Иерусалимский Патриархат и святыни Палестины накануне Крымской войны. Часть 4

Вид Севастополя перед войной

Следует отметить, что с приходом в конце декабря 1852 г. к власти нового кабинета министров и сменой министра иностранных дел Лондон изменил избранную ранее тактику "пассивного наблюдателя" на свое "активное участие" в этом вопросе. Сначала посол Великобритании в Париже лорд Коули в беседе с министром иностранных дел Франции Друэном де Люисом поинтересовался, почему бы французскому послу в Константинополе не вступить в прямые контакты с русским поверенным в делах вместо того, чтобы предоставлять на милость мусульманского правителя решение спора между двумя христианскими державами. Затем англичанин посоветовал Лавалетту заявить А. П. Озерову, что "Франция имеет договоры с Портой, обеспечивающие Латинянам конкретные привилегии в Святых местах, но она не желает, чтобы эти договоры становились препятствием к доступу других христианских сект к тем же местам поклонения согласно их собственным обрядам"^[4]. Видимо, лорду Коули тогда казалось, что французскому послу достаточно было вступить в "дружественные" переговоры с русским поверенным, и любой возможный скандал между католическим и православным духовенством в Палестине можно будет устранить.

Если верить депеше графа Коули на имя нового министра иностранных дел лорда Рассела, глава внешнеполитического ведомства Франции Друэн де Люис принял предложение английского посла в Париже. На другой день Друэн де Люис вернулся к той же теме в беседе с графом Коули, сообщив английскому послу, что уже направил соответствующие инструкции своим послам в Константинополе и Петербурге (Лавалетту и Кастельбажаку) для выхода с подобными инициативами перд Сералем и Зимнем дворцом.^[5] Однако этот зондаж не возымел успеха.

Убедившись, что посредством дипломатической переписки невозможно склонить султана к выполнению взятых на себя обязательств, император Николай I решился встать на путь энергичных мер. По инициативе графа Нессельроде царь прибег к использованию приемов военной дипломатии: в боевую готовность были приведены сначала 5-й, а затем и 4-й армейские корпуса в Бессарабии. С декабря 1852 г. началась подготовка к отправке чрезвычайного посольства в Константинополь. Император Николай I лично назначил светлейшего князя Александра Сергеевича Меньшикова (правнука сподвижника Петра Великого) главой этой миссии, целью которой было окончательное "устройство" дела о Святых местах.^[6]

Еще до отправки посольства император пытался привлечь на свою сторону Англию, для чего трижды вступал в Петербурге (в январе-феврале 1853 г.) в личные переговоры с британским послом в России сэром Г. Х. Сеймуром (Hamilton Seymour). В лучшем случае царь рассчитывал на согласие Лондона поддержать в этом вопросе Петербург против обозначившейся оси Париж - Константинополь, в худшем - на нейтралитет Великобритании. На повторное^[7] предложение Николая I разделить имущество умирающего на руках "больного человека" (т. е. Турции - М. я.) Лондон предпочел сначала воздержаться от ответа, а уже через месяц сделал выбор в пользу Парижа (и соответственно Константинополя), не уведомив Петербург о своем решении.

Накануне отправки А. С. Меньшикова государственный канцлер К. В. Нессельроде вновь заявил британскому послу Сеймуру, что в нынешнем кризисе, который еще можно было уладить путем переговоров, российской дипломатии надлежало подкрепить свои шаги с помощью демонстрации силы. Ёто, по словам графа Нессельроде, было вызвано "необходимостью строгого выполнения Портой взятых на себя обязательств в отношении Греческой Церкви и Императора".^[8] Одной единственной целью этих усилий объявлялось устройство дела о Святых местах.

