Возвращаясь в покинутый дом

Коринна (Корнилия) Делкескамп-Хэйес, из семьи немецких протестантов, росла и училась преимущественно в Бонне (Германия). В должности ассистент-профессора философии преподавала в Университете штата Пенсильвания (Pennsylvania State University, USA), позже, вернувшись в Германию, вышла замуж. В 1998 году была крещена в Сербской Православной Церкви в день памяти преподобного Корнилия Комельского игуменом Василием из скита во имя святителя Спиридона, что в Гайльнау (Германия). В настоящее время Корнилия – независимый ученый, публикует свои работы в Европе, Америке и Китае. Она также редактирует журнал «Христианская биоэтика: неэкуменические исследования в медицинской этике» («Christian Bioethics: Non-Ecumenical Studies in Medical Morality»), состоит членом редколлегии «Журнала медицины и философии»(«Journal of Medicine and Philosophy»).

Золотой реликварий с мощами волхвов

– Корнилия, вы из лютеранской семьи. Как вы узнали о Православии?

– Для меня «узнать о Православии» не было проблемой. Мои лучшие друзья Сьюзен и Герман Энгельгардты^[1], с которыми я профессионально связана уже много лет, приняли Православие за восемь лет до меня; они говорили со мной на эту тему, но я оставалась глухой. Я тогда была глубоко вовлечена в жизнь протестантской общины – в самые разные ее сферы: от работы с детьми до органов окружного самоуправления. И хотя я чувствовала ограниченность «богословских поисков» этой социальной группы, но была убеждена, что каждый уважающий себя немец не меняет религии. (Для меня поменять веру было все равно что менять профессию, мужей, юристов, докторов – слишком «по-американски».) Я больше беспокоилась не о своем спасении, а о том, как бы не обидеть своих предков, упокоенных в протестантских могилах. Честно говоря, я всегда ощущала недостаток общения с Богом. Я представляла себе, что где-то спрятан сундук с сокровищами, в котором можно найти подлинное христианство. Я знала, что когда-нибудь захочу отыскать этот сундук и открыть его крышку. Я молилась буквально такими словами: «Господи, приди и открой мне Себя – но только оставайся на расстоянии вытянутой руки, чтобы не расстроить мою счастливую жизнь». И Он ответил. Внезапно возникшая тяжелая семейная проблема заставила меня молиться буквально о выживании.

Корнилия Делкескамп-Хэйес

Другое было еще более странным: погружаясь в эти свои тревоги, я впала в искушение, которое хотя было и смешно само по себе, однако требовало всех сил для борьбы с ним. Это было еще хуже. Как могла я иметь такие преобразующие встречи с тем, что, как я боялась и надеялась, было настоящей живой Божественной Любовью (даже если указываемый Ею путь, если это действительно была Она, не укладывался ни в какие мои богословские представления) и в то же время ощущать себя затронутой чрезвычайным злом? Все это еще больше отдалило меня от протестантской культуры моей родины и от католиков, с которыми я была связана по работе или дружила, потому что наши дети ходили в школу, опекаемую францисканским монастырем. Когда через несколько месяцев Энгельгардты оказались проездом во Франкфурте, я с раздражением описала им всю ситуацию. Они только молча посмотрели на меня (что само по себе было чудом), и я почувствовала: они все поняли. Через полгода они нашли в своем крайне плотном графике три свободных дня и с любовью и решимостью победили мое сопротивление. Они дали мне икону Христа и Молитвослов, наказав при этом никуда не ходить и ждать дальнейших указаний.

– Разве они не хотели, чтобы вы побывали на православной службе?

Скит во имя святителя Спиридона в Гайльнау

– Ваша церковная жизнь до сих пор больше связана с немецкими православными общинами?

