому что нельзя. Грех потому что грех. Но человек не устоит в запрете, если у него нет того чувства, той внутренней реакции, которая позволяет сразу отличить доброе от скверного и скверное отвергнуть. А чувство это — плод духовного воспитания. В принципе, его можно назвать чувством стыда.

Это чувство мы, похоже, решили изгнать из нашего общества навсегда.

Простой вопрос: зачем неглупому и образованному современному человеку понадобилось снятие запрета на срамословие (на Руси издревле это называлось именно так)? Не для того, чтобы лучше что-то объяснить и ясней отразить, т.е. не для того, для чего вообще существует язык. Свобода употребления скверных слов понадобилась именно для того, чтобы самим быть скверными. Не просто быть — наедине с собою — а именно проявляться в этом, именно таким образом выражать себя. При советской власти было нельзя, а теперь можно — какое счастье… Вот оно, наше понятие о свободе.

Некоторые борцы за эту свободу, кстати, не чужды религиозных исканий и даже именуют себя православными. Продолжим, исходя из этого факта.

Читать Иоанна Златоуста — занятие далеко не всегда комфортное. То, что святитель считал необходимым объяснить людям, он объяснял, не щадя их чувств — но таким зато образом, что они запоминали навсегда. Не пощадим чувств читателя и мы — приведем цитату: «Лучше извергать гнилость изо рта, нежели сквернословие. Если у тебя дурно пахнет изо рта, ты не прикасаешься к общей трапезе, но когда душа твоя столь смрадна, скажи мне, как ты дерзаешь приступать к Таинам Господним? Если бы кто, взяв нечистый сосуд, поставил его на твоей трапезе, такого ты палкой прогнал бы; скажи теперь, ужели ты не думаешь прогневать Бога, когда гнуснейшие всякого нечистого сосуда произносишь слова на сей трапезе Его? Бог вложил в уста твои благовоние, а ты влагаешь в них слова зловоннейшие всякого трупа и через них убиваешь самую душу и соделываешь ее нечувствительною…» [1].

Цитат можно привести еще много. Из Апостольских посланий (в частности, Послания к Ефесянам, 4, 29), из православной литературы XIX века, из проповедей, произнесенных вот только что. Но — позволю себе некоторое авторское признание. Я вдруг поняла, почему мне так трудно писать этот текст, почему он у меня то и дело застревает и идти не хочет. Давно замечено: нет ничего труднее, чем доказывать очевидное, защищать бесспорное. Есть вещи, которые должны быть ясны всем — без доказательств, без аргументов и цитат.

Но мы — см. Златоуста — соделали души свои нечувствительными.

Разумеется, процесс легализации сквернословия нельзя извлечь из жуткого контекста, рассмотреть в отрыве от общего процесса — процесса развращения нации, начавшегося два десятка лет назад. Это процесс целенаправленный, проводимый сознательно, но никакими не заграничными врагами, конечно, и не масонскими ложами. Этим заняты наши с вами соотечественники, те, кто наловчился делать бизнес на скверне. Процесс развивается при полном безразличии сменяющих друг друга властей — им, видимо, не до этого. Но мы-то с вами, православные,— почему позволили такую грязь развести на Святой Руси?

…Солнечным осенним утром выхожу из своего подъезда и обгоняю молодую пару. Они держатся за руки и излучают радость. Парень рассказывает любимой о чем-то незначащем, о каком-то синем чайнике и красной кастрюле — и щедро украшает свою речь самыми отвратительными комбинациями. Без всякой нужды, без агрессии, без злости, просто так — от полноты молодого счастья. Девушка смеется.

[1] Текст цитируется по изданию: Иоанн Златоуст. О вере, надежде и любви.
О покаянии. Издательство православного братства святого апостола
Иоанна Богослова, М., 2005.