Анализируя опубликованные работы по Крымской войне, в части, касающейся посольства Меньшикова, создается впечатление, что зарубежные и даже отечественные историографы, исследовавшие этот вопрос, так же, как и в случае с историей вопроса о Святых местах, видимо, больше руководствовались идеологическими соображениями, нежели принципами объективности и беспристрастности. Иначе в своих публикациях они бы делали ссылки не столько на публикации западных газет, сколько архивные материалы внешней политики России, содержащие детальное описание этой чрезвычайной миссии. В работе Е. В. Тарле "Крымская война", например, со ссылкой на "европейскую прессу того времени", описывается эпизод отъезда А. С. Меньшикова из Петербурга в Константинополь: получившему от царя официальные инструкции русскому послу граф Нессельроде украдкой "всунул" от себя еще какую-то бумажку с самыми миролюбивыми советами, поскольку поговорить подробно с канцлером о своей миссии князь, якобы, не нашел времени.^[9]

На самом же деле, если отбросить весь этот газетный миф и обратиться к первоисточнику - фонду "Канцелярия МИД", то там можно обнаружить целую подборку рукописных документов на французском языке касательно "Посольства Меньшикова" ("La Mission de Menchikow"), с детальными инструкциями - общими и секретными, которые регламентировали до мелочей все дипломатические шаги нашего чрезвычайного посла, даже то, что требовалось сказать в беседе с тем или иным османским вельможей, начиная с самого султана.

Помимо верительных грамот на русском языке (что являлось умышленным нарушением дипломатического протокола, требовавшего использования в подобном случае копии на французском языке) в "списке документов, врученных Его Сиятельству Князю Меньшикову" графом Нессельроде значились целая подборка бумаг на французском языке с царской пометой "Быть по сему" (от 3/15 января 1853 г.) и подписью графа Нессельроде (от 28 января/9 февраля 1853 г.):

1. письмо императора к султану;

2. общая инструкция с исторической справкой по делу о Святых местах;

3. две секретные инструкции: одна на случай принятия Портой предложений России, вторая - на случай ее отказа;

4. инструкция относительно "наших отношений с Великими Державами".^[10]

По дороге из Петербурга светлейший князь заехал в Кишинев на смотр 5-го армейского корпуса, а затем из Бессарабии, взяв с собой начальника штаба Черноморского флота вице-адмирала Корнилова и начальника штаба 5-го армейского корпуса генерал-майора Непокойчитского (для сопровождения и поддержания оперативной связи с армейскими частями, морским флотом и Санкт-Петербургом), направился в Одессу, Севастополь, а оттуда морским путем - в Константинополь.

Петербургская хроника тех дней сообщала: "В понедельник, 16/28^[11] Февраля утром, прибыл в Буюкдере из Одессы, на пароход-фрегате "Громоносец", Императорский Российский Генерал-Адъютант, Адмирал Князь Меньшиков в звании Чрезвычайного Посла при Оттоманской Порте. Действительный Статский Советник Озеров, выехал, на пароходе "Грозный", навстречу Его Светлости в Буюкдере".^[12]

Как уже отмечалось, цель посольства Меньшикова состояла в решении двух задач по вопросу о Святых Местах. Во-первых, вести переговоры о восстановлении статус-кво, закрепленного в дарованном грекам фирмане. При этом, чтобы не ставить Порту в затруднительное положение по отношению к Франции, аналогичное тому, в котором Порта оказалась по отношению к России, Петербург решил не настаивать в категорической форме на лишении католиков полученных ими в последнее время привилегий. В случае невозможности отмены тех или иных уступок, считали на Дворцовой площади, Порте следовало официально объявить их, по крайней мере, таким образом, чтобы не придавать им вида торжества Католической церкви над Православной, а также восстановить некоторые "законные вознаграждения" для равновесия, которое было нарушено в ущерб этого вероисповедания.

Во-вторых, составить из сего нового соглашения формальный акт, который удовлетворял бы ущемленную в своем достоинстве Россию за все произошедшее, так и гарантировал бы сохранение прав Православия и недопустимость впредь посягать на его интересы. С этой целью послу ставилась задача склонить Порту к заключению любой сепаратной (открытой или секретной) конвенции (сенеда), имевшей силу договора и закреплявшего статус-кво прав Православной церкви в Палестине.

