Дорога под обстрелом

20 сентября исполнится десять лет со дня преставления протоиерея Георгия Лысенко. Таких, как он, нельзя забывать.

Чушь? Да; но ведь тогда она воспринималась как норма, и очень, очень многими — как правда. Более того: если мы найдем в себе силы вслушаться в этот безумный треск повнимательнее, мы поймем, что это не просто лобовая атака, это утонченная стратегия. Цель публикации «О чем глаголет с амвона…» — поссорить священника с его же паствой, с прихожанами. Перетянуть некую сомневающуюся, «небезнадежную», «не до конца потерянную» часть прихода Духосошественской церкви на сторону «советского народа». Для того-то и начинается этот текст так странно: «Группа верующих, посещающих Духосошественскую церковь… попросила (кого она попросила?! — Авт.) растолковать, почему настоятель этой церкви священник Георгий Лысенко в своих молитвах и проповедях так упорно твердит…» — а далее проводится мысль, что сомневающиеся, не дающие себя обманывать прихожане настоятелю неугодны.

Впрочем, 31-летнему (на момент цитируемой публикации) отцу Георгию было уже не привыкать. Он уже хорошо знал, что жизнь священника в СССР — это дорога под обстрелом.

«Он у нас какой-то другой был — с детства»

Какие воспоминания связаны у нее с братом? Пуховый платок, с которым он приходил забирать ее, первоклассницу, из школы в лютый мороз: «Всю меня закутал, идем мы с ним, и он со мной беседует…». Доброта, участливость, открытость характера. Привязанность к родному дому, к родителям: когда уехал учиться в Саратов, страшно тосковал. А еще…

— Юра — он у нас какой-то другой был — с детства. Не такой, как все…

«Не секрет, что я, имея 18 лет от роду, оставил второй курс в техникуме (строительном.— Авт.) и перешел учиться в Саратовскую духовную семинарию с целью послужить тому Голосу, который увлекал меня, чуть-чуть тлея в душе с самого малого возраста, и который затем, разгоревшись, увлек меня на духовное поприще» — это из отчаянного письма 26-летнего (1957 год) настоятеля Покровского молитвенного дома в Энгельсе Георгия Лысенко Святейшему Патриарху Московскому и всея Руси Алексию I. Трудности, впрочем, начались задолго до этого письма. Сестра, Зинаида Васильевна, вспоминает, как ее вызывали в райком комсомола и настойчиво предлагали написать письмо в газету «Заря молодежи» — о том, как стыдно ей, комсомолке, за брата, ставшего попом:

— Мне и раньше было трудно. Я ведь еще в школе училась, когда Юра строительный техникум бросил и в семинарию поступил. Ко мне все стали относиться как-то так… подозрительно. Я очень тяжело это переживала. В советские годы я в церковь не ходила, только потом стала ходить и, когда исповедовалась первый раз, сказала, что меня заставляли писать это письмо о брате. Священник спросил: «Надеюсь, вы его не написали?» — «Нет, конечно нет. Но переживала очень тяжело».

(В чем каялся человек, не совершивший предательского шага? Не в той ли слабости, которая живет в каждом из нас и делает предательство возможным — «теоретически»?)

«Народ его сразу полюбил»

Первым местом служения 22-летнего батюшки стал город Пугачев, а потом его перевели в Саратов в один из двух действовавших тогда в нашем городе храмов — Духосошественский собор. Там-то и увидел его впервые нынешний митрофорный протоиерей Василий Стрелков — тогда еще просто Вася, и даже не семинарист:

— Он был молодой, красивый, и очень большой труженик. Народ его сразу полюбил. Люди почувствовали его благодатное отношение — и к богослужению, и к людям. Он удивительно служил, благоговейно. После службы народ толпами стоял, чтоб только получить благословение у отца Георгия…

