Иной и его дни.
Несколько слов о книге

Архимандрит Серафим (Розенберг)

Монах (μοναχός) – слово греческое, оно производно от понятия один, единственный (μόνος). Когда же мы говорим инок, тут проступает для разумения другой смысл: инок – иной. Он иначе живёт, чем все мы. Он иночествует. Для этого ему не обязательно уходить в затвор, в недоступный для всех скит. Он может жить и среди таких же, как сам, иных, в соседней с ними келье.

Но он и здесь один, иной. Объяснения смысловых оттенков, как видим, просты и их теперь знают и многие люди, живущие в миру. Но от такого знания жизнь монаха, смысл его существования нам, увы, не становятся понятней и доступней.

Архимандрит московского Сретенского монастыря отец Тихон (Шевкунов) в своей только что вышедшей книге[1], говоря о любимом духовном наставнике, знаменитом старце Псково-Печерского монастыря отце Иоанне (Крестьянкине), неожиданно признаётся: «…трудно даже пересказать всё, что происходило за те двадцать пять лет, что знал отца Иоанна. Хотя как раз утверждать, что я знал его, было бы, пожалуй, неверно. Отец Иоанн весь был одной поразительной и прекрасной тайной».

Признание тоже по-своему поразительное. Ведь об иноке говорит не человек со стороны. Монах повествует о монахе. Отцу Иоанну в книге архимандрита Тихона посвящён целый рассказ, один из самых больших по объёму, безукоризненно достоверный, поскольку автор, как и во всей книге, не позволяет себе даже намека на вымысел. Старец присутствует здесь, да и в других рассказах, не худосочной тенью. Мы видим, как он в разные годы и десятилетия неутомимо подкрепляет своего духовного сына советами, от чего-то предостерегает, в чём-то утешает… И, однако, остаётся для него «поразительной и прекрасной тайной».

А разве не такая же сокровенность – судьба монаха Михаила, принявшего в тех же Печорах с именем Мелхиседек великую схиму, то есть высшую степень отречения от мира – вскоре после своей клинической смерти и чудесного воскрешения?

Перетрудившись за исполнением большого физического послушания (он был прекрасным столяром), монах здесь же, в мастерской неожиданно умер. Среди тех, кто сбежался на крики о несчастье, был и отец Иоанн (Крестьянкин). Постоял-постоял, да вдруг произнёс: «Нет, это не покойник. Он ещё поживёт!» И принялся усердно молиться.

Через время столяр открыл глаза. Над ним сгрудились и увидели, что монах пребывает в великом потрясении… Честно говоря, неловко пересказывать события, о которых в книге сказано языком простым, точным в подробностях, ярким и выразительным. Поэтому лучше приведу цитату с описанием ночной беседы в пустом храме, где молодой послушник надеется узнать от схиигумена Мелхиседека, что же с ним произошло в тот смертный час:

«Выслушав мой вопрос, отец Мелхиседек долго стоял молча у царских врат, опустив голову. А я всё больше замирал от страха, справедливо полагая, что дерзостно разрешил себе нечто совершенно непозволительное. Но наконец схимник слабым от редкого употребления голосом начал говорить.

Он рассказал, что вдруг увидел себя посреди огромного зелёного поля. Он пошёл по этому полю, не зная куда, пока дорогу ему не преградил огромный ров. Там, среди грязи и комьев земли, он увидел множество церковных кивотов, аналоев, окладов для икон. Здесь же были исковерканные столы, сломанные стулья, какие-то шкафы. Приглядевшись, монах с ужасом узнал вещи, сделанные его собственными руками. В трепете он стоял над этими плодами своей монастырской жизни. И вдруг почувствовал, что рядом с ним кто-то есть. Он поднял глаза и увидел Матерь Божию. Она тоже с грустью смотрела на эти многолетние труды инока. Потом Она проговорила:

– Ты монах, мы ждали от тебя главного – покаяния и молитвы. А ты принёс лишь это…

Видение исчезло. Умерший очнулся снова в монастыре».

Но вот ещё одна тайна: очнулся бы он от смерти, не стой над ним в тот час его собрат, отец Иоанн со своей молитвой к Богородице?

Рассказ об отце Мелхиседеке завершается ещё одной беседой молодого, ошеломлённого новыми испытаниями послушника со схимонахом. Она происходит тоже наедине, и её тоже лучше не пересказывать:

«Я поведал ему о своих бедах и неразрешимых проблемах. Отец Мелхиседек выслушал всё, неподвижно стоя передо мной, как всегда, понурив голову. А потом поднял на меня глаза и вдруг горько-горько зарыдал:

– Брат! – сказал он с невыразимой болью. – Что ты меня спрашиваешь? Я сам погибаю».

