Церковь в правление Юстина I и святого Юстиниана

Восстановление канонического общения между Римом и Константинополем

Монета с изображением императора Юстина

На следующий день в том же храме после чтения символа веры было совершено поминовение отцов четырех Вселенских Соборов, включая и халкидонских отцов, которых опускали при императоре Анастасии, а также предшественников Иоанна Евфимия и Македония, пострадавших за исповедание Халкидонского ороса, и папы Римского Льва. Состоявшийся вскоре затем в имперской столице собор вынес определения, утверждавшие уже принятые решения о восстановлении в диптихах имен патриархов Евфимия и Македония и перенесении их мощей в Константинополь, о восстановлении на своих кафедрах епископов, низложенных за приверженность Халкидонскому оросу, о внесении в диптихи имен отцов Халкидонского Собора и папы Льва, а также об анафематствовании Севира, который, узнав о случившемся, бежал из Константинополя не в свой кафедральный город Антиохию, а в Александрию: в Египте, в отличие от Сирии, народ которой был разделен на примерно равные группировки православных диафизитов, монофизитов и несториан, монофизитство нашло себе самую массовую опору, в особенности среди численно преобладавших там коптов, но также и в грекоязычной среде. На Антиохийскую кафедру вместо Севира позже, в 520 году, был поставлен приверженец диафизитства Павел, бывший прежде смотрителем странноприимного дома в имперской столице.

Римский престол после папы Симмаха с 514 года занимал Гормизда, последователь Геласия, убежденный в исключительных полномочиях епископов Рима, в их сугубой ответственности за Вселенскую Церковь. Для возобновления евхаристического общения с Константинополем ему мало было известия о восстановлении там православия. Он счел нужным через своих легатов на месте убедиться в том, что в Константинополе, дерзко именовавшем себя Новым Римом, покаялись в отступничестве от правой веры и от Рима и готовы вступить на путь исправления. В начале 519 года папские легаты – епископы Иоанн и Герман, пресвитер Бланд и диаконы Феликс и Диоскор – отправились в Константинополь через Балканы. На пути они должны были пользоваться гостеприимством только тех епископов или пресвитеров, которых в Риме знали за ревностных почитателей кафедры апостола Петра. С собой они имели так называемый libellus (что буквально значит «книжечка»), или формулу Гормизды, – своего рода символ веры в непогрешимость Римской кафедры, который обязаны были подписывать епископы грекоязычного Востока, включая и Константинопольского патриарха. В нем говорилось: «Первое условие спасения… состоит в соблюдении правила православной веры и неуклонении от отеческих преданий. Поелику не может быть отменено изречение Спасителя: “Ты еси Петр, и на сем камне созижду Церковь Мою” (Мф. 16: 18), то, что сказано, подтверждается самым делом: на апостольском престоле всегда сохраняется вера православная. Не желая, таким образом, отпадать от этой веры и следуя во всем установлениям отцов, мы предаем анафеме Нестория – Евтихия и Диоскора – Тимофея Элура – Петра Александрийского – подобным же образом Акакия, бывшего епископа города Константинополя, сделавшегося сообщником и последователем их, а равно и тех, которые упорствуют в общении и соучастии с ними. Посему… следуя во всем апостольскому престолу, мы и проповедуем всё, что определено им… обещаясь в будущем времени имена отлученных от общения кафолической Церкви, то есть не соглашающихся во всем с апостольскою кафедрою, не поминать при совершении святых Таин»[2].

Прибыв в Константинополь в канун Пасхи, легаты потребовали от патриарха Иоанна вычеркнуть из диптихов не только Акакия, но и восстановленные в них накануне имена святых подвижников, пострадавших за исповедание Православия: Евфимия и Македония – за то, что в их патриаршество имя Акакия не было изглажено из диптиха и разорванное при нем каноническое общение с Римом не было восстановлено из-за позиции императора, с которой они вынуждены были считаться. Патриарх Иоанн подчинился несправедливому требованию легатов, подталкиваемый к этому императором Юстином. Ни он, ни его ближайший помощник Юстиниан, ни патриарх Иоанн не разделяли папистической доктрины Геласия и Гормизды, но в ней они и не усматривали никакой особой доктрины, а только более или менее извинительное высокомерие и властолюбие, тем более простительное, что Римская кафедра, пребывая под властью арианского короля Теодориха, находилась в более уязвимом положении, чем кафедра Нового Рима, где императоры хотя и часто уклонялись от чистоты православного исповедания, но со времен Феодосия Великого все-таки не впадали в столь очевидную и грубую ересь, как арианство, и где они, каким бы ни было их этническое происхождение, все-таки оставались римлянами, в то время как в Италии правили варвары.

Племянника и соправителя императора, Юстиниана, к унизительному подчинению папскому диктату подвигла уже тогда волновавшая его идея восстановления целостности Римской империи, возвращения в ее лоно Италии и всего Запада, а для осуществления этого замысла поддержка папы была исключительно важным средством. Поэтому надо было устранить препятствие к сближению, преодолеть церковную схизму, которую в Риме называли акакианской. Ни император Юстин, ни Юстиниан, ни патриарх Иоанн нисколько не были заражены папизмом и согласились с папистическими претензиями по соображениям конъюнктурным, но это был конформизм высокого полета, и все же В.В. Болотов называет состоявшийся тогда акт «омерзительной церемонией»[3].

