Великий пост с патриархом Алексием I

О том, как проходил Великий пост патриарх Алексий I (Симанский), о людях и храмах той поры рассказывает Николай Сергеевич Георгиевский, первый регент и основатель Патриаршего хора храма Христа Спасителя.

– Николай Сергеевич, позвольте, прежде всего, поздравить вас с высокой наградой, врученной вам Святейшим Патриархом Кириллом «во внимание к трудам церковным», – орденом святого благоверного князя Даниила Московского.

Позади уже первые седмицы Великого поста. Хотелось бы попросить вас поделиться воспоминаниями о том времени, когда наша Церковь жила, может быть, не в таких благоприятных – внешне благоприятных – условиях, как сегодня. В то время существовала подчас прямая конфронтация с властью, но жизнь церковная, тем не менее, изобиловала и святостью, и духовными подвигами, и теми сокровенными моментами, которые сейчас мы переживаем, к сожалению, не в той степени.

Ваша семья была близка к приснопамятному патриарху Алексию I (Симанскому). Как проходил Великий пост патриарх Алексий I?

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский) с иподиаконами. Слева: будущий митрополит Питирим (Нечаев)

Большинство русских людей в то время следовали православным традициям так, как это было принято исстари на Руси. И я, конечно, счастливый человек: я смотрел на них, слушал их, воспитывался под их руководством и ощущал тот «аромат времени», о котором мы сегодня много говорим, часто вспоминаем, но который уже, конечно, навсегда ушел…

Я могу твердо свидетельствовать, что в атеистическом государстве Церковь проводила Великий пост именно так, как она проводит его и сегодня, и проводила многие прошлые века (да и в последующие будет так же проводить, я не сомневаюсь, коль скоро Господь Бог благословит им быть).

Великий пост в жизни Церкви – это определенный важный рубеж, когда христианин должен сугубо вспомнить о спасении своей души. И Церковь своими песнопениями, чтением священных текстов, особыми покаянными богослужениями напоминает нам об этом. Она призывает к тому, чтобы человек от внешней стороны жизни обратил все свое внимание на жизнь внутреннюю. Чтобы вспомнил о «храмине сокровенной», о своей душе – опять оплеванной, опять оскверненной грехами, помышлениями, непотребными чувствами. Ведь большинство из нас (может быть, за каким-то крошечным исключением) опять возвращается к тем же грехам, в которых кается. И иногда из-за этого становится просто стыдно идти на исповедь. Вспоминаю про себя: готовясь к исповеди, я постоянно имею перед собой материалы покаянного свойства, где перечисляются все возможные существующие грехи и прегрешения. И вот я с некоторым стыдом, а порой даже с ужасом, часто вижу, что на исповеди мне снова надо повторяться!

Я, например, записываю: «в этом я грешен», «в этом я грешен», и потом сравниваю свои старые записи (иногда мой духовник их не разрывает, поэтому они остаются «для контроля»).

Несколько слов хочу сказать и о своем духовнике. Это отец Николай из храма святителя Николая Чудотворца в Кленниках, человек очень достойный во всех отношениях. Он к тому же еще художник, очень искренний, верующий. Великолепный службист, знающий душу человека и умеющий врачевать ее, с пониманием относящийся ко всему, очень добрый, внимательный, культурный. В этом храме своя особенная, если можно так выразиться, «мечёвская братия», которая сложилась исторически. Вообще, Кленники – это по-своему особенный храм в Москве. Там свой настоящий приход: приходские люди знают друг друга, любят друг друга и помогают друг другу, а это сегодня большая, я бы сказал, редкость в московских храмах.

Сегодня, видимо, восстановилась в Кленниках та традиция, которая была еще при знаменитом отце Алексии Мечёве. Ведь именно о нем святой Иоанн Кронштадтский говорил богомольцам: «Зачем вы едете ко мне, когда у вас в Москве есть свой отец Алексий Мечёв?» То есть отец Алексий очевидно был духовником такого же уровня, что и отец Иоанн Кронштадтский, провидевший очень многие события в грядущей России.