Подчеркнем, это пятидесятые; разгромные статьи в «Коммунисте» впереди, но народная любовь к молодому (по нынешним меркам просто юному!) священнику сразу настораживает «народную» власть. Отца Георгия переводят за Волгу, в Энгельс. Это далеко, потому что привычного нам автодорожного моста еще нет. Добираться приходится вкруговую — через железнодорожный мост или, зимой, — по льду. Сергей Георгиевич Лысенко, врач-невропатолог, младший сын отца Георгия и Галины Владимировны, вспоминает, как отец подымался в три часа ночи, чтоб добраться к началу службы… Нет, не до храма, а до молитвенного дома. Храма Энгельсу не полагалось: довольно того, что в Саратове их два. В домике было все, что нужно — и алтарь, и антиминс, и народу всегда битком. Но настоятелю хотелось, чтобы это был настоящий храм, чтобы он и внешне выглядел достойно. Так началась…

…Первая кирпичная война

Изменение внешнего вида молитвенного дома категорически не устраивало власть: добротное кирпичное здание, даже и без куполов и крестов (о них не мечтали!), все равно будет привлекать внимание. На стройке появляется Филиппов — уполномоченный Совета по делам религий при Совмине по Саратовской области. Он обрушивается на отца Георгия. Обвинения уполномоченного вполне конкретны: под видом ремонта священник пытается превратить молитвенный дом в церковь, каковую в Энгельсе никто не разрешал. На дворе хрущевская эпоха — храмы закрывают и ломают, а этот, смотрите-ка, решил выстроить!

Отцу Георгию двадцать шесть, он горяч и упрям. Он категорически отказывается разобрать недостроенные стены.

На Саратовской кафедре — 77-летний митрополит Вениамин (Федченков), глава военного духовенства врангелевской армии, затем один из виднейших деятелей русской эмиграции, вернувшийся в СССР после войны, искренне надеявшийся на духовное возрождение любимой страны; он к этому моменту уже успел сменить несколько кафедр, оброс конфликтами с властью и доносами. На митрополита, судя по косвенным данным, давят со страшной силой, он не в силах защитить молодого упрямца, не в силах просто втолковать ему, что священнику в СССР так себя вести нельзя. На епархиальном совете или собрании владыка Вениамин объясняет, как важно слушаться властей и исполнять государственные законы; при этом он произносит замечательную фразу, говорящую, скорее всего, о его собственном отчаянии: «Современность учит нас тому, чтобы мы были незаметны». Чуть позже отец Георгий пишет на имя владыки что-то вроде объяснительной записки: дескать, то, что я периодически езжу в Энгельс и подбиваю народ на протесты по поводу прекращения стройки и моего снятия с настоятелей,— клевета, в Энгельсе я давно уже не был. «Слава Богу! Доложить уполномоченному», — устало чертит красным карандашом владыка Вениамин. Вскоре после этого он уйдет на покой и уедет в Печеры — умирать; Саратов оказался последней каплей в чаше его терпения.

Что интересно, недостроенные стены остались стоять, а иерею Георгию вернули отобранную регистрацию (своеобразный «аусвайс» для всех церковнослужителей в СССР), благодаря помощи протоиерея Михаила Зернова, будущего владыки Киприана: служивший тогда в хозуправлении Патриархии отец Михаил заметил в коридоре растерянного саратовского батюшку и просто не мог ему не помочь. Судя по всему, он передал прошение отца Георгия тогдашнему Патриарху Алексию (Симанскому).

«Просим вас верить, что мы с вами»

Благодаря духовной дочери отца Георгия, просившей меня не называть ее имени (она очень скромный, но при этом удивительный человек: тридцать лет кряду преподавала в одном из саратовских вузов и тайком ходила в храм), я прочитала несколько тогдашних писем — пастырю от пасомых. Бурые, едва не рассыпающиеся в руках листочки: «…просим Вас верить, что мы с Вами, наш хороший, любимый, душевный, мученик на церковном поприще, герой…»; «Мы горячо молимся и будем молиться за Вас, да дарует Вам Господь силы и крепость для перенесения данной неприятности, для несения того креста священства, который Вы так кротко и терпеливо несете… Мы ответим на эту статью еще большим сплочением между собой (реакция на попытки поссорить приход.— Авт.) и еще более частым посещением церкви».

