Фотография 1920-х годов. |
Дед Артемий считался у нас в семье аристократом и сам таковым себя позиционировал. Я, конечно, знал его уже никак не в кожанке и не с героической кобурой, а степенным, заслуженным советским деятелем. О нем было известно, что в двадцатые, тридцатые и сороковые годы он занимал важные посты в карательных органах Твери, где и проживал вместе со своей женой Галиной и сыном Вадимом, который погиб в мае 1945 года.
– Между прочим, летчик, Герой Советского Союза, – с гордостью говорила мне о Вадиме моя мама. Вся родня очень ценила наличие в своих списках Героя Советского Союза. Имелась фотография, на которой дед Артемий с женой Галиной Сергеевной стоят в Польше у могилы, увенчанной пятиконечной звездой.
Раз в три месяца Артемий Степанович и Галина Сергеевна приезжали к нам в гости. Я всегда изумлялся тому, как от дедушкиного брата пахнет хорошим одеколоном, а сам он весь подтянут, выглажен, суров и важен. Он непременно то и дело выуживал из кармашка жилетки часы, откидывал крышку и проверял, который час, словно страна в какое-то урочное время ждала от него необходимого решения. Звонко захлопнув часы, он неторопливо возвращал их на место, поглаживал сверкающую цепочку и говорил:
– Да-с… Так на чем, бишь, мы остановились, судари и сударыни?
Ни дать ни взять – граф или даже князь, короче – голубая кровь. И это при том, что он, как и все его братья, происходил из самого простого крестьянского рода Кондратьевых и предки его некогда были крепостными у дворян Лыкошиных на Смоленщине.
Садясь за стол, Артемий Степанович старательно повязывал себе шею салфеткой, щи вкушал не так, как все мы, ложками хап-хап, а аккуратно по пол-ложки, чтоб, не дай Бог, не капнуло. При этом он считал, что в щах или супе надо съедать только жидкую часть, на тарелке у него всегда оставалась недоеденная гуща, и это злило моих домашних, но они не показывали виду. Пил дед Артемий исключительно коньяк, бутылку которого привозил с собой, и она же вся ему и доставалась, поскольку мой дед предпочитал беленькую.
– Тимофей, – говорил старший брат, – сколько раз тебе повторять, что водку хлещут только извозчики? Коньяк – вот продукт! Даже Черчилль предпочитал наш армянский коньячок.
– А мне на твоего Черчилля накласть, – потихоньку начинал сердиться мой дед. – Я рабоче-крестьянский человек.
После обеда дед Артемий снимал пиджак, в жилетке ложился на диван и спал ровно 40 минут, как традиционно положено в русском дворянстве. Наступала тишина, все ходили на цыпочках.
Дед Артемий знал, что аристократы любят играть в карты, и потому по завершении послеобеденного сна он, Галина Сергеевна, а также мои дед и бабушка вчетвером садились за это дело. Игра шла на копеечный интерес, но, тем не менее, проигравший всегда расплачивался, причем наш высокий гость неизменно делал это с огромным достоинством. Огорчение выражалось у него лишь в том, что он начинал помногу сморкаться, каждый раз величественно расправлял огромный носовой платок, посылал в него дары своего носа, долго складывал сей предмет обихода, как упаковывают парашют, расправляя каждую складочку, и бережно препровождал платок в карман пиджака. Если же он выигрывал, то не проявлял никаких эмоций, получая выигрыш с барским выражением лица, словно оброк.
Перед уходом гости пили чай. Дед Артемий наливал в него остатки своего коньяка и так услаждался. Уходя, он обычно застывал перед бабушкиными иконами в красном углу:
– Так и подмывает машинально перекреститься. Клавдия, сними ты их, сколько раз я тебе говорил! А ты, Тимоха, куда смотришь?
– И вправду, Клава, – тихо и вежливо обращалась к моей бабке Галина Сергеевна.
– Нечего тут командовать! – говорил мой дед, к окончанию визита всегда страшно злой на своего брата-аристократа. – У себя в Твери распоряжайся, понял?
– Ну что же, прият-тно провели время, – говорил Артемий Степанович, протягивая всем руку, как некую драгоценность.
Однажды он не на шутку ополчился на бабушкины иконы:
– Между прочим, партия и правительство в ближайшее время вновь намерены взять курс на уничтожение религии. Леонид Ильич довершит то, что не доделал Никита Сергеевич. Надеюсь, в этом доме понимают, куда я клоню.
– Чего ж мне прикажешь? Николу Угодника в огороде закопать? – с тоской спрашивала моя бабушка.
– Да выбросить, и дело с концом, – говорила Галина Сергеевна.
– Нет Бога, Клавдия, – спокойно и уверенно произносил Артемий Степанович. – Двадцатый век и Бог – несочетаемые понятия. Для чего нам дан разум? Чтобы осознавать отсутствие Бога.
Мой дед, считая себя атеистом, поддерживать старшего брата, однако, не спешил, полагая, что у себя в доме он волен сам распоряжаться:
– Ты, Артемий, партийный, тебе видней, есть Бог или нету. Я считаю тоже, что нет, но Клавдя имеет право.