28 марта 519 года, на Пасху, папские легаты в алтаре Святой Софии сами вычеркнули имена Акакия и бывших прежде него патриархов Константинополя, включая святых Евфимия и Македония, из диптиха, который лежал на престоле, после чего совершена была Божественная Литургия, и они сослужили патриарху Иоанну. Общение Рима с Новым Римом было восстановлено, но некоторые из епископов балканских и азиатских Церквей отказались подписать libellum, который они воспринимали как провокативный документ.

Границы юрисдикции Поместных Церквей

В VI веке юрисдикция Рима распространялась на большую часть Иллирика, не только латиноязычного, но и грекоязычного; к Константинопольскому Патриархату, в соответствии с 28-м правилом Халкидонского Собора, на Балканах относилась лишь Фракия с такими ее городами, как Ираклий, Адрианополь (Эдирне), Филиппополь (Пловдив), но Сардика (современная София), а также Фессалоники, Афины и вся вообще полуостровная Эллада состояли в юрисдикции Рима.

При императоре Юстиниане в центре Балкан была образована новая автокефальная архиепископия с кафедрой в городе, выстроенном вблизи родной деревни императора и названном в его честь Юстинианой Первой (Justiniana Prima). Учреждению этой кафедры предшествовала региональная административная реформа. Первоначально резиденция префекта Иллирика находилась в Сирмии (современной Сремской Митровице), но в связи с вторжениями варваров на Балканы и их поселением там центр префектуры был перенесен в Фессалоники; когда же стратегическая ситуация в Иллирике улучшилась и имперский контроль там укрепился, Юстиниан перенес административный центр Иллирикской префектуры из Фессалоник в пределы самого Иллирика, но не на старое место в Сирмий, который к тому времени пришел в упадок, а в новый город – Юстиниану. За этим, в 535 году, последовало издание акта о выведении епископии Юстинианы Примы из юрисдикции Фессалоникийской архиепископии, которая, в свою очередь, зависела от Римского престола. Так была учреждена новая автокефальная Церковь с епископом Кателлианом во главе.

В Риме вначале протестовали против содеянной императором реорганизации, но папу Вигилия удалось убедить в необходимости признать совершенный акт. Позже, когда Вигилий вступил в спор с императором по богословской христологической теме, преемник Кателлиана Бенент встал на сторону папы и был отлучен собором епископов своей архиепископии. Его преемник Иоанн уже после V Вселенского Собора принял паллиум от папы, что символизировало его вхождение в юрисдикцию Рима. На этом собственно и прекратилась краткая история автокефальной Церкви Юстинианы Примы. Но четыре века спустя, когда соседний с Юстинианой город Охрид стал центром уже славяноязычной Церкви, его право на автокефальный статус подкреплялось преемством с кафедрой Юстинианы, располагавшейся поблизости от него.

Власть папы складывалась из разных элементов, каждый из которых отражен в его позднейшем титуле. Изначально он был и оставался епископом древней имперской столицы Рима, первенство которой среди других епископских кафедр по диптиху хотя и не могло опираться на хронологический примат – не Римская, но Иерусалимская община является общей матерью всех Церквей, – но в самом Риме и в церковном сознании Запада опиралось на исторически сомнительный тезис об основании христианской общины в столице апостолом Петром. Помимо того, Рим являлся центром митрополии, включавшей субурбикарные Церкви – общины пригородов Рима. Субурбикарными считались поселения, юридически входившие в состав города Рима, иными словами – находившиеся под управлением не префекта претория Италии и подчиненного ему викария Италии, а префекта Рима, а подвластная ему территория простиралась до так называемого сотого камня по каждой дороге, ведущей из Рима, иными словами, поскольку камни, служившие указателями расстояния, устанавливались через милю один от другого, то сотый камень (centesimus lapis) лежал на удалении ста миль (ста двойных шагов) от городской стены Рима. В субурбикарную область, состоявшую в юрисдикции Римского епископа как митрополита, входили Церкви Остии, Альбы, Веллетры, Тускулана, Пренестрины, Портуенсы, Сабиненсы. Но подобно тому, как юрисдикция епископов Константинополя или Антиохии как патриархов распространялась на провинции в первом случае трех, а во втором одного диоцеза, так и юрисдикция епископов Рима как патриархов Италии и Запада простиралась далеко за пределы субурбикарной области (в известном отношении соответствующей одной провинции) на ряд диоцезов, и по числу таких диоцезов Римский Патриархат превосходил остальные автокефальные Церкви.

И всё же юрисдикция Рима при императоре Юстиниане не простиралась еще на весь Запад и даже на всю Италию. Ее определенно отвергала Африканская Церковь, освобожденная при Юстиниане от господства вандалов-ариан. Примасы Карфагена признавали, естественно, примат Рима, но лишь как первенство чести, одинаково с Восточными патриархами. Предстоятели Аквилейской Церкви, состоявшей из 14 епископий, усваивали себе титул патриархов, который они сохранили за собой и после того, как в конце VII века вошли в юрисдикцию Рима, и который перенесен был впоследствии на Венецианскую кафедру; а в эпоху Юстиниана и еще более столетия после него эта Церковь имела автокефальный статус. Вне римской юрисдикции оставалась и Церковь Равенны – былой резиденции императоров Запада, потом остготских королей, а после возвращения Италии в лоно империи – экзархов, назначаемых из Константинополя. В VI столетии, до папы Григория Великого, независимость от Римской кафедры сохраняла и Медиоланская архиепископия – Церковь святого Амвросия.