Беспокойного священника вновь отправляют за Волгу, на Покровский приход. Тут-то и выясняется, что он…

…Ну просто ничего не понял. Ничему за эти годы не научился. Опять достает кирпич и лес…

Вторая кирпичная война. Ремонт телевизоров

Уже упомянутый здесь протоиерей Василий Стрелков — непосредственный свидетель Второй кирпичной войны отца Георгия; в тот период он регентовал в Покровском молитвенном доме.

— Приход в Энгельсе был активный, были украинцы и еще много мордвы, а это такой народ — упорный, твердый! Они защищали храм и не боялись никаких начальников, в любой кабинет могли прийти и сказать, что думают. И староста прихода был мордвин, Надежкин Георгий Андреевич, пенсионер, всю жизнь проработал на заводе, славный человек! И вот, они с отцом Георгием решили: надо продолжать то, что начинали тогда, в пятидесятых, надо построить храм.

— А то, что тогда успели, сохранилось или разобрали?

По словам отца Василия, власти опять были чрезвычайно недовольны; они заперли двери вновь построенного кирпичного храма, запретили в нем служить. Людмила Петровна Князева, с 1954 года служившая в саратовских храмах псаломщицей (таких, как она, нужно приравнять к участникам войны), вспомнила, как отец Георгий через окно вытаскивал престол и жертвенник. Была еще крещальня — домик рядом, во дворе, совсем маленький — в ней-то и служили какое-то время, распахивая настежь окна и двери — чтобы люди, стоявшие кругом во дворе, всё слышали…

Сейчас на этом месте, на улице Станционной в Покровске (официально пока еще, увы, Энгельсе), прекрасный храм Покрова Пресвятой Богородицы. Настоятель, протоиерей Владимир Серов, и прихожане молятся за героических храмостроителей безбожной эпохи, за их пастыря — иерея Георгия Лысенко…

…Которому эта стройка обошлась очень дорого. Его не просто отправляют за штат — власть хочет, чтоб он покинул Саратовскую епархию. Именно этого, судя по всему, требуют от епископа Саратовского и Волгоградского (впоследствии архиепископа Саратовского и Вольского) Пимена (Хмелевского). Сохранилось письмо владыки Пимена: он пытается убедить неугомонного священника в том, что ему лучше послушаться, внять совету Святейшего Патриарха Пимена, который, судя по всему, в курсе саратовской ситуации и тоже считает, что лучший выход из нее — немедленная «эмиграция» неугодного саратовским властям Лысенко. «Своим упорством вы подвергаете себя опасности безвозвратно лишиться тех благоприятных прав и возможностей, которые все еще перед вами», — пишет владыка Пимен. Здесь нужно почувствовать его осторожность. Ведь это не просто личное письмо, это документ, сохранившийся в архиве. Текст мог быть доступен тому же уполномоченному «по религии»; не исключено даже, что на него-то это письмо и было рассчитано. А в переводе на язык свободных людей процитированная фраза означает: там вы, отец Георгий, снова будете служить Литургию, а здесь — не надейтесь, здесь вам не дадут.

Мне трудно ответить на вопрос, почему отец Георгий не уехал — по семейным ли обстоятельствам или… или просто не смог смириться, согласиться с несправедливостью. Во всяком случае, ровно четыре года — с 1974 по 1978 год — он ремонтировал телевизоры в Доме быта. Где он научился их ремонтировать? Нигде, он просто все умел — с детства, интуитивно. Про таких в народе говорят: золотые руки. По словам протоиерея Лазаря Новокрещеных, в мастерской все знали, что Георгий Васильевич на самом деле священник. Он не боялся говорить на эту тему, отвечать на вопросы — проповедовал и там, насколько мог.