Вот и всё, чем старец «утешил» молодого. Но почему же тогда послушник покидает его келью с таким просветлённым и даже радостным чувством, осознавая ничтожность всех своих «проблем»?

Легче всего сказать: потому что они – иные. Но, читая книгу, видишь, что самому автору мало такой констатации. Ему важно проверять иноческое мирским, светское – монашеским. И потому повествование то и дело выплёскивается за пределы монастыря, в мир. Потрясают силой исповедального чувства рассказы о последних днях жизни великого кинорежиссёра и актёра или родственницы великого полководца. Кто-то особо задержит внимание на притчах о древних византийских христианах, о пустынниках Востока. Или на авантюрных сюжетах о современных пройдохах, которые ищут поживы в среде доверчивых православных интеллигентов. Печать грустного лиризма – на цикле рассказов о жизни молодых сельских батюшек, разбросанных для своих трудов по северным захолустьям, бедствующих, но не духом своим.

И всё же композиционным ядром книги остаются портреты великих старцев Псково-Печерской обители. От каждого из этих характеров веет мощью и… всё той же высокой тайной. У молчальника отца Серафима, к которому автор относится, «как к живому святому», лишь однажды прорывается признание: «Вы даже не представляете, что такое монастырь! Это… жемчужина, это удивительная драгоценность в нашем мире! Только потом вы это оцените и поймёте».

По-лесковски сочно описан «вредный» монастырский казначей отец Нафанаил. Этот неусыпный страж всего лаврского добра, сам годами ходит в застиранной рясе. И он же успевает единолично составлять распорядок церковных служб на каждую неделю. И путеводительствовать по пещерам монашеской усыпальницы, где вызывает восхищение паломников своими познаниями из истории обители.

Как и Нафанаил, пришёл в Печоры с полей и из окопов Великой Отечественной войны рыжевласый богатырь отец Антипа. Этот лев обликом, но агнец душой, запомнился как великий ценитель акафистного пения….

И, конечно, никак не мог обойти вниманием автор книги ещё двоих из этого же братства… Иван Михайлович Воронов. Артиллерист-наводчик, гвардеец. Боевой путь от Москвы до Берлина. Пострижен в монахи с именем Алипий. Тринадцать лет наместничества в Печорах…

Когда в 1982 году выпускник столичного ВГИКа Георгий Шевкунов, впервые приехал сюда, он уже не застал отца Алипия в живых. Но застал общее благодарное памятование о нём как о поистине Великом Наместнике, неколебимом исповеднике веры. Особенно ярко этот его дар проявился в годы хрущёвского антицерковного разгула, когда древняя обитель неоднократно стояла на грани упразднения. Но половину её насельников составляли, как и Алипий, ветераны и участники войны. И они хорошо усвоили пароль своего пастыря: «Господь боязливых не любит». А второй заповеди – «Побеждает тот, кто переходит в наступление» – каждого из них сама война выучила.

Наконец, архимандрит Гавриил… Переняв от Алипия посох настоятеля Печор, Гавриил будто соревнуется с Великим Наместником в доблести стояния за обитель и её насельников. Но так истово и горячо, что часто его учительство оборачивается неоправданной суровостью в обращении с монахами. Рассказывая об этих излишествах крутого человеческого характера, автор книги и здесь не изменяет своему принципу непрогибаемого слова. Каждый, кто сам прочитает книгу, сразу обнаружит в ней эту особую пульсацию искренности, подлинно исповедального доверия автора своему читателю. А как без такой открытости было бы возможно объяснить шокирующий уход выпускника престижного киновуза в добровольное монастырское заточение – прямиком «к мракобесам»? Как иначе передать его внутренние борения при первых же шагах послушничества, когда испытуемого посылают, к примеру, в колокола звонить, не просфоры печь или дрова колоть, а за коровами на скотном дворе убирать. Но для самого начала – канализационные шахты чистить.

Настоящую искренность не спутать с самовыпотрашиванием. Она обязательно целомудренна и потому всегда и везде неминуемо вызывает ответное читательское доверие.

И, напоследок, ещё несколько слов об этой книге, так непосредственно и прямо вводящей нас в область особого служения Богу и миру. С её страниц, поверх всего, о чём бы ни велась речь, светят неиссякаемо радость и веселие. Догадываюсь, те самые, о которых говорит Иисус Христос в своих заповедях о блаженстве: «Радуйтеся и веселитеся, яко мзда ваша многа на небесех».