Зато Римскую юрисдикцию признавали предстоятели западных Церквей, находившихся вне Италии – в Галлии и Испании. Особая ситуация складывалась в Ирландии и Британии, большая часть которой была завоевана язычниками, переселившимися на острова с севера Германии – саксами, англами, ютами и фризами, но где со времен римского присутствия сохранились еще церковные общины и где действовала уже христианская миссия среди завоевателей. При этом своеобразный ирландский обряд с его восточной основой и фактической юрисдикционной автокефалией конкурировал с латинским обрядом, который несли с собой миссионеры, преданные Риму.

Экспансия Римской кафедры, расширение территории ее юрисдикции создавали проблемы во взаимоотношениях между автокефальными Церквами, ставили под угрозу каноническое общение между ними или отягощали разрыв, вызванный иными, иногда вероучительными разногласиями; риск возникновения конфликтов был особенно велик и опасен в отношениях с кафедрой Нового Рима, но также и Карфагена, и все же возникавшие в связи с этим осложнения не затрагивали прямым образом область экклезиологии. Самая серьезная опасность, грозившая катастрофическим и неисцелимым разрывом общения, который и случился в XI веке, проистекала из римских претензий на универсальную юрисдикцию, впервые обозначившихся еще при святом епископе Викторе, когда разгорелся спор о Пасхалии, выявившихся с особенной очевидностью, грозившей срывом Вселенского Собора, при папе Льве Великом, доктринально изложенных папой Геласием в конце V века и, наконец, заявленных с потрясающей бесцеремонностью легатами папы Гормизды, приехавшими в Константинополь чинить церковный суд и расправу над живыми и мертвыми иерархами Нового Рима. В Константинополе и на христианском Востоке эти претензии не принимались, но отвергали их с чрезмерной деликатностью, которая, возможно, помешала Риму вовремя осознать опасность разрыва, потрясшего Церковь в начале II тысячелетия от Рождества Христова.

В 526 году остготский король Теодорих Великий направил в Константинополь папу Иоанна I, чтобы тот потребовал от императора Юстина, изгнавшего из столицы ариан, отобравшего у них церкви, а некоторых еретиков принудительно обратившего в Православие, возвратить церкви его единоверцам – арианам. Папа был унижен этой миссией – ходатайствовать за еретиков, но вынужден был ее исполнить. В Новом Риме папу встретили с почестями. Император в сопровождении народной толпы «вышел навстречу папе за 12 миль от города и при встрече низко склонился перед папой. Это было в конце Великого поста. В первый день Пасхи папа Иоанн I служил в Святой Софии на латинском языке. Для возвышения авторитета папы пред Теодорихом император Юстин, уже коронованный в 518 году у себя дома Константинопольским патриархом Иоанном, пожелал, чтобы папа Иоанн I еще раз короновал его»[4].

Конечно, со стороны императора это были лишь знаки почета, который он оказывал первому епископу, за ними не стояло признания властных полномочий папы за пределами Западного Патриархата, но папскую курию эти жесты могли вводить в заблуждение относительно самого факта подобного признания, на которое Рим определенно претендовал, по крайней мере со времен Льва Великого. Требования Теодориха были исполнены, но не все: обращенным в Православие готам не было позволено вернуться в арианство. Этой частичной неудачи было достаточно для того, чтобы по возвращении в Рим папа был брошен в темницу.

На Востоке империи в своих прежних границах оставались при императоре Юстиниане Патриархаты Константинопольский, Александрийский, Антиохийский и самый малый из них – Иерусалимский, выделившийся из Антиохийской Церкви и распространявший свою юрисдикцию на территорию современных Израиля, Палестины, Иордании и Синая. Автокефальный статус сохраняла островная Кипрская Церковь.

Монастыри и подвижники иноческого благочестия

Преподобный Антоний Великий

Первоначально настоятеля именовали просто «авва» (αββας) – «отец». Впоследствии они стали называться игуменами или архимандритами. В VI столетии степень архимандрита уже определенно стояла выше игуменской. Нет данных, что так обстояло дело с самого появления этих должностей в монашеских общинах. Слово «архимандрит» происходит от словосочетания αρχων (начальник) της μανδρας (пещеры, или загона, для скота), обозначающей в данном случае общину монахов как стадо Христово; другая интерпретация этимологии этого слова (от начальника пещерного монастыря) не находит подкрепления в реальных фактах: возглавляемые архимандритами монастыри и в V веке, когда эта должность, появившись впервые в Сирии, распространилась по всему грекоязычному миру, не были непременно пещерными. Согласно 123-й новелле Юстиниана, братия обители избирает кандидата в настоятели из своей среды, но он утверждается затем епископом; если же среди братии нет лица подходящего, то епископ назначает его без предварительного избрания братией.