– Совсем нет. Таковых очень мало в Германии. А поскольку мы живем в селении к востоку от Франкфурта, то два ближайших к нам прихода – в Майнце и Вюрцбурге – слишком далеко от нас, чтобы регулярно бывать там на службах. Но и это оказалось благословением, так как дало мне возможность делиться опытом церковной жизни с различными этническими общинами. Сначала я ходила в Никольский приход во Франкфурте, принадлежащий Русской Православной Церкви Заграницей. Это был приход политических эмигрантов, покинувших Россию в период коммунизма в разные годы, их детей и внуков. Это была довольно однородная группа, и я, со своей протестантской повышенной чувствительностью и эгоцентризмом, привыкшая к радушному гостеприимству, сочла их сосредоточенность на духовном и друг на друге за неприветливость. Поэтому попробовала ходить в греческую церковь во имя пророка Илии. Здесь во время моей первой Божественной литургии три маленьких, одетых в черное бабушки встали одна за другой со своих скамеечек у стены и предложили мне сесть. Будучи воспитанной в монастыре (тщеславной) немкой, я, конечно, осталась стоять. Но их любовь и забота тронули меня. В годы моего возрастания в Православии греки были моими учителями, как и сейчас. Я училась у них терпению – они всегда терпеливо сносили мое фарисейство («я знаю, как лучше»), училась у них той доброте и тому высшему смирению, с каким они встретили новообращенного «зелота», училась той легкости, с которой очень благочестивые («монашеского вида») верующие греки перемещаются среди более по-мирски настроенных верующих, приходящих в храм перед самым причастием!

Наконец мой муж (тогда еще не православный) счел себя готовым разделить со мной мою веру, но поскольку он считает греческие песнопения слишком иностранными, мы возвратились к русским. Священник отец Димитрий Игнатьев, болевший во время моих первых посещений русского храма, оказался на редкость приветливым, и он вставлял в богослужение на церковнославянском чтения и ектеньи на немецком языке. К тому же русские, признав нас теперь частью своей общины, проявили себя тоже очень любящими и гостеприимными, как греки. Этот приход растет за счет эмигрантов с Востока, многие из которых до этого не были воцерковлены, но оказались едва ли не генетически предрасположенными к жизни в Церкви. Среди них немало очень бедных, но они посвящают Церкви всех себя, и мне очень совестно видеть их жертвенную любовь. У русских я просто наслаждаюсь строгой дисциплиной в молитве (никаких стульев!), сосредоточенностью общины на каждой детали обряда, и это очень помогает новоначальным.

Иеромонах Паисий и игумен Василий, скит святого Спиридона. Гайльнау, Германия

Еще я познакомилась с отцом Стефаном Ангелом из румынской церкви, что в городе Оффенбах, – этим благодатным «тружеником на ниве миссии» среди румын в Германии, который всегда зовет в Святую Церковь и немцев. Мы сразу подружились. Он имел смелость превратить производственное помещение в храм, хотя городская администрация не давала на это разрешение. Всякий раз, когда его навещали инспекторы, отец Стефан показывал им большую «комнату для занятий по интересам» или «место для дружеских встреч», а в это же время втайне выкладывалась новая апсида для алтаря позади старого иконостаса, привезенного им из Румынии. Он еще в Румынии привык к наказаниям за несанкционированное строительство храмов и не собирался пасовать перед немцами.

– Какой опыт вынесли вы из встреч с Православием в столь многих и разных культурных формах и языках? Многие англоязычные неофиты, как нам кажется, предпочитают богослужения лишь на родном для них языке и не особенно интересуются исконно православными культурами.

– Я солидарна с англоязычными новообращенными. Сохранение этническими православными общинами Германии своего родного языка в Церкви, несомненно, важно для эмигрантов последних поколений и для укрепления национальной идентичности в семьях, но это же становится и большим препятствием для местных жителей, идущих к Православию. Ты можешь читать Платона в подлиннике, но греческие песнопения, исполняемые с учетом законов современной фонетики, будут понятны только тем, кто проштудирует довольно сложные учебники.

Но национальная православная культура – это другое дело: она предлагает богатое разнообразие «воплощенных» подходов к Православию. Жизнь в разных национальных общинах дала мне драгоценную возможность «впитать в себя» богословие разумным, но не рационалистическим способом. Я «учусь» не только читая дома книги, но и погружаясь в эти многоаспектные способы дать человеческое выражение церковной жизни: как по-разному люди стоят, осеняют себя крестным знамением, делают поклоны, молятся, выглядят, поют, успокаивают грудных детей, предлагают кофе (чай или сливовицу), радушно приветствуют гостей, просят помощи, стоят в очереди к Причастию, маются на слишком долгой службе с соборованием, «давятся» возле сосуда со святой водой на Богоявление или у мощей святых, отмечают свой престольный праздник, угощают своих священников после литургии – перечислять можно без конца. В каждом из этих событий не только гений той или иной нации показывает себя в освященном виде, но налицо и синергия, которая становится видимой через все эти внешние проявления.

