Мы снова будем вместе

Архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский Кирилл

Архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский Кирилл

– О чем люди говорили в самолете?

– К сожалению, я сидел впереди, где было мало наших. Я с владыкой митрополитом летел. Мы все были очень переутомлены и тотчас же заснули. Но когда была возможность, мы, конечно, говорили о том же, о чем я вам уже сказал: «колоссальное облегчение», «духовная радость», «не дождусь того дня Вознесения, когда Святейший Патриарх и Высокопреосвященный Митрополит подпишут Акт, чтобы скорей наступил тот момент, когда все сольется в одно».

– Были у вас моменты неверия, что все еще может не состояться?

– У меня лично не было, почему-то я с самого начала чувствовал, что это состоится. Будут проблемы, конечно, несогласия, вопросы, которые надо будет обсуждать… Но это нормальные явления. Но я лично, повторяю, всегда чувствовал, что раньше или позже всё придет к тому, что произойдет завтра. Хочу объяснить, почему я так чувствовал. И та и другая сторона желала положить конец этому разделению. Конечно, каждый мог иметь свое мнение, каждый понимал этот вопрос несколько иначе, чем другой, но все равно все стремились к тому, чтобы найти общую середину, «царский путь». Над этим работали – это мы видели. Следя за переговорным процессом, я верил, что постепенно члены комиссий придут к такому заключению, которое сделает возможным совершить то, что состоится завтра.

– Чего больше всего ждут ваши прихожане от воссоединения?

– Что будет единство и не будет больше разделения. Не знаю, как здесь, в России, но наша церковная жизнь «сжата», то есть у нас не столько народа. Каждый знает, кто что делает. И когда люди приходили несколько лет назад из Московской Патриархии исповедоваться и приобщаться, бывали случаи, что им отказывали. Говорили им, что нет евхаристического общения, что они под омофором такого-то и такого-то, поэтому мы их мы не принимаем. Я лично это очень переживал. Знать это было очень больно. Ведь это свой же народ, свои же православные люди. Вот из-за этого раскола мы не могли даже их причащать людей.

Постепенно это начало меняться. Даже несмотря на то, что формально нельзя было приобщать, потому что нет евхаристического общения, некоторые священники все же допускали к чаше. Я был одним из тех, кто сказал, когда ко мне батюшки обратились: «Бог благословит! Ничего не говорите, просто приобщайте».

Теперь это пришло к концу. Это было самое больное для всех нас – отказывать в таинствах. Это главное, что смущало многих.

Сейчас прояснилось многое из того, что раньше не было нам известно, из того, что касается канонических вопросов, сергианства. Мы и не знали даже, что здесь, в России, люди думали о тех же самых вопросах. Мы не знали, как люди у вас на все это смотрят. У нас была, возможно, неверная информация. Благодаря переговорному процессу, мы увидели, что на самом деле многие здесь мыслят, как и мы. Надо было просто собраться вместе, поговорить и довести дело до того, что будет завтра.

Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил

Епископ Женевский и Западно-Европейский Михаил

– Трепет, как перед праздником большим, великим. Трепет, который мы чувствуем перед радостным событием, перед торжеством, к которому мы долго готовились, о котором много думали. У нас позади очень много пережитого. Четыре года назад нам казалось все это немыслимым. Так часто бывает, когда мы к чему-то горячо стремимся. А стремились мы к разрешению вопроса церковного. Но мы не знали, как его решить, думали, что никогда ничего не решится, ведь никто из нас не обладает пророческими способностями. Но Господь все устраивает по мере нашего стремления. Оно внутреннее, оно глубоко в сознании церковном всегда пребывает. Мы молились об этом. Но и в молитве мы понимали, что это только надежда. Никто из нас не может никогда заранее быть уверен в том, что Господь тебе даст то, о чем ты молишься. Это не значит, что веры нет. Просто было такое чувство внутреннее. А теперь, когда все разрешается и появилась возможность приступить к примирению церковному, испытываешь невероятную радость.