Влияние монашествующих на церковную жизнь в VI веке продолжало расти. Но в предыдущем столетии Церковь столкнулась с обратной стороной этого явления – с попытками некоторых монахов и целых монастырей поставить себя вне церковной организации, вывести себя из-под канонической власти епископата. В особенно карикатурном виде эта угроза выявилась в необузданном и диком буйстве египетских и сирийских монахов на «разбойничьем соборе» в Эфесе. Халкидонский Собор противопоставил беззаконию лжехаризматиков, вступивших на скользкий путь самоуправства и произвола, дисциплинарные нормы, основанные на экклезиологических догматах о полноте ответственности преемников апостолов за духовное благо вверенного им народа Божия, подразумевающей неукоснительное подчинение епископам всех церковных учреждений, включая и монастыри. Каноны IV Вселенского Собора, пресекая самоуправство монахов, воспрещая им вмешиваться в дела церковного управления, способствовали тому, чтобы духовное горение инока, избравшего путь отречения от мира и его соблазнов, направлялось не на внешнюю активность, а внутрь себя, на созидание своей души, иными словами, чтобы инок шел путем, который положили в основание монашеского подвига его первоначальники – преподобные Антоний Великий и Павел Фивейский. Если же монахи ради спасения живших в миру братьев о Христе и выходили за монастырскую ограду, то не для того, чтобы изменить внешний строй жизни – мирской и церковной, а чтобы открыть каждой душе, ищущей спасения, путь ко Христу, при этом некоторые из иноков брали на себя подвиг юродства во Христе, памятуя слова апостола Павла: «Посмотрите, братия, кто вы, призванные: не много из вас мудрых по плоти, не много сильных, не много благородных. Но Бог избрал немудрое мира, чтобы посрамить мудрых; и немощное мира избрал Бог, чтобы посрамить сильное, и незнатное мира и уничиженное и ничего не значащее избрал Бог, чтобы упразднить значащее, – для того, чтобы никакая плоть не хвалилась пред Богом» (1 Кор. 1: 26–29).

Преподобные Симеон, Христа ради юродивый, и спостник его Иоанн

Попрощавшись с братией и со своим другом, преподобный Симеон отправился в Иерусалим поклониться Гробу Господню. а оттуда направил свои стопы в сирийский город Эмессу. Он решил выбрать такой способ служения людям, чтобы те не вздумали его почитать, но чтобы, напротив, пребывать в уничижении и презрении ото всех и при этом обличать людские грехи и тем самым пробуждать в людях совесть, подвигать их к покаянию и перемене жизни. Он вышел в мир, чтобы «ругатися» миру. Преподобный Симеон, может быть, первым в истории христианского подвижничества взял на себя подвиг юродства во Христе, составивший столь характерную черту восточной, и позже в особенности русской, святости. «Бывало, – писал Евагрий Схоластик, – …что, идя на рынок по людным улицам, он казался сошедшим с ума… и проникнув в какую-нибудь харчевню, поглощал находившуюся там еду и хлеб. А если кто-нибудь, опустив голову, преклонялся перед ним, он в гневе быстро покидал это место»[5]. Имитируя безумие, святой притворно демонстрировал и мнимую безнравственность. «Однажды, – по словам Евагрия, – увидели, что он вошел в жилище гетеры и, закрыв дверь, оставался с ней долгое время наедине. Когда же, отворив дверь, он ушел, смотря по сторонам, не видит ли его кто-нибудь, возникли еще большие подозрения – до такой степени, что видевшие (это) привели женщину и спросили ее, что делал и сколько времени провел у нее Симеон. Она же поклялась, что вот уже три дня из-за нужды не принимала никакой пищи, кроме воды, а он доставил ей мясо, хлеб и кувшин вина и, закрыв дверь, накрыл на стол и пригласил к трапезе… и она представила остатки принесенного им»[6]. Как писал агиограф святого епископ Неаполя Критского Леонтий, преподобный Симеон «то представлялся хромым, то бежал вприпрыжку, то ползал на гузне своем, то подставлял спешащему подножку и валил его с ног, то в новолуние глядел на небо, и падал, и дрыгал ногами, то что-то выкрикивал, ибо, по словам его, тем, кто Христа ради показывает себя юродивым, как нельзя более подходит такое поведение». При этом он тайно кормил голодных, совершал исцеления больных, предотвращал смерть находившихся в опасности. По меткому замечанию Евагрия, он «до такой степени совлек с себя хитон суетности, что для несведущих казался безумным, хотя в действительности был наполнен всяческой божественной мудростью и благодатью»[7]. Знавшие преподобного замечали в нем дар прозорливости. Однажды, когда, по словам Евагрия, «приморская Финикия была до основания разрушена землетрясением… (Симеон), держа в руках кнут, стал хлестать им по многим колоннам на агоре, крича: “Стойте, ибо будете плясать!”… Присутствующие при этом отметили, что он прошел мимо некоторых колонн, не ударив их. Как раз они вскоре и упали, став жертвой подземных толчков»[8].

За три дня до смерти преподобный затворился в своей хижине, в которой его единственным имуществом была вязанка хвороста. Симеон Юродивый отошел ко Господу около 570 года и был погребен городскими нищими, среди которых он жил, на том месте кладбища, где хоронили пришельцев и бездомных. Вскоре после преставления Симеона скончался его друг Иоанн, который, когда к нему приходили за советом, отправлял обращавшихся к нему в Эмессу, чтобы они побеседовали там с тем, кого почитали городским сумасшедшим. И принимавшие этот совет извлекали духовную пользу от общения с юродивым старцем. Лишь после кончины святого жителям Эмессы открылась тайна его юродства о Христе, и многих горожан, а также жителей близлежащих к Эмессе мест его ругательские слова и странные, на первый взгляд безумные выходки привели к осознанию своих грехов и в конечном счете к исправлению жизни. Посмертная слава подвижника распространилась широко по миру, имя его стало известно всему христианскому Востоку, народное почитание святого Симеона послужило основанием для его официальной канонизации вместе с его сопостником и другом Иоанном.