Особое чувство благодарности я испытываю к моему отцу Василию (я избегаю термина «духовный отец», потому что признаю свое недостоинство быть его духовным чадом), ученику старца Паисия Святогорца и преподобного Иустина (Поповича), который сочетает традиции святой горы Афон с глубоким сербским благочестием. Я чувствую себя в каждой церкви как дома и стараюсь напитать себя богатством каждой традиции.

Еще за что я очень благодарна, так это то, что «научилась» почитать святых. Монахи из скита святителя Спиридона брали меня к святым местам поблизости от монастыря, где я старалась делать то, что делали они. Но… кроме молитв не произносилось ни слова. Помню одну крипту, которая была отгорожена: за пластиковыми щитами строительные рабочие делали свое дело. Здесь мне пригодилась моя немецкая смелость: я уговорила рабочих закрыть глаза на правила безопасности. И когда появились отцы, они молча удалились. Как только мы вошли в крипту, отец Исидор тихо проскользнул к одному гробу из тесаного камня и своими длинными тонкими пальцами убрал пачку сигарет, положив ее очень мягко на какие-то доски. Этот жест так и остался в моем сердце. В нем была мягкость монаха, знающего, как надо чтить.

– Корнилия, много ли святынь ранней, еще единой Церкви сохранилось в Германии: мощей, гробниц святых, храмов? И что из этого православного наследия чтится сегодня немецким народом, отражается в его культуре и обычаях?

– Очень много чего сохранилось. Весь юг и запад, некогда римские (то есть территории внутри римских пограничных валов вдоль Рейна, Мозеля и Дуная), территории, позднее завоеванные франками, а также земли алеманнов и баварцев и даже те, где позднее жили гессенцы и саксы, – все эти места до сих пор изобилуют храмами, построенными во времена до схизмы, могилами и мощами святых (не говорю уже о святых, чьи мощи были привезены в Германию из других стран). Конечно, многое было уничтожено во время Реформации, крестьянских войн, 30-летней войны, войн после Французской революции, двух Мировых войн и даже во время перепланировки городов периода восстановления Германии и ее экономического роста. Что касается духовного наследия, то оно связано с материальным. Конечно, Германия была очень романизирована: начало положили труды святого Бонифация^[2] (тогда Рим был еще действительным защитником Православия), а продолжили высокомерные стремления Карла Великого создать свою собственную, отдельную, Западную христианскую империю, независимую от существовавшей тогда Византийской империи. До сих пор сохранилось некоторое почитание святых единой, неразделенной Церкви в римо-католических сельских общинах, отмечаются дни их памяти и в больших городах; и, по моему мнению, эти традиции потихоньку возрождаются, скажем так, в последние 15 лет. До сих пор почитаются мученики Фиванского легиона, такие святые как Афра, Верена, Мартин, епископы Трира, Кельна и Майнца, также миссионеры из Аквитании и Ирландии, конечно же, святой Бонифаций и его английские родственники, и, наконец, миссионеры из числа местного населения. В почитании этих святых и в местных обычаях, связанных с их памятью, православный наблюдатель различит духовный след единой Церкви.

– Как изменили православный дух Германии и Швейцарии великая схизма и протестантская реформация?

Святой Бонифаций

От этой печальной истории обратимся теперь к еще более печальной истории Реформации. Хотела бы, прежде всего, указать на одно существенное изменение, породившее другие искажения, – на тесную связь церкви и светской власти тех территорий, которые после Аугсбургского мирного договора 1555 года и Вестфальского мирного договора 1648 года стали протестантскими. Религиозные интересы переплелись с интересами государственной власти. А отличие от православного принципа симфонии было в том, что здесь роль церкви признавалась важной лишь применительно к делам чисто мирским (и уравновешивалась пиетизмом, который, в свою очередь, оказался весьма уязвимым для морализаторских преобразований просветительской философии XVIII века).