– Вы несколько лет жили здесь, в России, в то время, когда шел переговорный процесс. Какой вы увидели тогда нашу Церковь?

– Я и до этого жил в России. Я 15 лет был представителем Русской Зарубежной Церкви.

У меня смешанные чувства. Но главное, что в жизни для себя я преграды не видел, и все те, кого я встречал, никаких преград друг у друга не видели. Но это не совсем церковный подход. В вопросе о молитвенном общении, и это чувствовалось, многое было связано с тем, что мы очень отдалены друг от друга физически, точнее, географически. И конечно, как это всегда бывает, когда что-то очень долго тянется, возникают внутренние преграды, которые, правда, тут же обрушиваются при встрече и при общении.

Я в русские храмы ходил, молился, меня принимали как своего, никогда никто мне не сказал, что я какой-то другой. И здесь я никого не считал чужим. Было чувство единства внутреннего, а церковно – и это совершенно ясно, что это другое, – следует рассматривать вопросы во всем объеме. И то, что всё, наконец, разрешилось, это доказательство того, что это Господь все устраивает.

– Владыка, а с вами большая делегация прилетела?

– Да, большая.

– О чем люди говорили, когда летели в самолете?

– Мы не все вместе летели. Многие приехали сами по себе. Но у всех приехавших одна радость. У всех одинаковое внутреннее чувство и понимание того, что мы совершаем то, о чем мы долго молились. И понимание того, что с примирением и евхаристическим общением начинается выздоровление церковного организма, которое для нас, конечно, очень важно. Для каждого из нас – русских людей и за границей, и в России. Могу добавить, что это еще важнее и для самой России как территории, на которой общество живет, меняется и развивается.

– Владыка, а что прихожане вашей епархии ждут от объединения?

– Это не объединение, не воссоединение. Это примирение и евхаристическое общение. Люди достигают настоящего, правильного церковного устройства. То, что было, считалось всегда болезнью. А это – выздоровление.

– Вы считаете, что мы выздоровели?

– Ну… (улыбается), нельзя сказать это на сто процентов. Совершенно здоровым никто никогда не может быть. Это, скорее, оздоровление. Это мое внутреннее глубокое сознание. Конечно, есть те, которые сомневаются, их немного, это те, кто никак не может переступить через преграды; они считают, что есть вещи, которые они никак принять не могут. Это духовное препятствие. Оно тяжелое. Оно бывает упорное, но оно, может быть, долго не продержится. Подобные чувства были у каждого из нас.

Когда мне было 15 лет, я думал, что вообще никогда Россию не увижу. Ничего нам не говорило о том. Россия была совершенно закрыта. Но у нас всегда было такое чувство, что она закрыта, но… Когда я ходил в школу, французы, мальчики, у меня спрашивали: «Зачем ты русский? Ты что? России нет и больше не будет». Я не мог ответить на этот вопрос: зачем я русский? Они чувствовали, что я русский. Было нечто в нас, в нашем сознании и понимании. Может быть, этого и не существует, но у нас внутри это понятие есть. И пока мы живем с этим, потому что Господь нам это дает и заставляет нас смириться с тем, что в нас есть. Вот какое было положение.

А теперь – оздоровление. Но ожидается, думаю, может быть, ополчение каких-то сил. Это неизбежно. Поэтому надо крепко все держать. Конечно, Господь всегда поможет, но и мы должны крепко стоять перед Богом.

Игумения Моисея, настоятельница Вознесенского Елеонского монастыря (Иерусалим)

Игумения Моисея

– У вас на Святой Земле хорошие отношения между монастырями, принадлежащими к разным юрисдикциям?

– Хорошие. Но на личном уровне. Это личные отношения между игумениями, между сестрами, но не официально.

– А вы сами, лично, ничего не побаиваетесь?