Пост необходимо должен быть в церковной жизни. Такой пост, который сразу сообщает некоторую, что ли, осведомленность душе человека: «Пора подумать о вечном!», «Пора немного отойти от мирского!» И это касается не только и не столько еды, сколько помыслов. Ведь не человек для поста, а пост – для человека, потому что это врачевание души. К подвигу поста нужно отнестись так, чтобы человек сам переосмыслил свои действия, мысли, поступки и, проанализировав их, постарался избавиться от того, что он сделал плохого, или исправить то, что уже сделано не так.

Ведь все мы имеем непродолжительное время для покаяния, потому что для каждого из нас в конце концов откроются двери в вечность, куда нам нужно будет войти. И к этому – самому главному – входу нам нужно хорошо подготовиться, поэтому в каждый пост необходимо врачевать душу и хотя бы вспоминать о том, как ты проводил его раньше.

А у меня раньше было так… Представьте: с веселого праздника жизни вдруг попадаешь в церковь, а там – все постное, все в черном, на тебя глядят лики святых, а служат те священники, которые, можно сказать, Самим Богом были поставлены в эти храмы. Я говорю так потому, что очень сложно было быть священником в то время, и не только им самим, но и детям их, их семьям. Ведь дети часто не скрывали, что они – дети священников. А как сложно было им, например, в школе (я это знаю по себе): ты носишь крестик, а крестик этот перед всеми высмеивался! Но ты должен был всегда помнить, что если ты отречешься от Господа, то и Господь отречется от тебя: это внушаемо было нам, маленьким, обязательно. Мы тогда не демонстрировали открыто нашу святую веру, но и не скрывали ее. А вступление в пионеры или нечто подобное – ведь это же было целое дело! Вспомнить страшно, как тебя кто-то «прорабатывал», отчитывал!

Что касается поста, то он обнаруживался у нас даже в школьной столовой, когда, например, ты отказывался от котлет или еще от чего-нибудь, – и всегда все это бывало осмеиваемо. А ведь ребенком, помню, ты воспринимал это очень больно, особенно больно!..

Но вернемся к Великому посту времен патриарха Алексия (Симанского). Помню тогдашнюю Патриархию, которая так же, как и все остальные, одевалась во все постное… А в чем это выражалось конкретно? Например, менялись цвета лампад – как в Патриархии, так и у нас дома. Все цветные лампады убирались до Пасхи, абсолютно все. Оставались только белые и прозрачные. Покрывальца в святом красном углу тоже менялись на простые или на черные. Помню, как мы с моей бабушкой чистили иконы, протирали их. Как заправляли лампады вазелиновым маслом, которое я приносил из разных аптек, сливая из маленьких пузыречков в один большой… Вспоминаю, как моя бабушка по этому поводу восклицала: «Опять Николашка-то наш принес масло для лампад!» А ведь, если вспомнить, это был дефицит: когда выдавали это масло вазелиновое, на тебя в аптеке подозрительно косились. И если его покупал, например, мальчик, то это еще проходило, а если пожилая женщина, то ее спрашивали: «А рецептик ваш где?»

Рецепт на вазелиновое масло! Это сегодня, может быть, смешно, а ведь тогда в аптеки был спущен циркуляр: следить за тем, чтобы вазелиновое масло «не шло не в то русло», как они тогда говорили.

Н. С. Георгиевский. Фотография. 90-е гг. ХХ в.

Я вспоминаю и запахи. Запах крепкого восточного ладана, очень ароматный, запах каких-то тонких духов, к которому примешивался еще, пожалуй, запах крепкого хорошего кофе.

Помню, что Великим постом для Святейшего Патриарха из миндаля делали молоко, и это миндальное молоко несколько раз готовила даже моя мама. Надо сказать, что это был непростой процесс: нужно было сначала расшелушить миндаль, потом растолочь его, а потом добавить определенное количество воды. Причем после этого туда обязательно добавляли и освященную воду (впрочем, как и во все блюда, которые готовились в Патриархии).