Эта модель интеграции в светское государство распространилась и на католические территории после закона о проведении секуляризации 1803 года. В течение XIX столетия идея того, что разные христианские деноминации могут функционировать в качестве государственных агентов, предлагая различные образовательные услуги, становилась все более популярной. Эта идея сформировала особую форму взаимодействия немецкого государства с церковью, и это сильно повлияло на понимание немцами того, что такое быть христианином. Обобщая все выше сказанное, можно сделать вывод, что сегодня Германия относится к тем странам, где христианство, в общем восприятии его приверженцев, понимается практически лишь как законопослушность и личная благопристойность плюс желание поддерживать финансируемое государством социальное перераспределение.

– По вашему мнению, примерно сколько православных сейчас живет в Германии? И как много приходов (всех юрисдикций) и монастырей?

– Не знаю цифр, но «Википедия» сообщает, что у нас в Германии 1,3 миллиона православных христиан при общем населении в 82,3 миллиона человек. У греков 70 приходов, у русских (всего) 68 приходов, сербских и румынских – по 33, болгарских – 4. Это не считая восточно-православных приходов. Пока есть лишь три хорошо организованных и официально зарегистрированных монастыря (хотя епископы трудятся над устройством новых обителей). Два из них принадлежат Русской Зарубежной Церкви: это мужской монастырь во имя преподобного Иова Почаевского в Мюнхене и его сестринская обитель – женский скит святой Елисаветы в южном пригороде Мюнхена. Третий – это «мой духовный дом» – мужской скит во имя святителя Спиридона в Гайльнау.

– Имеются ли какие-либо инициативы по распространению немецкого Православия?

Иеромонах Паисий, игумен Василий и монах Нил. Скит св. Спиридона

Как того и следовало ожидать, есть некоторое число новообращенных немцев, чувствующих себя особенно комфортно с новообращенными священниками, но я думаю, что в настоящий момент очень важно, как взаимодействуют культуры, влияют друг на друга и вдохновляют друг друга. Большинство немецких новообращенных священников получили богословское образование на неправославных теологических факультетах, прежде чем продолжить свое уже православное образование. И у этих священников такой подход к пониманию Православия, который многие новоначальные немцы хотели бы оставить в прошлом. С другой стороны, даже для верующих православных эмигрантов такие священники оказываются очень ценными, особенно когда сами новые немецкие граждане являются и в Церкви неофитами. Они встречаются с психологической чувствительностью, легкостью в общении, с отсутствием авторитаризма – чертами, характерными для западного образования. И все это, как мне кажется, помогает некоторым эмигрантам укрепиться.

– Корнилия, в каждой культуре есть что-то такое свое, что особенно близко православной традиции. Чем привлекает Православие немцев?

– Вы задаете сразу два совершенно разных вопроса. Разрешите начать со второго и конкретно с официальных христианских деноминаций. Как и везде, католики ощущают, что утратили что-то такое, что до сих пор хранят православные, – и они даже устроили в Германии монастырь, в котором все по-православному (конечно, кроме почитания папы и исповедания Филиокве). Поэтому неправославные, любящие обрядовую культуру и красоту, могут ходить туда и не посещать подлинную православную церковь.

Наши же протестанты, до недавнего охлаждения, когда они избрали разведенную женщину-епископа своим главой, своего рода культивировали контакты с православными.

Обе деноминации с большим энтузиазмом и щедростью поддерживали инициативы, связанные с социальным служением в восточных странах, хотя и не без экуменического привкуса. Обе деноминации демонстрируют любовь и радушие в отношении к православным эмигрантам, позволяя им служить в своих храмах и во многом им помогая (пока они служат на своих милых экзотических языках).

Однако есть еще и люди. Когда я начала интересоваться Православием, меня отчитали друзья моего протестантского пастора за то, что я увлеклась музыкой, красотой, свечами, ладаном, бородами, иконами, поэзией. Многие немцы (даже в своих христианских храмах) вешают иконы на стены и слушают диски с православной музыкой. Они охотно посетят концерт православной музыки. Их стремление к красоте трогает сердца, но немцы, как правило, стремятся к тому, чтобы их сердца были свободными. Они воспринимают красоту дома Божиего так, словно это просто эстетический опыт, но не способны «принять в сердце» то, с чем встречаются в храме Божием. И они оказываются жертвой новой общей идеологии, которая учит, что православие – это дискриминация женщин, что оно патриархально, гомофобно, недемократично, непросвещенно, там все еще много секретных агентов или людей, сотрудничавших с коммунистами.