Иные духовные черты и иной образ святости являет преподобный Бенедикт или, согласно греческой и славянской орфографии, Венедикт Нурсийский, подвизавшийся не на сирийской, но на противоположной, западной окраине империи. И до него на Западе, в особенности в Ирландии, но также в Италии и Галлии, существовали монашеские общины, и все же устроение монастырей там главным образом связано с его именем, так что святой Бенедикт почитается как основатель западного монашества, более определенно – самого древнего из западных монашеских орденов, названного его именем.

Преподобный Бенедикт родился в Умбрии, близ города Нурсия (современная Норча), около 480 года в патрицианской семье. В юности родители отправили его в Рим для получения образования. Вся обстановка жизни в этом угасающем, но всё еще большом городе отталкивала благочестивого юношу своей шумной суетой: древняя столица империи всё еще оставалась прибежищем для сановных язычников; в Риме господствовали готы, исповедовавшие учение Ария, вульгарное богословие которого своим упрощенчеством соответствовало их варварским вкусам, но и образ жизни православного большинства римлян, вчерашних язычников и агностиков, далеко отстоял от евангельского идеала, к осуществлению которого ревностный в благочестии юноша стремился искренне и всею душою.

Он прекратил обучение в школе и удалился в деревню Энфиде, расположенную в окрестностях Рима. Затем, в 500 году, он покинул и это место, поселившись в пещере около Сублака (современный Субиако) в долине реки Аниене. Там он предавался строгому посту и молитве. Весть о его аскетическом подвижничестве распространилась в этой местности, и насельники одного из расположенных поблизости монастырей пригласили Бенедикта стать настоятелем обители – аббатом. Когда же после долгих сомнений Бенедикт принял это приглашение, он своей строгой требовательностью вызвал недовольство братии: многие из монахов уходили из мира не ради подвижничества и аскезы, а чтобы укрыться от треволнений и опасностей, сопряженных с жизнью в миру, или, еще прозаичней, чтобы избавиться от обременительных податей. Противостояние нерадивой братии и строгого аббата зашло так далеко, что Бенедикта решили отравить, но, как это известно из жития святого, составленного папой Григорием Двоесловом, случилось чудо, предотвратившее злодеяние: когда подвижник благословил поднесенную ему чашу с отравленным вином, она разрушилась и вино вылилось.

Бенедикт оставил злополучный монастырь и вернулся в Сублак, в свою пещеру, где продолжил молитвенные и аскетические подвиги. И туда к нему стали приходить другие монахи, искавшие у него наставления и духовного руководства. Когда община выросла, преподобный разделил братию по 12 отдельным монастырям, в каждом из которых спасалось по 12 монахов во главе с настоятелями, поставленными им самим, оставив за собой общее руководство всеми обителями Сублака. Но и там святой столкнулся с неприязнью и враждой со стороны лжебратьев. Его невзлюбил священник близлежащей церкви Флоренций, который стал плести против него интриги, и святой аббат вместе с несколькими своими учениками перебрался в Кампанию, где отец преданного ему ученика Плацида Тертулл подарил им участок земли, расположенный на невысокой горе вблизи заброшенного римского военного лагеря Кассина. Там около 529 года, на месте языческого святилища, где еще приносились жертвы Аполлону, преподобный, обратив храм Аполлона в церковь, освященную в честь святителя Мартина Турского, основал общежительный монастырь – знаменитый в веках Монтекассин. Число братии, привлекаемой подвигами аббата этой обители, его горячей любовью к Богу и людям, его проповедническим даром и мудрой распорядительностью, из года в год росло. Преподобный проповедовал Евангелие не только монахам, но и мирянам, а также местным язычникам, которых ему удалось обратить к вере во Христа. По всей южной Италии разнеслась весть о пророческом даре аббата и о совершенных им чудесах. Учениками святого была основана обитель в городе Таррацине. Неподалеку от Монтекассина подвизалась сестра святого Бенедикта Схоластика, которая управляла женским монастырем. После кончины преподобной Схоластики в 543 году и ее погребения в Монтекассинском монастыре в храме Иоанна Крестителя преподобный Бенедикт предсказал время своего отшествия, и это предсказание сбылось. Он почил 21 марта 547 года и был похоронен в одной могиле со своей сестрой.

Строй жизни основанного им монастыря отразился в составленном им Уставе, получившем название «Regulae Benedicti» («Правила Бенедикта»). По словам папы Григория Двоеслова, «все способы» его «учительства» можно найти «в этом начертании правил, потому что святой муж не мог учить иначе, нежели как сам жил»[9]. В Италии и затем по всему латиноязычному Западу стали устраиваться монастыри, в которых применялся Устав преподобного Бенедикта. Впоследствии, когда на Западе сложилась система монашеских орденов, монастыри, продолжавшие жить по этому уставу, были объединены в ордене, носящем имя Бенедикта, – древнейшем на католическом Западе. «Regulae Benedicti» переводились с латинского языка: первый перевод сделан был на древневерхненемецкий язык в Санкт-Галленском монастыре в IX веке, в X столетии был выполнен англо-саксонский перевод; первый славянский перевод выполнен был в Чехии в XI веке; переводы на романские языки относятся к более поздней эпохе – к XIII веку; на итальянский Устав перевели уже только на исходе XV столетия: романоязычным читателям подлинник был, естественно, более доступен, чем германо- и славяноязычным. На русский язык «Regulae Benedicti» перевел святитель Феофан Затворник.