– Придется научиться не бояться. Конечно, побаиваемся: что-то новое – это всегда неизвестное. Вы знаете, мы все-таки пострадали немножко и в 1997 году и в 2000-м, когда не очень мягко это все начиналось. Конечно, у нас какие-то опасения есть. Мы понимаем, что мы другие, хотя и мы русские, и вы русские, но мы разные.

– Вы сохранили в своем монастыре дореволюционный уклад?

– Да. А вы советскую школу прошли. И для нас, конечно, это чуждо, но мы готовы как-то дружно жить. Постараемся. Мы должны показывать пример.

Протоиерей Александр Лебедев, секретарь комиссии РПЦЗ по переговорам с Московским Патриархатом

Протоиерей Александр Лебедев

– О чем люди думали и говорили, когда летели сюда?

– У всех было праздничное и радостное настроение. Несмотря на то, что в нашем самолете были и обыкновенные пассажиры, неправославные, летящие по своим делам, при взлете весь самолет запел: «Христос воскресе…». Это было чувство какого-то особого духовного подъема. Владыка митрополит перед нашим отлетом, в слове, обращенном к собиравшимся лететь, объяснил, что это духовное, церковное дело, посоветовал всем, чтобы они чувствовали себя как паломники, которые едут для совершения богоугодного дела. И я думаю, что это чувство охватило всех участников.

Такого количества священников, собранных вместе, я никогда не видел. Когда владыка Лавр входил в храм, сопровождаемый сонмом священников, диаконов, чтецов, певчих и мирян Зарубежной Церкви, мне вспомнились слова: «Се аз и дети, иже ми даде Бог» (Ис. 8: 18). То есть вошел Первосвятитель Русской Зарубежной Церкви, а за ним – клир и паства как одно целое.

Архидиакон Евгений Бурбело

Архидиакон Евгений Бурбело

Диакон Николай Ленков

Диакон Николай Ленков

В 1953 году нас осталось около ста человек. После того как прошли тайфуны, святитель Иоанн Шанхайский все ходил по больницам. Еще в Шанхае, во время войны, он ночью ходил по больницам, по тюрьмам. Никогда его не видели ехавшим на рикше. Тогда был введен комендантский час и после девяти нельзя было выходить на улицу, но на владыку даже японцы рукой махали: «Это какой-то святой человек». А он ходил через полосы заграждения, рясы свои трепал. Некоторым из нас потом приходилось их зашивать.

Владыка очень хорошо с детьми обращался, любезно. После литургии он всегда зазывал нас к себе в келью, угощал фруктами и в то же время экзаменовал. Вот, говорил, сегодня Евангелие читалось – и подарил нам, одиннадцатилетним детям, Новый Завет.

– Скажите, а ждали лично вы этого события – воссоединения?

– 90 лет ждали. Еще мой отец ждал. Хотя ему говорили: «Что с воза упало, то пропало». Но он верил, потому что преподобный Серафим Саровский говорил, что дважды запоют Пасху в течение одного лета. И все мы ждали. Конечно, он не дождался – в 1975 году умер. Он был полковником белой русской армии. Отец сказал мне и моему брату: «Я не доживу, а вы доживете: придет время, когда вы будете ходить не по Ленинграду, а по Петербургу, и будете видеть трехцветный флаг и даже увидите двухглавого орла. И Церковь снова будет на родине. Мы уходили из России с верой, что возвратимся не как иностранцы, а как к себе домой».

И как только в России цепи разорвались, я первый сюда приехал. Поцеловал землю. А с 1991 года я уже начал приезжать каждый год. У нас были такие домашние церкви, и мы там молились. Но этот год будет другой – теперь я смогу посещать любой храм! Я ждал этого. Это как «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко…» Я уже другого диакона на место свое приготовил, и для меня место уже приготовили. Мой отец монархист и я монархист, и мы ждали и дождались. Сегодня у меня тройной праздник: первый – Вознесение, второй – воссоединение, а третий – я увидал в Русской Православной Церкви великое множество священнослужителей от епископов до диаконов.