Тристрам Энгельгардт

В моей собственной семье дочь была впечатлена моим учителем катехизиса, который, вскоре после того, как началась их дружба, ушел в греческий монастырь. Это был один из тех людей, которые учат тому, как живут сами. И в конце концов моя дочь приняла крещение в реке Лан. Мой муж, чей американский опыт в пресвитерианской церкви всегда держал его на критическом расстоянии от слабой протестантской общины нашей деревни в Германии, терпеливо переносил ту суматоху, которую вносила в семью его опрометчиво обращающая в веру и воспламененная супруга, и спустя время, медленно, но признал, что то, о чем Тристрам Энгельгардт и я говорили все эти годы, истинно. Он принял Православие в греческой церкви. Моя мать постигла опыт Православия через нашу любовь и заботу, которой мы одаряли ее в последние три года ее жизни, когда она жила в доме по соседству. Она всегда восхищалась православной музыкой, а теперь хотела обрести прощающего Отца. Ее крестил отец Василий дома, когда она уже не вставала с постели, на праздник Рождества, а на Сретение Господне гроб с ее телом уже стоял в церкви.

Теперь что касается того духа, который немцы, пришедшие к Православию, могут внести в нашу веру. По-моему, это преподобный Иустин (Попович) однажды сказал, что немца тяжело обратить, но если это достигнуто, то немец будет так стараться во всем действовать по своей вере, что обратит в нее всю Европу. Великолепно замечено! Все, что нужно, это чтобы Господь освятил немецкую деловитость, серьезность, желание служить и способность быть целеустремленным. В православных приходах, которые я знаю, новообращенные немцы берут попечение о строительстве (и справляются с этим превосходно), поют, помогают с трапезой, являются надежными организаторами. Немецкие неправославные богословы становятся преданными учеными, редактируют и переводят святоотеческие тексты. Новообращенные немцы приносят с собой моральное единство, которое, будучи освобожденным от искушения стать самодовольством, оказывается благословением. Забавно, но ваш вопрос указывает нам, немцам, лучшую миссионерскую перспективу: вместо того, чтобы жаловаться, что ни один немец не желает Православия, лучше пригласить их, чтобы его улучшить. Но проблема вся в том, что нам всем сначала нужно преобразиться, прежде чем наши таланты станут полезными, а не разрушительными.

– Как бывшая лютеранка, что вы можете сказать о сложностях прихода в Православие?

– Наша культура выдвигает на первый план равенство, Православие же учит нас принимать во внимание различия. Будучи протестанткой, я чувствовала себя на равных с пасторами; будучи теперь православной христианкой, никогда не забываю, что священник освящается благодатью священства, ему дано совершать литургию. Поэтому я подхожу к любому священнику, даже если мы один на один, не как к простому человеку, а с почтением к его сану. И еще более это касается епископов.

Монахини православного монастыря во имя преподобномученицы Елисаветы Феодоровны, Бухендорф

Еще есть послушание – очень тяжелая вещь для протестантов, «я» которых взращено на чувстве человеческого достоинства в его Кантианском понимании, что предполагает рациональную обособленность. Также наша культура страстно стремится к аутентичности, индивидуальности, оригинальности, креативности – обо всем этом православный и думать не будет, пытаясь смирить себя и дать Христу внутри нас поглотить наши аутентичность, индивидуальность, оригинальность и креативность.

Но протестантский менталитет умалялся в Германии с течением веков. Во-первых, был период так называемого просвещения с последующими культурными и сущностными преобразованиями христианства: от Шлейермахера через Кьеркегора к Бультману^[4]. Оказывалось незначимым, что Господь снизошел до того, чтобы вступить с нами в разговор, просвещать нас, открыть о Себе избранному Им (во-первых) народу и всем (затем) людям вообще, в буквальном смысле став одним из нас в особый момент времени и в особом месте, – то есть вот это самопожертвование Того, Кто поверх всего и Кто сделал себя доступным для каждого, Кто ответит на любовь, к которой Он благоволит нас привлечь. Западные же богословы, по-философски ограничившие Бога до Его трансцендентности, стали глухи к тому, что Он есть единый Бог в трех Лицах и что Он лично обращается к каждому из нас. О другой причине умаления протестантского менталитета я уже говорила – это тесная связь церкви и государства, питаемая и экуменизмом XX века. Эта идеология предлагается как установление более сильного единого христианского присутствия во все более секуляризованном мире через поддержку таких общих направлений, как мир, экология, социальная справедливость.