Кроме того, на тот случай, если султану понадобились бы гарантии от угроз со стороны французского кабинета, князь Меньшиков имел указания предложить ему подписать секретный оборонительный альянс, который не накладывал бы никаких других обязательств на Турцию, выходящих за рамки сенеда.

В случае отклонения выдвинутых Россией требований послу предписывалось выдвинуть "последние условия" (ultimatum), дав Порте три дня на размышление, после чего со всем штатом российской Миссии покинуть Константинополь.

Миссия князя Меньшикова на первых порах увенчалась успехом. Султан, по настоянию Петербурга, сместил с должности министра иностранных дел Фуад-пашу, с которым русский посол даже не соизволил провести протокольной встречи. На место нового реис-эфенди Абдул Меджид назначил нового министра Рифаат-пашу, отличавшегося более прагматичными в отношении России взглядами. Вняв внушениям императорского посла, султан быстро решил вопрос о Святых местах в пользу России, даровав в апреле 1853 г. Православной церкви все требуемые князем Меньшиковым привилегии, утвержденные двумя особыми фирманами (составленными почти дословно в соответствии с имевшимися у князя инструкциями канцлера. - М. я.) (Приложение, документы № 5 и 6. - М. я.). Впрочем, их содержание не нарушало обязательств Абдул Меджида перед Парижем, и оба документа были получены без возражений с французской стороны.^[13]

В первом документе говорилось о необходимости "довыполнения" нарушенного фирмана 1852 г., что, по сути, сводило на нет все полученные французами последующие уступки. Во втором Абдул Меджид повелевал, чтобы починка купола была осуществлена за счет Порты под "Высочайшим правосудным покровительством. В случае какого-либо изменения в настоящем его виде Иерусалимский патриарх уполномочивался войти с представлением о недопущении сего".^[14]

После получения фирманов русскому послу оставалось лишь оформить акт "султанской воли" заключением сенеда "по религиозным делам", в которой права России покровительствовать православному населению Османской империи были бы закреплены более четко и конкретно, чем в предыдущих договорах, в частности в Кючук-Кайнарджийском мирном договоре, а также исключал бы в будущем издание новых фирманов, могущих хоть как-то ущемить права и привилегии Православной церкви.^[15] Однако на этом пункте переговоров российского посла ожидал неприятный сюрприз: Порта твердо и решительно заявила об отказе заключить предлагаемый ей сенед. Несмотря на сделанные князем Меньшиковым уступки, Порта, под давлением прибывших в Константинополь накануне новых послов: англичанина лорда Редклифа (Стратфорда Каннинга) и француза Лакура, не согласилась подписать ни сенеда, ни проекта ноты, предложенной взамен конвенции Петербургом. Попытки русского посла склонить султана к принятию последних условий вплоть до продления срока ультиматума не возымели успеха. Утратив всякую надежду уладить дело, 21 мая 1853 г. "Императорско-Российский Чрезвычайный Посол, Г. Генерал-Адъютант Князь Меньшиков выехал из Константинополя со всеми членами своего посольства". Петербургская хроника тех дней сообщала: "Находившийся при посольстве Князя Меньшикова, Статский Советник (так в тексте - М. я.) Граф Нессельроде и состоящий при здешней российской Миссии, Князь Гагарин, отправились 11/23 мая 1853 г. вчера отсюда, на пароходе Австрийского Ллойда, первый в Триест, а второй в Афины".^[16]

Вслед за тем, ободренная появлением англо-французской эскадры близ Дарданелл, Порта отвергла ультиматум Петербурга. Тогда русские войска заняли Дунайские княжества - Молдавию и Валахию.