– Тут дело не в Николе Угоднике, – возражал дед Артемий. – Дело в попах, которые, по сути, мешают нам строить будущее. Мне в свое время довелось иметь дело со многими из их среды. Упертая сволочь, должен вам сказать, судари и сударыни!
– Вот ты, Артемий, человек партии, коммунист, идейный борец, да? – злился мой дед.
– Безусловно.
– А чего ж ты по-старорежимному выражаешься? Тут у нас сударей и сударышень нету.
Однажды после очередного посещения нас Артемием Степановичем и Галиной Сергеевной я подслушал такой разговор между моими дедом и бабкой:
– Может, и вправду, Тимох, твоя мать его не от моего тестя родила?
– А от кого же?
– Известно, от кого, в народе-то поговаривали. Про соседского помещика Зубова.
– Сбесилась ты? Чего мелешь, подумай!
– Да ты и сам иной раз в сердцах про него скажешь: «Зубовский выплясок».
Слушая их, я вспомнил, что дед и впрямь так несколько раз выражался. И я, помнится, даже однажды спросил бабушку, что сие означает.
– Выплясок-то? – засмеялась баба Клава. – Чего ж тут непонятного? Помещик такой был у нас, по хвамилии Зубов. На свадьбе напился, плясал-плясал, плясал-плясал, вот у него из кармана Артюха и выпал. Закатился в угол, его потом нашли да и отдали на воспитание Степану и Настасье. Твоего деда Тимохи родителям.
Мне очень смешно было представить, как дед Артемий, маленький, будто солдатик, но уже такой весь из себя аристократический, вывалился из кармана пляшущего Зубова и покатился по полу в угол:
– Прият-тно провели время!..
И как его потом нашли, сдули с него пыль, протерли и стали растить.
Спустя много лет, когда ни моего деда, ни его старшего брата уже и в живых не было, я занялся изучением своей родословной и много выспрашивал у бабушки, у других родственников. И вот что узнал про Артемия Степановича. В двадцатые годы он, тридцатилетний, много и усердно потрудился на ниве истребления буржуев, помещиков, священников и прочих представителей дореволюционной России. И именно тогда у него появился тот аристократический лоск, коим он впоследствии резко отличался от своих братьев. Раньше он был на них не похож только внешне – совсем иное лицо, а тут и в поведении появилась перемена. Общаясь с аристократами, перенял их манеру поведения. А учитывая слухи о его происхождении от помещика Зубова, можно только диву даваться, как решительно он мстил тем, кто в безумной пляске выронил его из своего аристократического кармана.
Не менее поразительными оказались и обстоятельства гибели единственного сына Артемия Степановича и Галины Сергеевны. Прежде всего, мне удалось выяснить, что никаким Героем Советского Союза летчик Вадим Артемьевич Кондратьев не являлся. Его представляли к награде, но так и не утвердили. Но не это главное. В мае 1945 года он оказался среди летчиков, которым дозволили братание с американцами, типа «встреча на Эльбе». Выпив за дружбу с каким-то Джеймсом или Томом, Вадим Кондратьев не глядя махнулся с янки самолетами. Такое тоже иной раз случалось. Удаль, летчицкое гусарство. И из Германии он полетел не на своем отечественном истребителе, а на заокеанской машине. Пролетая над освобожденной Польшей, Вадим Артемьевич весело помахивал не своим, а чужим крылом. И наши же зенитчики, не увидев на том крыле красных звезд, ничтоже сумняшеся, сбили парня. Так на нем пресеклась линия деда Артемия, а возможно, и помещика Зубова.
Столь нелепая смерть, конечно же, не может быть предметом усмешки, хоть и горькой, но как ни крути, нельзя не задуматься о том, что деду Артемию аукнулась его работа в карательных органах. «Своя своих непознаша, своя своих побиваша»…
Дед Артемий держался молодцом почти до самой своей кончины, и лишь в последний их приезд к нам в гости обнаружилось, как резко он сдал. Он все еще старался сохранять благородную осанку и барственное выражение лица, но плечи то и дело опадали, а на лице что-то подергивалось, отчего глаза становились растерянными и виноватыми, будто человека разоблачили в какой-то подделке. Пахло от него не только одеколоном, но и тем, что свидетельствовало о старческом недержании. За обедом он пил только привезенный им же самим греческий апельсиновый сок, салфетку заложил себе под воротник криво и пятую ложку супа пронес мимо рта, отчего по щеке пробежал суповый ручеек, а кусочек моркови влетел ему в нагрудный карман. После этого он от супа отказался, трясущейся рукой вытащил из кармана жилетки часы и выронил их; они повисли, болтаясь, на цепочке. Он втянул их обратно, забыв посмотреть, который час, и лишь пробормотал:
– Судари и сударыни…
После обеда он прилег на диван и проспал целых три часа. Проснувшись, объявил:
– Давненько в картишки не резались.