Я могла бы продолжать говорить об этом до бесконечности, но ни одно из упомянутых обстоятельств не объясняло бы того факта, что все те люди (немцы-протестанты), кого я знаю, даже когда видят, что вся их жизнь рушится, никогда не обращаются к молитве. А если они и начинают молиться, то делают это без подлинного покаяния. Да, я признаю: обращение в Православие очень многого стоит для немцев. (Когда я сама пришла к Православию, то лишилась целого круга общения.) Понимание жизни в европейских странах более однородно. Каждый, кто начинает относиться к Богу серьезно, немедленно отвергается «вежливой компанией» как «фундаменталист».

Конечно, для меня в этом не было проблемы, потому что философам не нужна социальная жизнь. Моему мужу как раз по душе наше уединение, а Сьюзен Энгельгардт (ставшая моей крестной матерью) «была со мной на связи» каждую неделю в течение более чем года после моего обращения и помогала избегать ловушек, всегда подстерегающих новоначальных. Но у многих ли есть такое преимущество?! В группе по изучению Библии, которой я руковожу по просьбе одного священника, интересующегося отцами Церкви (его обучали польские униаты), иногда случается, что кто-то из слушателей заливается слезами, когда я рассказываю им о Православии, и говорит нечто вроде: «Вот то, к чему я всегда стремился». Но – люди эти живут в католической деревне. До ближайших православных приходов оттуда – не менее получаса езды на машине, а это далеко по немецким стандартам, и эти церкви служат на непонятных языках. Те же, кто не совсем глух к «религиозным нотам», связывают себя с христианскими деноминациями, которые социально поддерживают их каждодневную жизнь.

Cандалия св. ап. Андрея Первозванного, Трир, Германия

Но помимо всего этого есть молитвы отца Василия и его братии, которые помогают мне идти дальше. Все больше немцев стекаются к их скиту, и эти общие молитвы сделают свое чудесное дело.

– Когда я несколько лет назад приезжал в Германию, у меня сложилось впечатление, что это Вторая мировая война ослабила христианство в стране и фактически уничтожила веру в людях. Словно бы Гитлер развернул веру немцев к вере в государство и в него самого. А когда и государство, и Гитлер были уничтожены, это разочарование людей распространилось и на веру в Бога.

– Думаю, что в какой-то мере не соглашусь с вами. Слишком просто – возлагать вину на эти двенадцать лет гитлеровского «тысячелетия». Конечно, Гитлер был огромной встряской для многих благонамеренных немцев, и они, безусловно, чувствовали себя совершенно обманутыми. Но католики не обольщались. Существовала значительная разница в числе членов партии из католиков и из протестантов. Тем более что реформатская и объединенные протестантские деноминации были уже слабы к 1933 году. Но сразу после войны и в период «экономического чуда» 1950-х годов дома Божии в Германии были все еще полны народа. Но, думаю, доля истины в ваших словах есть: когда в 1960-е поколение сыновей этих немцев восставало против родительского авторитета, оправдываясь тем, что их отцы и учителя были связаны с нацизмом, и когда зарождалась новая культура либерального гедонизма, тогда христианство было осуждено как спасовавшее перед Гитлером. И тогда же то, что раньше считалось Церковью, превратилось лишь в человеческий политический и социальный институт. А II Ватиканский собор еще более ослабил литургическую жизнь католиков.

Более того, даже для тех, кто к христианству подходил серьезно, опыт нацизма был доказательством якобы правильности экуменизма – прежде всего так считали в среде различных протестантских деноминаций. Барменская декларация 1934 года была принята на конференции, на которой различные протестантские деноминации объединились для противостояния зловещему режиму. После войны этот опыт сотрудничества внутри протестантизма вдохновил претендующих на лидерство церковных деятелей добиваться объединения, и Лойенбургским конкордатом в 1971 году они ввели практику совместного причащения и совместного совершения богослужений пасторами лютеранской и реформатской церквей. В результате глубокая несочетаемость различных вероучений стала игнорироваться, и теперь поощрялось безразличие к тому, богослужения какой деноминации посещать и какие из их особенностей принимать^[5].