Обострившиеся отношения между Россией и Османской империей в это время едва не были улажены примирительными действиями европейских держав: 31 июля 1853 г. представители Великобритании, Франции, Пруссии и Австрии приняли в Вене редакцию ноты, соединявшую в себе части проектов, предложенных Петербургом и Константинополем. Русское правительство приняло венскую ноту при условии, что в нее не будет внесено никаких изменений. Однако Порта потребовала некоторых поправок к ее редакции. Мирный исход был еще более затруднен тем обстоятельством, что памятная записка графа Нессельроде по этому поводу, сообщенная иностранным правительствам, была понята на Западе как подтверждение притязаний и враждебных замыслов России. Переговоры императора Николая I с императором австрийским Францем-Иосифом в Ольмюце (26 - 28 сентября 1853 г.) и с королем прусским Фридрихом-Вильгельмом IV в Варшаве (3 октября 1853 г.) не улучшили политического положения. Принятый в Ольмюце план примирительных действий был отвергнут Францией и Великобританией. В конце сентября произошел разрыв дипломатических отношений между Россией и Турцией после того, как 28 сентября 1853 г. Петербург отверг ультиматум Константинополя очистить Дунайские княжества. 4 октября 1853 г. Османская империя, заручившись поддержкой Англии и Франции, объявила войну России.

После уничтожения турецкой эскадры при Синопе вице-адмиралом Нахимовым (18 ноября 1853 г.) англо-французская эскадра вошла в Черное море (23 декабря 1853 г.). Предъявленный Англией и Францией ультиматум об очищении княжеств был оставлен императором Николаем I без ответа. Тогда 15 и 16 марта 1854 г. соответственно союзные морские державы объявили ему войну. В январе следующего года к ним присоединилась Сардиния (26 января 1855 г.) Еще недавно спасенные Россией от "парада" европейских революций Австрия и Пруссия отвергли предложение императора Николая I подписать протокол о нейтралитете. Не принимая участия в войне, Австрия поддержала требования морских держав. Вскоре после разрыва их с Россией Австрия обратилась к России с требованием об уходе из Дунайских княжеств. Ответ Петербурга (17 июня 1854 г.) был уклончив. Но вслед за тем по стратегическим соображениям русские войска выступили из княжеств.^[17] Их уход из княжеств коренным образом изменил политическую обстановку: Россия таким образом лишала морские державы повода для нападения на нее, поскольку устранялась сама агрессия в отношении Османской империи, а война для России становилась бы оборонительной. Однако западная идеологическая и военно-политическая машина уже набрала максимальные обороты против "агрессора", и никакие уступки со стороны Петербурга уже не могли ее остановить. По словам В. Н. Виноградова, "капитуляции без боя царь предпочел войну, безнадежную и бесперспективную с самого начала".^[18]

Спровоцированный Францией по инициативе Ватикана, казалось бы, чисто религиозный спор между католическим и греческим духовенством вокруг христианских святынь в Палестине сразу же приобрел политическое звучание. Ёто было очевидно с самого начала. Недаром англичане, не будучи вовлеченными в спор даже косвенно, еще в 1850 г. сразу увидели опасность перерастания его в борьбу за влияние на Востоке между Францией и Россией, которые в то время были в равной степени антипатичны Великобритании. До прибытия посольства Меньшикова Лондон старался выдерживать сбалансированную и равноудаленную (от Франции и России) линию. За счет "дружественных советов" и декларированного нейтралитета английской дипломатии удалось сначала держать руку на пульсе конфликтующих сторон, затем получить прямой доступ в Порту и Диван, а на заключительном этапе пребывания чрезвычайного посольства Меньшикова в Константинополе выступать в роли посредника, советчика и даже закулисного участника переговоров Порты с Петербургом.