Составляя Устав, святой Бенедикт опирался на предшественников: на общежительный устав преподобного Пахомия и на монашеские правила Василия Великого, на учение западных отцов Августина Блаженного и Иоанна Кассиана. «В Уставе Венедикта Нурсийского насчитывается около 112 аллюзий на творения преподобного»[10]. В нем синтезировано духовное наследие христианского Востока и Запада с особым учетом монастырских традиций, сложившихся на христианском Западе. Свои правила Бенедикт адресует новоначальным монахам, полагая, что более опытные и ищущие высшего совершенства должны обращаться к творениям отцов и в них искать наставления. Суть монашества преподобный автор «Правил» находит в том, что вступивший на этот узкий путь отвергает свою волю и совершает подвиг послушания. Приобщаясь крестным страданиям Христа, монах сподобляется вступления в Его царство. При этом спасение человека совершается не его самопроизвольными усилиями, но действием на него благодати Божией. Монахи, имеющие страх Божий, знают, что всё доброе в них проистекает не от них самих, но от Бога.

В «Правилах» обозначены четыре типа устройства монашеских общин: киновиты – когда монахи живут в одном монастыре, подчиняясь единому уставу и настоятелю; сарабаиты – когда монахи проживают совместно, но не имеют ни общего устава, ни начальника; эремиты, или пустынножители, отшельники, и, наконец, так называемые гироваги – странствующие монахи. Преподобный Бенедикт отвергает образ жизни сарабаитов и гировагов, а из киновии и пустынножительства более благонадежным считает киновию, к которой собственно и относится его устав.

Для стилистики «Правил», в известной степени отличающей их от уставов восточных аскетов, характерна систематизация и детализация изложенного учения. Так, святой Бенедикт насчитывает ни много ни мало 72 монашеских добродетели, которые он называет instrumenta bonorum operum (средства добрых дел). При желании в этой классификации можно уже усмотреть зачатки средневекового схоластического метода латинского богословия, но подобная, представляющаяся несколько искусственной, систематизация не затрагивает сути аскетического учения святого, которое принципиально не отличается от учения восточных наставников монашеского подвижничества.

Высшей добродетелью преподобный Бенедикт называет любовь к Богу, которая является ответом на Его любовь к человеческому роду, и эта ответная любовь выражается в благодарности Ему, в прославлении Его и в подражании Христу в Его страданиях. Рядом с любовью к Богу поставляется, в соответствии с евангельским учением, любовь к ближнему. Для монаха средствами стяжания совершенства служат смирение, молчание и послушание. Своему наставнику монах должен подчиняться и тогда, когда ему представляется, что исполнение требования наставника превосходит его ограниченные человеческие силы, потому что надеяться он должен не на себя, а на всесильную помощь Божию. «Человека, отделенного от Бога непослушанием Адама», послушание «возвращает к Творцу»[11].

Рассуждая о смирении, преподобный Бенедикт обозначает 12 ступеней этой добродетели: «1) постоянное памятование заповедей и полагание перед взором страха Божия; 2) отвержение собственной воли; 3) предание себя в послушание начальствующему из любви к Богу; 4) спокойное перенесение тягот и страданий без искания путей избавления от них; 5) доверие себя и всех своих помыслов настоятелю без смущения и сокрытия чего-либо; 6) довольствование самым скудным, полагание себя наихудшим из всех людей, готовность на любую работу; 7) укоренение в сердце сознания своей ничтожности как негодного раба; 8) строгое исполнение предписаний устава и монастырского начальства; 9) хранение молчания; 10) воздержание от смеха и всяких увеселений; 11) слово монаха должно быть тихим, кротким и рассудительным; 12) становление благочестия, проникающего не только внешнее поведение, но и сущность монаха»[12].

Молитва должна составлять стержень монашеского подвижничества: это и участие в братском молитвословии, в церковном богослужении, но также и индивидуальная молитва, суть которой в собеседовании с Богом. Важнейшим общим деланием братии в монастыре, «делом Божиим» (opus Dei), по мысли преподобного, является богослужение. В Уставе подробно регламентируется порядок монастырских богослужений. Таковыми должны быть, помимо Литургии, или Мессы, утреня, 1-й, 3-й, 6-й и 9-й часы, вечерня, комплеториум (служба перед отходом ко сну) и vigilia – ночное бдение. По этим службам распределяется чтение псалмов, с тем чтобы в течение недели была прочитана вся Псалтирь. Сугубая важность богослужения такова, что, когда монах услышит призыв к нему, он должен оставить все иные послушания и поспешить в храм.