– Что вы думаете о подлинном межрелигиозном диалоге, без каких-либо компромиссов?

– Некоторые считают такой диалог нормальным явлением – относятся к нему как к способу мирного сосуществования тех, кто мыслит и верует по-разному и имеет разные ценности. Однако проблема в том, что эти диалоги часто предпринимаются ради установления морального и церковного единства, что достигается, увы, ценой превращения догматов Церкви в тривиальность. Но даже если такие цели не преследуются, разговор с представителями инославных конфессий вводит участников диалога в искушение постепенной корректировки терминологии и способов подхода к проблемам, а это уводит от ясности богословия святых отцов. А если мы вспомним, что учение Церкви – есть не какая-то экзотическая наука для интеллектуалов, а – вместе с молитвами Церкви – спасительная линия, держащая наши устремления и желания на верном пути, то станет понятно: даже утрата самой малой части традиционного учения Церкви открывает дверь еретическому соблазну. Думаю, Христос был вполне серьезен, когда сказал, что «ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона» (Мф. 5: 18). И многие наши святые (вспомним хотя бы преподобного Максима Исповедника) боролись и страдали за «иоту», которая, например, отличает (верное) homoousios (единосущие) Отца и Сына от homoiousios (подобносущия).

– Не правильнее ли будет направить диалог на достижение совершенно четкого понимания того, во что истинно верует каждая участвующая христианская группа, в чем мы согласны между собой, а в чем расходимся, а затем предложить православную веру, надеясь, что Святой Дух просветит других участников и они поймут истинность Православия?

– Да, и это как раз то, чем занимается журнал по христианской биоэтике, где я служу одним из редакторов. Наш подзаголовок: «Неэкуменические исследования в медицинской этике». Мы приглашаем богословов всех христианских деноминаций показать сначала свои источники, а затем уже делать выводы. Прозрачность такого метода надежно предохраняет от поспешного экуменизма. Но я думаю, что, становясь соработниками Святому Духу, мы должны выходить за пределы академической площадки. Мое возрастание в Православии, в том числе и через изучение православных немецких святых и святынь, открывало мне иное измерение.

Моя мать была искусствоведом, и мы часто ездили во многие исторически значимые церкви. Я особенно любила романские фрески; сама не зная почему, я чувствовала тягу к тем памятникам, которые наиболее ясно сохраняли традицию раннего периода церковного единства. Позднее именно через почитание мощей святых угодников рос во мне интерес к святым, которые продолжают жить и готовы укреплять нас в нашей невидимой брани. Только тогда я поняла то, о чем мне еще много раньше говорила моя крестная мать Сьюзен, пытаясь сдерживать мои порывы к подробному теоретическому познанию богословия: она говорила, что чтение житий святых есть хороший способ действительного изучения богословия.

Ковчег с главой святой Берты, матери святого Руперта Бингенского, рукой святого Руперта Бингенского, частью мощей святого Бонифация, апостола Германии

Потому что римо-католики никогда не признавали духовный мистицизм святителя Григория Паламы (в отличие от эмоционального мистицизма западных мыслителей, например Иоганна Майстера Экхарта), присутствующий уже у Иоанна Богослова (см.: 1 Ин. 3: 2) и в псалмах Давида (см.: Пс. 35: 10). Но до Григория Паламы богословие не имело четкого объяснения святости мощей. Отношение католиков к мощам, превратившееся только в благочестивые эмоции, определено западным философским духом. И этот же дух лишил их богословских источников, которыми они смогли бы отразить «нападение» так называемого просвещения. Вот почему, мне думается, многие потеряли интерес к святыням. Даже если многие православные ничего не знают о святителе Григории, они все равно укрепляются молитвенной жизнью Православной Церкви, сохранившей этот традиционный подход.

Теперь еще немного о правильном экуменизме: и беседы о святынях, и паломничества к ним сводят со священниками, приходскими секретарями, церковными сторожами – многими благочестивыми людьми. Часто они очень умиляются, видя, как мы, православные, любим и почитаем мощи тех святых, которых наша Церковь тоже признает, – мощи, которые они сами зачастую больше не осмеливаются глубоко чтить (за редким исключением случаев выноса мощей). Это служение любви – показать им, что святые связывают нас и что наше единство – в Церкви первого тысячелетия. Кстати, ту же цель преследует занятия по изучению Библии, которые я упомянула чуть ранее. Уже на протяжении многих лет, дважды в месяц, я предлагаю этим очень преданным, хотя и не православным, христианам святоотеческие толкования их воскресных чтений из Евангелия. Это замечательный опыт для всех нас.