Притязания Франции на Палестинские святыни в 1850 г. не стали неожиданностью для Петербурга, который сразу увидел в них стремление Луи Наполеона использовать их для решения своих внутри - и внешнеполитических задач, попытку выступить в роли "хранителя святынь всего католического мира" от "посягательств" греческого духовенства на права Латинской церкви на Востоке. В этих шагах российский император усматривал угрозу распространения опасных революционных идей, уже несколько лет сотрясавших всю Европу и ее монархические режимы. Погасив пламя европейских революций на западных рубежах своей великой империи, Николай I не мог допустить, чтобы посягательства католиков простирались на "святую святых" Восточной православной церкви, "матерь Церквей" - Иерусалим. При этом следует иметь в виду, что Николай I, официально считавшийся главой Русской Православной церкви, со всей серьезностью относился к вопросу покровительства Православной церкви на Востоке, исходя из официальной религиозно-политической доктрины "Третьего Рима", отстаиваемой Россией после падения Византийской империи (1453). Под его высочайшим патронажем апостольским патриархатам Востока - Константинопольскому (Вселенскому), Александрийскому, Антиохийскому и Иерусалимскому - оказывалась политическая и материальная поддержка.

В целом следует констатировать, что Святоместное дело подразделяется на несколько фаз. В течение первой фазы (после получения османским правительством ноты французского кабинета с притязаниями на основные христианские святыни, находившиеся в руках греков) в июле 1850 - август 1851 гг. вопрос решался достаточно вяло. Решением султана при Порте была создана смешанная комиссия, которая все отчетливее демонстрировала свои профранцузские настроения.

Вторая фаза (сентябрь 1851 - февраль 1852 гг.) началась сразу же после того, как в дело вмешался лично император Николай I, написавший султану Абдул Меджиду собственноручное послание с просьбой не допускать нарушения издревле заведенного порядка вещей (статус-кво) христианских святынь Палестины. В ответ на это султан распустил комиссию и сформировал новую, которая в конце января - начале февраля 1852 г. подготовила проект фирмана с хатт-и шарифом в пользу греков. Российская Миссия в Стамбуле получила соответствующую ноту с личным письмом султана на имя российского императора и приложенной к нему копией высочайшего указа. В то же время французское посольство в Константинополе получило ноту по тому же вопросу, в которой Порта сделала уступки некоторым требованиям французского кабинета. Казалось, вопрос был решен в пользу России, и оставалось лишь формально исполнить фирман, "дарованный" грекам.

Март - декабрь 1852 г. - третья фаза Святоместного дела, которую можно было еще назвать "дуэлью двух императоров". Оскорбленный в своих чувствах Луи Наполеон срочно возвратил из отпуска своего посла, который решительно потребовал от Порты отмены или же исправления фирмана. В противном случае, было заявлено, что в Средиземное море войдет французский военный флот, и тогда "все Палестинские святыни будут французскими". Российский посланник еще до издания фирмана заявлял, что в случае отхода от смысла фирмана российская Миссия во главе с ним в полном составе покинет столицу. Обеспокоенный заминкой с исполнением фирмана, Петербург в знак неудовольствия решил понизить уровень дипломатических отношений с Портой с посланника до поверенного в делах.

Оказавшись между Сциллой и Харибдой, султан поручил своим визирям найти "соломоново решение" этому наболевшему вопросу. В результате Порта тайно пообещала Парижу публично не оглашать хатт-и шариф в Иерусалиме, что и было сделано османским комиссаром в Иерусалиме, несмотря на настойчивые протесты российского генерального консула К. М. Базили и Иерусалимского патриарха Кирилла. Затем, после решительного протеста Петербурга, заявленного поверенным в делах русской Миссии в Константинополе, Порта направила указания комиссару исполнить фирман, однако с ограничениями, расцененные Петербургом как оскорбительные для Православия и для России как его покровительницы на Востоке. Кроме того, под нажимом профранцузски настроенной части своих министров султан пошел на новые уступки, поставившие католиков в привилегированное положение по сравнению с православным и остальным христианским духовенством в Палестине.