«Я все равно буду служить»

Его путь — это именно крестный путь; он был унижен, приземлен, но он не упал под тяжестью своего креста. Его пытались просто размазать, но не получилось, он оказался сильнее. Он не утратил веры, надежды и любви к Богу; не потерял благодати Божией, и эта сила благодати его хранила, окормляла, оживотворяла. И он с достоинством нес это свое унижение. Но это не унижение было на самом деле, это было его восхождение по духовной лестнице.

Отец Георгий верил, что отлучен от служения не навсегда; что вернется к престолу. Он повторял: Правда Твоя — правда вечная, и закон Твой — истина (Пс. 118, 142). Главное, что он не ожесточился, не ушел в отчаяние. У него и в мыслях этого не было. Он меня брал вот так за руку, крепко-крепко, и говорил: «Все равно я буду служить».

Он ведь не потерял ни одного верного ему духовного чада. Люди его поддерживали. Чем больше его преследовали, тем большую поддержку он получал от этих людей, которые точно так же были гонимы, унижены и оскорблены.

Я каждое утро проходил мимо обкома партии и видел там небольшие группы людей, в основном, конечно, пожилых женщин с воззваниями, с петициями, чтоб вернули отца Георгия. Никто, конечно, их не принимал, никто этих петиций у них не брал, но они продолжали приходить туда каждое утро, эти старушки. Они были поглощены тем, чтоб закончить это издевательство над отцом Георгием. Они приходили — по пять, по семь человек, но каждый день.

В отце Георгии не было ожесточения, горечи. Когда я приходил к нему, он всегда встречал меня улыбкой. В их домике в Обуховском переулке всегда было уютно и хорошо, тепло — во многом благодаря Галине Владимировне. Помню, как мы с батюшкой ездили в весенний лес — слушать соловьев. Он говорил, что общение с природой утверждает его в величии и благости Творца.

Маем 1978 года датировано прошение церковного совета все того же Покровского молитвенного дома уполномоченному Бельскому: «Просим Вас дать регистрацию священнику Лысенко Г. В. для служения в молитвенном доме». Первая подпись — уже упомянутого здесь славного человека Надежкина. Июнь того же года — соответствующий указ архиепископа Пимена. А в сентябре владыка Пимен награждает возвращенного к служению священника грамотой — за долгое безупречное служение. Остается вспомнить слова отца Лазаря — о том, что владыка Пимен пытался защитить отца Георгия Лысенко, но не мог.

Сергей Георгиевич Лысенко сказал мне, что от его отца, как и от многих других священников в те годы, требовали «сотрудничества», то есть пытались сделать его осведомителем о настроениях в церковной среде. Он отказался прямо и решительно. Это не норма, нет, в тех условиях это почти подвиг.

Сергей Георгиевич сообщил также, что один из уполномоченных под конец жизни просил у протоиерея Георгия Лысенко прощения: «То, чему я служил, рухнуло, а то, чему служите вы, стоит».

Молитвами старца Иоанна

Отец Георгий начинал здесь, в Саратове, тюремное служение. По воспоминаниям отца Лазаря, на первую встречу с осужденными 33-й колонии (там как раз построили маленькую церковь, это был первый в новой России православный храм за колючей проволокой) он привез магнитофон и поставил «Сказание о двенадцати разбойниках». Это произвело на зэков большое впечатление!

За него молился архимандрит Иоанн Крестьянкин: та самая преподавательница вуза, духовная дочь отца Георгия, вступила с ним в переписку и рассказала, как тяжко приходится ее духовному отцу. «А я Вашу просьбу о молитве за отца Георгия выполняю! Храни Вас Господь», — это короткая записка, а потом:

«Спасибо Вам, что сообщили о кончине отца Георгия.
Мы подали о нем поминовение в монастырский синодик и сами молимся о упокоении его души.
А Вам да будет в утешение то, что был в Вашей жизни человек — истинный служитель Божий.
Божие благословение Вам.
Архим. Иоанн».

Я знаю людей, которые по сей день страшно по отцу Георгию тоскуют и никак не научатся без него жить. Поэтому живут с ним.

А всего служения его у престола Божиего было — сорок девять лет.