Из кухни же обязательно доносился запах каких-то постных блюд, которые готовились тогда в Патриархии. А что мы тогда вкушали? Кисель с ложечкой меда, чай без сахара, сухарики черные – вот и все. Такой, например, была трапеза, которая готовилась для Святейшего Патриарха после совершения им богослужений.

А служил Святейший на первой неделе поста, как правило, «ефимоны» в приходских церквах или же в Богоявленском соборе (особенно в первый день поста). Первая Преждеосвященная литургия, конечно, бывала тоже в Богоявленском Елоховском соборе. А много позже, когда Святейший Патриарх был уже довольно старым и физически слабым (это, наверное, уже после того, как ему исполнилось 85 лет, тогда это как-то ощущалось), богослужения частично переносились уже в Крестовые церкви. Обычно же Великим постом Святейший служил и «ефимоны», и Преждеосвященную… То есть первая и последняя недели проходили у него обыкновенно в общественных богослужениях.

В то время при Патриархии состоял определенный повар, который мог угодить Святейшему Патриарху приготовлением, например, простых картофельных котлет, скажем, с грибным соусом. А на первое, помню, обычно были какие-то простые кислые щи, простая гречневая каша. Все было постным в еде, но и разговоров обычных тогда было мало!

Например, еще я очень хорошо помню, что обеденный стол в Патриархии постом был без скатерти: такой там был в столовой черный полированный стол.

Помню глубокие тарелки с постным яством: например, с киселем и ложечкой меда, туда добавленной. И помню, что мало было разговоров – все по-постному, все очень тихо, спокойно и как-то «с сокрушенным сердцем».

На самом деле пост – он, в общем-то, во всех этих мелочах, которые запоминаются детьми с самого раннего возраста. Я помню, например, как меня носили в храм, потом водили туда, а потом я уже сам встал на клирос…

А когда Святейший Патриарх умер, мне уже было ведь 26 лет! Так что 25 лет жизни с ним рядом – это, конечно, был очень приличный отрезок времени.

Надо еще сказать, что установленный при Святейшем Патриархе порядок удивительным образом не менялся из года в год. Как было все изначально заведено им же самим (или по примеру прошлых лет, или же он перенял это от своих родителей или от своего духовного отца – архиепископа, а потом митрополита Арсения (Стадницкого), так все это и шло.

Тут надо вспомнить, что он ведь был настоятелем Юрьева монастыря, а это тоже определенная школа. Но, безусловно, сказывалось и воспитание, и образование, и выдающийся интеллект. Главным же, на мой взгляд, было его очень интеллигентное отношение ко всему, что касается Святой Церкви.

– В те годы Церковь не обладала такими информационными средствами, какие у нее есть в наше время. Сегодня же, к примеру, Святейший Патриарх читает в храме Покаянный канон, а уже завтра эта видеозапись размещена в Интернете. Сейчас мы имеем возможность по радио или телевидению прослушать проповедь, в сети просмотреть фотографии и т.д., приобщившись таким образом к тому или иному церковному событию. Не нарушает ли все это, на ваш взгляд, некоей сакральности богослужения?

– Вы произнесли очень «сладкие» слова, потому что ведь далеко не у всех дома есть Интернет (включая, например, и меня, многогрешного), никаких распечаток я тоже сделать не могу. Кроме того, я просто не люблю технику, да и техника не любит меня. И тут, думаю, я не одинок. Кроме того, достаток тоже не особенно позволяет всем этим пользоваться, ведь я сейчас на пенсии.

Что же касается сути вашего вопроса, то, говоря откровенно, всё сегодня остается таким же, каким оно было всегда: ведь если человек хочет, он придет в церковь. Если же по каким-то причинам он не может (например, прикован к постели), но хочет участвовать в богослужении, тогда Церковь должна прийти к нему в дом посредством, например, телевидения. Ведь телевидение сегодня – это самое дешевое и распространенное из тех средств, которые у нас есть.

Поэтому, когда вы говорите, что сейчас все это «доступно и просто», я не согласен. У нас, к примеру, до сих пор нет церковного телевизионного канала – такого, какой был бы обособленным и, я бы сказал, поощряемым от государства. Потому что своими передачами он нес бы нравственность молодежи, нес бы необходимые компоненты морали, которые сегодня утрачены. А еще это было бы очень важно потому, что у нас сегодня очень много верующих стариков, прикованных к постели, слабых или даже просто проживающих далеко от храма.

