Хлеб вместо камня

— Послушай, у нас в фирме какой-то обвал несчастий! Маша легла на операцию, у Ирины скоропостижно скончался отец, Сергей Степанович попал в аварию, у Димы очень серьезно заболела жена, у Макаровых сгорела дача. К тому же бывший директор, жулик, которого насилу уволили, подал на нас в суд. Хочет отсудить огромную сумму, а нас всех пустить по миру. Короче, мы все посоветовались и решили пригласить батюшку. Пусть нашу контору освятит. Может быть, прекратятся несчастья. У нас все «за», даже Света Макарова «за», хоть она и ярая атеистка.

Если бы не подсознательные тормоза, мешающие нам подчас произнести то, что сознание наше считает совершенно оправданным и необходимым, я бы с ходу выдала Елене примерно следующее:

— Нельзя воспринимать Церковь как бюро добрых услуг. Церковь — это не какая-то стоящая отдельно от нас контора, в которую можно обратиться при возникновении необходимости. Церковь — это, по определению, собрание людей, исповедующих веру и исполняющих Завет Христов. Она существует не ради облегчения нашей привременной жизни, а ради спасения наших душ для жизни вечной…

Всё правильно? Всё! Хорошо, однако, что тормоз сработал, и я оставила свои правильности при себе. И просто посоветовала Елене обратиться в ближайший храм, заверив, что освятить офис фирмы — не проблема, никаких посредников и особых договоренностей не требуется.

Через неделю Лена позвонила мне снова:

— Знаешь, это было замечательно! Батюшка так серьезно к нам отнесся: и офис освятил, и поговорил с нами. Главное, объяснил, что нельзя вот так: несчастье — кидаемся в церковь; все в порядке, ничего не нужно — про церковь забываем. Церковь — это не только священники, Церковь — это мы все, и надо самим делать шаг навстречу, так как-то он нам говорил, я, может быть, неточно тебе передаю… Но даже Света Макарова сказала: «Хоть я и атеистка, но мне все это очень нравится».

Мы часто говорим об эпохе потребления и о распространении потребительского отношения на Церковь. Говорим, по сути, верно. Доминанта потребительского, верней, утилитарного отношения чувствуется подчас и в приходской атмосфере, и она, в самом деле, тяжела. Человек, зацикленный на какой-то своей нужде, на большей или меньшей беде, приходит в храм только для того, чтобы ему помогли, и очень плохо воспринимает все то, что выходит за эти рамки, что как бы не имеет прямого отношения к его несчастью. Ему нужно заказать молебен о здравии, и его раздражает предложение прийти пораньше и постоять Литургию: «Да зачем это мне? Мне совсем другое нужно». От примитивности и бездуховности подхода он легко впадает в некое подобие магии: «Нужно непременно в семи разных храмах молебны заказать, и чтоб в один день... В трех? Нет, в трех уже заказывали — не помогает». Если такой человек идет к Причастию, то только для того, чтоб выздороветь, особенно если врачи поставили ему пугающий диагноз. Он (чаще — она) спешит к чудотворной иконе, потому что у нее сына посадили в тюрьму, а если бы не это обстоятельство — она никогда и не задумалась бы о чудотворных иконах. Сына выпустят, и она…

Ни разу больше не заглянет в храм? Да нет — заглянет. Хотя бы уже потому, что напугана теперь на всю жизнь.

Здесь надо, наверное, начать с сострадания. Критикуя «потребителей», мы подчас очень легко произносим это «пугающий диагноз», «посадили сына»… А ведь на самом деле — страшная беда и боль. И если эта боль заставила человека искать помощи там, где он раньше ничего не искал, то вправе ли мы его судить и вправе ли мы, по евангельскому слову, вместо хлеба подать ему камень? (см.: Мф. 7, 9)

Видя, с чего эти люди начинают, мы вряд ли можем прогнозировать, чем они продолжат. Немало моих знакомых впервые переступили порог храма, потеряв близких. Да и то — не ради себя, а ради старенькой бабушки, например,— чтоб утешить ее отслуженной панихидой. Но панихида, к их немалому удивлению, приносила утешение им самим, и они начинали понимать: то, что делается здесь, в церкви,— не просто «ритуал».

Один из народа сказал в ответ: Учитель! я привел к Тебе сына моего, одержимого духом немым: где ни схватывает его, повергает его на землю, и он испускает пену и скрежещет зубами своими, и цепенеет. Говорил я ученикам Твоим, чтобы изгнали его, и они не могли. Отвечая ему, Иисус сказал: о, род неверный! доколе буду с вами? доколе буду терпеть вас? Приведите его ко Мне (Мк. 9, 17–19).

Далее: ...если что можешь, сжалься и помоги нам. Иисус сказал ему: если сколько-нибудь можешь веровать, все возможно верующему. И тотчас отец отрока воскликнул со слезами: верую, Господи! помоги моему неверию… (Мк. 9, 22–24)

Почему просьба о помощи вызывает у Спасителя гнев? Почему Он, вопреки своему гневу, все же призывает и исцеляет одержимого отрока? Почему в последующих стихах ставится вопрос о вере его отца?

По сути, ведь мы все потребители. Мы все просим у Бога помощи: исцеления от болезней, разрешения мучительных ситуаций, отведения опасностей. Дождя, в конце концов, или хотя бы ослабления невыносимой жары… Нам отнюдь не запрещено всего этого просить. Но неплохо бы помнить, насколько мы недостойны Божией помощи. Господь помогает нам, вопреки этому обстоятельству. Он откликается на нашу веру. Людям вдруг захотелось освятить офис — значит, в людях есть вера. Этой вере предстоит еще вырасти, и она не в каждом человеке будет расти. Но потребовать от нее слишком многого сразу — не лучший способ ей помочь.

Чем читать нотации, лучше попросить у Бога помощи тому, кто раздражает нас своим «потребительством».

Марина Бирюкова
Газета «Православная вера» № 14 (418) 2010 г.