Четвертая фаза (январь - сентябрь 1853 г.) сочетала в себе элементы военно-политической дипломатии, когда параллельно переговорам князя Меньшикова с Портой Петербург прибег к тактике военного устрашения близ турецких границ. Тем не менее, цели, поставленные императором Николаем I перед своим чрезвычайным послом, не были полностью достигнуты.

Приведенные в данном исследовании новые архивные документы по вопросу о святынях Палестины позволяют, на наш взгляд, не только расширить рамки событий, связанных с Крымской (Восточной) войной, но и, как представляется, шире и объективнее взглянуть на ее непосредственную первопричину.

Очевидно, что, увлекшись спором вокруг Святых мест, Россия повела себя в нем крайне неосмотрительно, поставив под угрозу свои национальные интересы и свою роль в ёго-Восточной Европе. Ответственность за это во многом лежала на российской дипломатии, которая не сумела правильно оценить по-новому складывавшуюся международную обстановку и поляризацию сил европейских держав. Недооценка Петербургом дипломатических маневров Порты привела сначала к османско-французскому "дуэту", окончательно расстроившему европейский "концерт" Священного союза, и сколачиванию нового военного блока против ее ведущего члена - России. Кроме того, донесения и депеши российских посланников, особенно в европейских столицах, содержали информацию, порой не отражавшую реального положения дел и развитие позиций стран пребывания к Святоместному делу, что в итоге дезориентировало Петербург в определении возможных союзников и противников. Свидетельством тому явилась ошибочная ориентация Николая I на Лондон как на возможного партнера или хотя бы нейтрального наблюдателя вплоть до начала 1853 г., когда уже окончательно определилась ось "Париж - Константинополь".

Царской дипломатии были также присущи прямолинейность и чрезмерная открытость при изложении своих политических планов, в том числе носивших стратегический характер. Чтение вслух канцлером секретных донесений своих дипломатов аккредитованным в Петербурге европейским послам "в порядке поддержания интимности и доверительности контактов" по сути лишало Петербург возможности действовать секретно, скрытно и внезапно в отношениях с европейскими столицами. С другой стороны, в ходе чрезвычайного посольства князя Меньшикова послы Великобритании и Франции оперативно получали от Порты детальные отчеты о содержании своих бесед с русским послом и предлагаемых к подписанию документов, о чем в Лондоне и Париже узнавали подчас раньше, чем в Петербурге.^[19]

Накануне отправки посольства Меньшикова императору Николаю I придворные сановники предлагали несколько вариантов решения спора о Святых местах. Глава внешнеполитического ведомства, например, предлагал ограничить действия России лишь демонстрацией силы перед Портой, не доводя дело до конфликтной ситуации с западными столицами. Были и такие, кто считал возможным уладить дело миром и "золотом" путем подкупа влиятельных визирей Дивана и Порты, как это делал, по их мнению, Париж. Представители военного министерства предлагали провозгласить независимость порабощенных османами христианских народов на Балканах и взять штурмом Константинополь. Однако в конечном итоге "вечному канцлеру" К. В. Нессельроде удалось убедить императора действовать в строгом соответствии с европейскими "принципами легитимизма" в рамках Священного союза, с 1815 г. сковывавшего руки России на Западе и Востоке.

В Российской империи механизм принятия и исполнения дипломатических решений в Святоместном деле был достаточно прост: император - государственный канцлер - посол (посланник) - генеральный консул (консул), что исключало наличие и учет оппозиционной точки зрения, придавая решениям несколько односторонний характер. Если прибавить к этому неточность оценок и анализа позиций всех вовлеченных в спор сторон, содержавшихся в ряде посольских депеш из Парижа и Лондона, то "на выходе" вероятность погрешности принятых на Дворцовой площади решений была достаточно высокой.