По Уставу преподобного Бенедикта, христианин, поступающий в обитель, обязан отказаться от всего своего имущества либо отдать его в пользу бедных. После принятия в братию насельник состоит под духовным руководством опытного старца. Через год послушник дает обеты послушания, целомудрия и бедности, а также пожизненного неисходного пребывания в монастыре. Без дозволения настоятеля, или аббата, монах не должен выходить за монастырские ворота. По правилам Бенедикта, монахи обязаны спать в общем помещении – дормитории – одетыми. Трапеза насельникам монастырей полагалась один или два раза в день. За трапезой монахи вкушали по два блюда, постные или скоромные – в зависимости от календарного времени и дня, хлеб, по возможности фрукты и овощи, а также пили вино – по стакану в день, но тем, кто мог, предлагалось воздерживаться от вина. За трапезой полагалось чтение душеполезных книг. Одежда монахов состояла из двух туник, двух куколей и скапуляра (рабочего фартука). Обувью служили сандалии, а в холодное время – сапоги.

В «Правилах» Бенедикта изложен порядок монастырского управления. Настоятель монастыря (аббат) должен был избираться братией не непременно из числа пресвитеров, но из числа опытных монахов. Свою должность он исполнял пожизненно. Его главная обязанность состояла в духовном руководстве братией и наставничестве. При решении особенно важных дел он должен совещаться либо со всей братией, либо со старцами монастыря. При необходимости в помощь аббату им самим или старцами избирается его заместитель – препозит. Попечение о содержании братии возлагалось на келаря. Пресвитерами в монастыре ставились монахи из самой монастырской братии. Если же ставился пресвитер со стороны, он обязан был неукоснительно соблюдать монастырский устав.

Преподобный Бенедикт придавал важное значение труду монастырских насельников не только как условию существования монастыря на собственные средства, но и как спасительному деланию. Знаменитый завет «ora et labora» («молись и трудись») восходит к его Уставу. Святой основатель Монтекассинского монастыря считал, что монахи должны жить трудами своих рук, и те их изделия, которые не потреблялись в самой обители, должны продаваться по низким ценам. Все монастырские насельники, несмотря на свои ранги, привлекались одинаковым образом к кухонному послушанию. Помимо физического труда грамотные монахи обязаны были читать Священное Писание и творения отцов Церкви, а кроме того, устраивались чтения вслух для всей братии – по четыре часа в день, помимо чтения за богослужением и за трапезой. Особенно продолжительными были великопостные чтения, когда, помимо того, каждому, кто был грамотен, предписывалось брать в келью книги из монастырской библиотеки.

Последователь преподобного Бенедикта Кассиодор, известный государственный деятель Остготского королевства, уйдя в отставку, устроил монастырь в своем имении, который получил название «Виварий». В его обители братия занимались перепиской книг и их изучением. И эта особенность – научные штудии – стала характерной чертой монастырей, живших по Уставу святого Бенедикта, впоследствии названных бенедиктинскими.

В правилах преподобного особый акцент сделан не только на духовно-созерцательном делании и аскетическом подвижничестве, но и на церковно-практических целях, а цели эти многообразны. Отсюда вырастала впоследствии в средневековье «специализация» западных монастырей, которая стала основой их разделения по орденам: у одного ордена она церковно-просветительская, у другого – миссионерская, у третьего – собственно аскетическая, у четвертого – благотворительная. Монастыри Запада, жившие по уставу святого Бенедикта, и те обители, которые позже принимали этот устав, составили орден бенедиктинцев.

Совершенно оригинальные черты приобрело монашество на крайнем северо-западе Европы – в Ирландии. Монастыри у ирландских кельтов были связаны с существовавшим тогда клановым строем, и настоятель общины являлся часто главой родового клана. Авторитет этих настоятелей стоял исключительно высоко, нередко выше епископского. Епископы в Ирландии часто проживали в монастырях, где они подчинялись настоятелям в пресвитерском сане, хотя рукоположения, естественно, совершали сами епископы. Так, по словам историка Церкви англо-саксов Беды Достопочтенного, относящимся, правда, ко второй половине VI века, ирландским островом Иона «всегда управлял аббат из священников, власти которого подчинялась вся провинция, включая и епископов. Этот необычный порядок идет со времен их первого учителя, который не был епископом, но лишь священником и монахом»[13]. Беда имеет в виду Колумбу, или Колума Килле.

Своим важнейшим долгом ирландские монахи считали проповедь Евангелия, и это миссионерское служение многие из них совершали, находясь в пути: на утлых суденышках, сделанных чаще из кожи, чем из дерева, курраках, они переплывали с острова на остров, из одной страны в другую, благовествуя о Христе. Ирландские монахи-миссионеры несли слово Божие и в отдаленные страны: на берега Скандинавии, где ранее его никогда не слышали; в Британию, где местные христиане истреблялись и изгонялись германскими завоевателями язычниками; и даже на север континента. «Британия после крушения Рима возвращалась к язычеству. В Галлии Меровингов… совсем немного людей понимали сущность христианства, и справедливость этого мнения подтверждают письма святого Григория Турского. Ирландцы были замечательными проповедниками… Оставив имущество, семейные и гражданские обязательства, они шли куда угодно. Им были не нужны каменные стены монастырей, замков и покровительство богатых людей»[14]. Беда Достопочтенный писал о проповедниках Евангелия, приплывавших из Ирландии в Британию, что они «проповедовали слово веры с великим рвением. Те из них, кто имел сан священника, несли уверовавшим благодать крещения… Большей частью проповедовать являлись монахи»[15]. Странствующие монахи, по терминологии преподобного Бенедикта – гироваги, образ жизни которых этот святой не одобрял, в глазах своих соотечественников совершали подвиг «белого» мученичества: «он означал расставание с родиной ради Христа: для обозначения тоски по дому существовало специальное слово – хираэтх»[16].