Но карты вываливались у него из трясущихся пальцев, игра не шла, он путал масти, а тут еще моя бабка возьми да и спроси его:
– Артюша, ты про всех знаешь… Помещика Зубова опосля революции куда определили? В расход?
Дед Артемий вдруг испугался:
– Какого Зубова? Не было никакого Зубова! Ты чевой-то путаешь… То есть не чевой-то, а что-то. Вот ты, Клавдия, в Москве больше тридцати лет живешь, а так и не научилась правильно говорить. Надо не «опосля», а «после». Пожалуй, судари и сударыни, кончим игру: не идет она чевой-то.
Покидая наш дом, он кинул взгляд на бабушкины иконы и совершил самое неожиданное – поднес ко лбу сложенное в щепоть троеперстие! Тотчас спохватился, сконфузился, покраснел.
– Время… – пробормотал Артемий Степанович. – Приятно…
Вскоре мой дед ездил прощаться с братом в Тверь, а вернувшись, описывал солидные, почти правительственные похороны с несением орденов и медалей на красных атласных подушечках. Галина Сергеевна, как верная голубка, пережила своего мужа всего на пару месяцев.
Что бы там ни было, мне помнится, как в детстве я восхищался выправкой деда Артемия, запахом его одеколона, неторопливостью движений, правильной речью и хорошо поставленным голосом. Иногда, вспоминая его, я пытался изобразить нечто похожее.
Однажды я выступал на открытии сельской библиотеки, дарил свои книги и почему-то припомнил Артемия Степановича. И до моего слуха донеслось, как две старые женщины говорили между собой обо мне:
– Гляди, какой холеный, ну чисто барин!
– А нам бы другого и не прислали. Выразили уважение.
Я потом долго всматривался в зеркало, но так и не увидел в своих чертах сходства с дедом Артемием. Облегченно вздохнул и перекрестился на икону.
Попали Вы ,А.Сегень ,на мой взгляд,в одну компанию с Т.Егоровой и П.Санаевым ,которые "ради красного словца не пожалеют ни мать ,ни отца".А между тем ваш "сколько-то юродный"брат всё-таки БЫЛ ПРЕДСТАВЛЕН к высшей награде своей Родины,и погиб тем не менее, выполняя поручение Родины во время Великой Отечественной войны.
А Вы уж в другой раз определитесь,где работал Ваш двоюродный дед:в Рязани или в Твери?Кстати на фото он не в кожанке и не в узких брюках,а просто стоят два мужика с усталыми глазами,один поразгильдяестей,другой более подтянут.
Странно, как люди читают тексты?..
Это ведь вы, Татьяна николаевна, написали комментарий ради красного словца. А что касается "не пожалеют ни мать, ни отца" именно ваше отчество написано с маленькой буквы...
В данном рассказе автором ни слова не сказано плохо о своем далеком родственнике. Писатель никоем образом не судит его, не критикует и в то же время не облизывает. Что касается брата, сына двоюродного деда, то он погиб нелепо, вовсе не выполняя задание (все подробным образом описано в тексте).
И где, в каком месте рассказа, упомянута Рязань?
Насчет фото. Фотография предоставлена сайтом, она не из личного архива писателя.
А рассказ получился очень теплый, душевный. Спасибо!
Это относится ко всем без исключения. Значит таков крест внука отмаливать своих неверующих дедов.
Я думаю, что это очень глубокий рассказ о несчастном человеке, который хотел быть лучше, выше, достойнее того, что он получил при рождении.
А Вы уж в другой раз определитесь,где работал Ваш двоюродный дед:в Рязани или в Твери?Кстати на фото он не в кожанке и не в узких брюках,а просто стоят два мужика с усталыми глазами,один поразгильдяестей,другой более подтянут.
2. Эх, сколько суеты сует на Руси было, вот и досталась суета, только другая, иного качества.
3. У нас в одной куб. станице в 1918 г., перед её занятием, красные условием своего гуманного обращения поставили соответствующим образом оформление: встречу с хлебом-солью, причом с батюшкой. Своеобразный креатив и перформанс образца боевого 18-го года. Тем не менее, позже начались расправы, а батюшка был расстрелян на улице, труп не убирали под угрозой "присоединения". Канонизирован. Мученик 20 века. Кстати - и женщин тогда же расстреливали. (По рассказам пожилых одностаничников в 70-х г.г.). Не знаю, какие делать умозаключения о последствиях. Может быть, оно состоит в том, что пришлось вот так же и Эдельвейс встречать, которые предолели несколько тысяч верст. Причинно-следственная взаимосвязь несомненна. Суета сует.
Но несколько лет назад Крест вернули на свое законное место. И ночью женщина, которая живет напротив церкви, увидела, как Крест загорелся языками огня и все пошло вверх и в доме стало светло. Она сказала мужу: "Валя, ты как хочешь, но пенсию за следующий месяц я отдам полностью на восстановление церкви. У этой женщины была сестра - двойняшка. В детстве она умерла. Мать стала ее называть Шурой и она приняла это имя, жалея свою мать. Так она живет, молится как раба Божия Лидия, для людей - Шура. Надежда.