Представьте себе: у вас нет возможности добраться до храма, а можно включить телевизор и посмотреть трансляцию, например, Покаянного канона и помолиться дома! Так же – и с любым праздничным богослужением, с любой проповедью. Но, к моему глубокому сожалению, этого у нас пока нет.

– Сегодня многие молодые люди используют различные технические новинки. На ваш взгляд, не будет ли такое их приобщение к Церкви – через электронные СМИ – опосредованным, не станет ли Церковь сама по себе для них ненужной из-за наличия таких широких виртуальных возможностей?

– Конечно, никакие виртуальные СМИ Церковь не заменят! Виртуальным пространством сама Церковь тоже никогда не была и не будет. Церковь – это индивидуально. Это очень важно – почувствовать себя в доме Отца Небесного. Очень важно! Церковь – это не здание, это духовная территория, это – «Се, ныне благословите Господа вси раби Господни, стоящие во храме Господнем, во дворех дома Бога нашего». Вот такая фраза одного из духовных концертов Г. Рютова вспомнилась мне (там тенор пропевает соло именно эти слова). Кстати сказать, песнопение это исполнял и мой хор, и хор В.С. Комарова. Этот концерт считался в то время «купеческим» по восприятию, но как же все это было правильно, как же это было замечательно!

Помню, что в памяти всплыли слова этого концерта и тогда, когда стоял во дворе храма Воскресения Христова в Иерусалиме. Так было там тепло, потому что рядом был Гроб Господень!

И я могу твердо сказать, что эти ощущения не заменят никакие другие! Да, конечно, дома – это от немощи, или от невозможности, или от трудности, или (спаси Бог!) от лени. Но все равно лучше присутствовать в храме и слушать самому!

– А технические возможности использовать как дополнительные: посмотреть и послушать, чтобы получить дополнительную информацию…

– Посмотреть и получить информацию – это, я считаю, не совсем то. Понимаю, что многие не согласятся со мной. Но в церкви всегда себя чувствуешь иначе: и не потому, что там ладаном пахнет, не потому, что еще какие-то ощущения там переживаешь. Там – своя обстановка, свой микромир, своя микросфера, где ты ощущаешь дыхание Божие, присутствие Божие. Особенно – во время святой Евхаристии. Тут – как себя настроишь, а для человека, воспитанного в церковном духе, это легче.

Святейший Патриарх Московский и всея Руси Алексий I (Симанский)

Несмотря на то, что Святейший Патриарх Алексий произносил все богослужебные возгласы тихим голосом, все это было очень четко, говорил же он на прекрасном русском языке. Был очень грамотным, очень воспитанным, очень интеллектуальным человеком, но, помимо этого, ты невольно ощущал, что он обладает огромной молитвенной практикой. И эта практика молитвы – даже при немощи, свойственной его почтенному возрасту, – всегда давала некую квинтэссенцию своего рода «пророческого чина», если можно так сказать.

– А в чем это выражалось?

– В его облике, в его манерах, в его голосе, в том, как он произносил слова. Это все было тоже очень, я бы сказал, интимно. Помню отчетливо, что весь храм замирал в тишине, когда Святейший Патриарх что-то произносил.

Конечно, он замечательно читал и Великий покаянный канон святого Андрея Критского.

Говоря о том удивительном и неповторимом времени, сложном, конечно, для Церкви, вспоминаю почему-то здесь и протоиерея Николая Колчицкого, который тоже работал тогда в Патриархии. Можно по-разному относиться к тому, как он общался с советскими властями, но ведь в храме это был пастырь! Пастырь, который мог произнести проповедь, рыдая от сознания своих личных грехов и исповедуя их вслух безбоязненно перед всеми молящимися, особенно в Прощеное воскресенье. Я никогда этого не забуду. А тогда, когда увидел это впервые, был совершенно потрясен!