Путешествие святого Брендана. Немецкий манускрипт, ок. 1460

Одним из самых знаменитых ирландских миссионеров был преподобный Брендан Клонфертский, прозванный Мореплавателем. Он родился в 484 году на юго-западе Ирландии в Мюистере, в семье, имевшей родство с королевской династией немногочисленного племени алтрагье, так что его родовым прозвищем было Мак Алте. Крестил его епископ Эрк. В 10 лет родители-христиане отдали его на воспитание в монастырскую школу святой Деидры, прозванной Итой. Брендан Мак Алте проучился в Слиаб Луахре у святой Иты пять лет. О том, чему, кроме грамоты, он научился в школе, можно судить по приведенному в его житии диалогу Брендана с настоятельницей обители. Когда юноша спросил преподобную, «какие три вещи приятны Богу, а какие противны», она ответила ему:

«Три вещи приятны Богу: истинная вера с чистым сердцем; жизнь в простоте и благодарении; великодушие, основанное на любви. Три вещи Ему противны: уста, ненавидящие человека; сердце, скрывающее негодование; самонадеянность, происходящая от благосостояния»[17]. Окончив школу святой Иты, Брендан продолжил обучение в монастыре Клаунфо в Коннахте у аббата Иарлата, затем принял постриг и в 512 году был рукоположен в пресвитера епископом Эрком. Позже он стал настоятелем монастыря Ардферт у себя на родине, впоследствии совершал миссионерские путешествия, побывал на островах вблизи берегов Ирландии, в том числе на острове Иона, где подвизался его младший современник святой Колумба, в Шотландии, Уэльсе, Арморике, ставшей тогда Бретанью, основал несколько монастырей, и среди них обитель в Клонферте, настоятелем которой его назначил святой епископ Мойенн. В ней он и был погребен после своей кончины, и было это около 580 года.

В IX веке появился апокриф «Navigatio sancti Brendani Abbatis» («Плавание святого Брендана аббата»), в котором, наряду с подлинными эпизодами из путешествия святого по водам Атлантики, содержатся и вполне легендарные приключения. Святой с 60 спутниками отплыл из Коннахта в кожаных суденышках на запад и вернулся на родину после того, как семь раз отпраздновал Пасху в пути. Путники пережили во время путешествия морские бури, голод и жажду, сатанинские искушения. Они ходили по спине кита Якониуса, укрощенного Богом, которого они приняли за остров. На своем пути миссионеры обнаружили остров, где обитали души некрещеных младенцев, а также ангелы, уклонившиеся от борьбы архистратига Михаила с восставшим против Бога Люцифером – за это они были осуждены принять образ птиц и могли воздавать хвалу Господу лишь по воскресным дням и праздникам. Мореплаватели встретили посреди моря камень, куда на Пасху, Троицу и в воскресные дни поднимался Иуда, которого выпускали на короткое время из ада за два совершенных им при жизни добрых дела. Некоторые исследователи апокрифа видят в этом острове и других, встреченных Бренданом в океане, искаженный образ айсбергов, мимо которых проплывали миссионеры. На одном из островов путники встретили отшельника Павла – «предположительно здесь имеются аллюзии с Павлом Фивейским, хотя этот Павел – ирландец»[18]. Пищей его снабжали выдра и рыба, служившие ему. Конечным пунктом путешествия явился рай. Там они встретили юношу, который сказал им: «Вам посчастливилось попасть в землю обетованную. Редко кто из живых удостаивается этой милости. За вашу стойкость в вере, терпение и любовь Господь позволил увидеть место вечного блаженства, где солнце никогда не заходит, где нет ни жары, ни холода, ни несчастий… Ты, святой отче… благополучно вернешься домой, хотя дней твоих осталось совсем немного. Скоро придешь сюда вновь, но не в теле, как теперь, а только бессмертной своей душою»[19]. По возвращении Брендана на родину в Ардферт стали стекаться паломники, желавшие послушать поучительные и занимательные рассказы удивительного путешественника. Святой Брендан многих из них постриг в монахи и основал еще несколько монастырей в окрестных местах.

«Плавание святого Брендана» стало одной из самых популярных книг средневековья и не только в Ирландии, но и в других странах Запада, переводилось на разные языки. Ряд исследователей, изучавших текст апокрифа, высказывали предположение, что в своем путешествии святой Брендан и его спутники добрались до Исландии и Гренландии и, таким образом, стали первыми европейцами, побывавшими в Новом свете, открывшими Америку задолго не только до Колумба, имя которого удивительным образом совпадает с именами двух младших современников Брендана – Колумбы и Колумбана, прославившихся, как и он, своими миссионерскими путешествиями, но и до викингов, которым усваивается в наше время открытие Америки.

В 1976 году ирландец Тим Северин совершил в течение двух лет путешествие через океан на сшитом из бычьей кожи курраке из Ирландии до канадского Ньюфаунленда через Гебридские острова, Фареры и Исландию, чтобы доказать историческую достоверность сюжетной основы «Плавания святого Брендана».