Золотой реликварий с мощами трех волхвов

– Да. Я хотела бы пробудить православных эмигрантов и донести до них, что они здесь духовно дома. Германия была изначально православной страной, как и вся христианская Европа. Конечно, открытие для себя этого Православия требует проникновения через некую завесу, поскольку большая часть сохранившихся письменных источников на эту тему относится к позднему, в основном уже неправославному периоду. Но как только вы углубитесь в первоисточники, открывается совершенно иная картина. И ты понимаешь, как много греческой и сирийской мудрости пришло в Трир (один из главнейших центров миссионерства) через его многолетние торговые отношения с Лионом, центром первой епархии в Римской Галлии^[6], а также через миссионеров из Аквитании и Ирландии и через ранние монастыри (такие как Мармутье и Лерин) в будущей Франции, основатели которых обучались у египетских подвижников. Предстоит сделать много открытий, и мы нуждаемся в молитвах всех православных христиан этой страны, чтобы просить местных святых помочь нам заново христианизировать Европу.

– В своей общественной работе вы принимаете во внимание то плюралистичное секулярное мировоззрение, с которым мы сталкиваемся сегодня?

– Да. И так как это очень трудно – противостоять культуре собственной страны, Герман Энгельгардт и я организовали «Форум христианской духовности в культуре и биоэтике» – «Forum for Christian Spirituality in Culture and Bioethics»(FOCS). Мы приглашаем православных христиан на небольшие семинары к нам домой, на которых обсуждаем определенные тексты, такие как, например, «Легенда о Великом инквизиторе» Ф.М. Достоевского, «О Святом Духе» святителя Василия, «Регенсбургская лекция» папы Бенедикта XVI, а также такие темы, как понимание греха в биоэтике, отношения между государством и Церковью и проч. В каждом случае мы стараемся затронуть те аспекты, где Православие предлагает свой взгляд на наше общество и на нас самих, который сильно расходится с главенствующими идеями этого общества. Православным, живущим в неправославной, секулярной среде, очень важно поддерживать и укреплять друг друга.

– Надежда на будущее Православия в Германии реалистична?

– Будущие поколения этнических православных могут в конечном счете перестать воспринимать Церковь как гарант культурной идентичности. И некоторые немцы могут наконец обратить внимание на православных (как опытных в вере, так и новоначальных), освящающих свою жизнь под руководством своих духовных наставников, так что благодать Божия станет видима тем, кто находится вне Церкви. При этом либеральная толерантность сама по себе опасна для тех, кто призван всегда бодрствовать, потому что она создает иллюзию легкой жизни, Европейский Союз с его законами против дискриминации накладывает еще большие ограничения на христианское учение и на свободу исповедующих христианство специалистов и предпринимателей. С другой стороны, мусульмане становятся все более заметными в Германии – в ближайшем будущем они будут составлять немалую часть нашего общества. Многие из них будут вести комфортную светскую жизнь, искушая и других пренебрегать своей верой, но так будут делать не все. Вот совсем недавно во Франкфурте продемонстрировали – и весьма недальновидно – свою приверженность «многоцветному» религиозному плюрализму, дав разрешение на строительство мечети прямо напротив русского православного храма. Конечно же, мы будем стараться поддерживать мирное соседство, тем более что необходимо соединение усилий всех серьезно верящих в Бога в противостоянии нашей радикальной и агрессивной обмирщенной социальной среде. С другой стороны, мы будем стараться удерживать молодых турок от угроз в адрес наших священников, чтобы никто не был принуждаем к мученичеству. Ведь помимо исповедников, пострадавших в румынских и российских тюрьмах, многие из которых еще живут среди нас, мученики есть и в наши дни – например, отец Даниил Сысоев из Москвы, который был убит в ноябре 2009 года, вероятнее всего за то, что крестил немало мусульман. Все эти святые люди подают нам тот пример, которым никто из нас, православных, не может пренебречь. А Православие, безусловно, только укрепляется, когда страдают исповедники и проливают кровь мученики.