Как ни говори, священник не может быть равнодушным, «амебным», индифферентным – он обязательно должен быть личностью. Личностью очень эмоциональной, очень восприимчивой к чужому горю, к чужим грехам. А в первую очередь – к своим. То есть главное – у него должна быть искренность и сознание своего как бы «наместничества» от Бога.

Ведь даже на исповеди мы слышим, что священник является лишь посредником между исповедником и Христом! Однако служащий священник (а уж тем более архипастырь) еще олицетворяет собой одушевленный образ Христа, как говорил об этом Святейший Патриарх Алексий. И если всегда помнить об этом, нужно предъявлять к себе очень высокие требования, потому что это крайне высокая ответственность.

– Мы вновь обратились к прошлому. Что бы вы припомнили особенного из московской храмовой жизни того времени?

– Да, давайте вспомним то время, вспомним те песнопения, вспомним о том, как всегда ценили в нашей Церкви (а особенно тогда) и регентов, и диаконов, и хороших добродетельных священников. А особенно ценили их архиереи: они очень, я бы сказал, по-доброму относились к ним, и была какая-то между ними взаимная гармония.

Например, в храме Преображения на Ордынке служил епископ Киприан, там же были протодиакон Егоров и регент хора знаменитый Николай Васильевич Матвеев. Так вот, это были «три кита», на которых держалась вся особенная атмосфера в этом храме, будь то пост, будь то праздник, будь то какие-то молебны… А там ведь находится чудотворная икона Божией Матери «Всех скорбящих Радость», очень почитаемая святыня для Москвы. Так вот, акафист перед ней всегда исполнялся нараспев. Были, понимаете ли, свои особенные краски, присущие именно этому храму, который всегда воспринимался каким-то петербургским островком в нашей столице.

– И такие особенности были у каждого прихода?

– Да, у каждого прихода тогда были свои особенные традиции. Например, сейчас мне вспоминается «монашеский» приход храма святого Пимена Великого. Мы тогда жили на 2-й Тверской-Ямской, и после приходского храма этот храм был вторым у нас. Это произошло после слома храма святого Василия Неокесарийского на 1-й Тверской-Ямской, в котором мой дед состоял одним из почетных ктиторов.

А ведь раньше таких ктиторов было несколько человек, и если староста тогда жертвовал на храм и на его содержание, то потом, в советское время, староста был таким человеком, который, наоборот, непомерно черпал из храма на свои нужды (обычно старостами бывали ставленники исполкомов).

Но сейчас-то все, слава Богу, встало на свои места, и священник вновь является полным хозяином прихода, а это налагает на него огромную ответственность. Потому что если раньше замечали какой-то непорядок, то говорили: «Ну вот, понятно, это староста, мы знаем, кто его поставил!», то теперь справедливо подумают, что именно священник чего-то недосмотрел.

На мой взгляд, это уже хуже, потому что хозяйственником пастырь может быть, а может и не быть. Это ведь тоже талант…

– Слушая о нюансах, которые сопровождали жизнь православного человека того времени, удивляешься: вроде бы все это было совсем недавно, а между тем – прошло с тех пор почти полвека…

– Да, время идет… Но я твердо убежден, что все еще у нас впереди, а главное – что в Церкви, как и в обществе, должен существовать закон. Личности должны воспитываться, лелеяться, а не подавляться. И на приходах, конечно, священник должен быть главным. Но главным – это быть добрым отцом, а не администратором или начальником. Мы, миряне, всегда ожидаем, соответствует ли священник или архипастырь своему именованию «отец». Как мы, например, называем Святейшего Патриарха: «Великий господин и отец наш». Так вот, священник должен являть собою эталон не только внешнего, но и внутреннего соответствия тому образу, который он призван олицетворять. Своей верностью, верой, добротой, любовью – то есть теми добродетелями, имена которых написаны на оборотной стороне его священнического креста: «Образ буди верным чистотой, верой, любовью…» Вот ведь что самое главное! И мне думается, что эти слова должны быть непреходящими для каждого священника. Тогда мы будем иметь личностей – и именно там, где они должны быть, где их ждут.