С другой стороны, в Западной Европе вопрос о Святых местах при помощи мощной трехлетней кампании в прессе продолжал оставаться предметом жарких споров и дебатов как в правительственных кругах, так и в рядах политической оппозиции, что, в конце концов, не составило особого труда для правящих кабинетов Лондона и Парижа заручиться необходимой поддержкой для объявления войны Петербургу. В России же Святогробское дело накануне, в ходе и даже после Крымской войны оставалось малоизвестным и непонятным для большей части русского общества. Российское правительство проигрывало информационно-пропагандистскую кампанию с самого ее начала. Попытки нейтрализовать нескончаемый информационный поток западной пропагандисткой машины силами лишь одного Первого Политического отдела, крайне ограниченного в возможностях и, как оказалось, малоэффективного в выполнении стоявших перед ним задач.

Примечательно, что после окончания войны многие в российском обществе, в частности в церковных и славянофильских кругах, усматривали в "войне за Святые места" символические черты "крестового похода" западных держав нового времени с религиозным вектором, обращенным (как и много веков назад) в Палестину, а политическим - против России с целью подрыва ее доминировавшего влияния на десятимиллионное христианское население Османской империи. Единственная разница, которая бросалась в глаза, это то, что впервые в истории "франки" и "сарацины" объединенными усилиями выступали в нем единым фронтом против "Третьего Рима", никогда не принимавшего участия в крестовых походах.^[20]

Россия извлекла из поражения в Восточной войне надлежащие уроки. Основные цели русской политики были сформулированы новым министром иностранных дел князем Горчаковым в циркуляре своим представителям при дворах иностранных государств 21 августа (2 сентября) 1856 г. В документе говорилось о намерении Петербурга жить в "добром согласии со всеми правительствами";^[21] о свободе действий русского правительства в отношении Венской системы, более четверти века сохранявшей мир в Европе и нарушенной не по вине России; о решении сконцентрировать большее внимание не на внешних, а на внутренних делах страны. Вместе с тем в документе содержалась ключевая фраза, внушавшая внутреннюю тревогу и беспокойство европейским дворам: "Обращаются к России с упреком, что она уединяется и хранит молчание в то время, когда совершаются дела неправые и несправедливые: "La Russie boude, dit-on. La Russie ne boude pas. La Russie se recueille" (фр. "Говорят, что Россия хранит молчание. Россия не хранит молчание. Россия сосредотачивается").^[22] Благодаря этой "внутренней сосредоточенности" и активному последующему религиозно-политическому продвижению на Восток менее чем за полвека после этой войны в Святой земле появилась "Русская Палестина", большая часть которой сохранилась до наших дней.

К концу Восточной войны влияние Великобритании и Франции на Порту достигло своего апогея. Султан Абдул Меджид в знак признательности за победу над Россией впервые за несколько веков после крестовых походов открыл аль-Харам аш-Шариф^[23] перед высокопоставленными представителями западных держав для посещения. В марте 1855 г. герцог и герцогиня Брабантские стали первыми западными посетителями горы Мориа. Спустя несколько месяцев там побывал другой британский подданный - миллионер-филантроп, один их видных деятелей еврейской общины Великобритании сэр Мозес Монтефиоре, который, непрестанно цитируя 121-й псалом Торы, был доставлен на священную гору в портшезе,^[24] чтобы нечаянно не коснуться ногой этого заповедного для иудеев места. По настоянию Монтефиоре британцам удалось также добиться от Сераля разрешения на расширение территории синагоги в иудейском квартале Иерусалима. Не были забыты и французы: построенную в XI в. крестоносцами церковь Св. Анны (превращенную Салах ад-Дином в медресе после изгнания латинян из Иерусалима в 1187 г.) султан вернул императору Наполеону III в качестве "подарка французскому народу".^[25] Правда, на этот раз новые султанские "милости" за счет святынь Палестины уже не выходили за рамки зафиксированного статус-кво. Попытки же нарушить существовавший порядок вещей Святых мест не прекратились и после Восточной войны.^[26]