Рассказ советского паломника: милицейские облавы на пути в Дивеево

Преподобный Серафим Саровский на камне. Фото сайта lib.pstgu.ru

Свое летнее путешествие 1979 г. мы с мужем Павлом начали с посещения Куликова поля, потом была Старая Рязань, где мы познакомились с двумя благочестивыми сестрами-старушками, молившимися перед потрясающей красоты иконами старого («Дионисьевского») письма; старинный город Касимов. Наконец, промчавшись по Оке в крылатой ракете с небольшими остановками по дороге в красивых местах с красивыми, но недействующими церквами, мы оказались в маленьком и уютном городке Муроме. Отпуск подходил к концу, но ничего особенно выдающегося за время путешествия не случилось.

И вот, глядя на карту, я вдруг заметила, что от Мурома рукой подать до Арзамаса, а там уже начинались места, связанные с именем преп. Серафима Саровского, о которых мы были наслышаны от нашего московского приятеля. Он же рассказывал о замечательных людях, с которыми ему там удалось познакомиться, в частности о девушке Марии, яркой представительнице «народа-богоносца», в поисках которого мы, несколько лет назад принявшие крещение, тогда пребывали. К тому же мы недавно прочли «Беседу» преподобного с Мотовиловым, произведшую на нас большое впечатление.

На календаре 30 июля – через два дня как раз память великого святого. Но как узнать адрес? Мобильных телефонов тогда не было, идем на почту и заказываем разговор с Москвой. Приятель, который все лето проводил на подмосковной даче, «случайно» оказался дома и рассказал, как добраться до нужного нам села Бабино. Два часа в ночном поезде Муром - Арзамас, час езды на автобусе, еще 5 км пешком по проселочной дороге в сторону от шоссейной трассы, и мы уже в доме, где живет Мария Краснова со своей старенькой мамой Аксиньей. Поскольку это был день накануне праздника преп. Серафима, все верующие жители села уже ушли крестным ходом в лес, «на камешек». До революции там, в 12 км от Бабина, находился женский скит, и вот, по преданию, преп.Серафим дал одной из насельниц скита небольшой «камешек», велел его положить на полянке в лесу и сказал, что после его смерти и грядущих исторических катаклизмов, когда не будет больше доступа в места, где он подвизался, люди будут приходить к этому камешку, молиться и вспоминать его, «убогого» Серафима. Согласно преданию, за долгие годы «камешек» увеличился в размерах, накрепко врос в землю. Теперь в дни памяти преподобного туда съезжаются люди со всей России, чтобы почтить своего любимого святого (ведь Саров, место подвигов преп. Серафима, в то время был «закрытым» городом). Атеистические власти всячески этому препятствовали. Устраивали облавы на паломников, задерживали их, особенно тех, что помоложе. Как-то даже пытались с помощью трактора выкорчевать камень, но не смогли – камень не поддался. Верующий народ продолжал совершать паломничества к этому святому месту.

Мария с утра не ушла со всеми, задержалась, т.к. надо было подоить коз. Нам это пришлось кстати, так что теперь вместе с ней и еще несколькими задержавшимися из-за своих трудовых обязанностей «девушками» мы отправились в двенадцатикилометровый путь под палящими лучами солнца. Надо сказать, что в русской глубинке «девушками» называли, необязательно молодых, женщин, которые не выходили замуж и жили, что называется, соблюдая себя. Нашей Марии было тогда 33 года.

Пришли мы вовремя. Вокруг камня сидели и стояли группки верующих, читавшие нараспев акафист преподобному Серафиму. Мы увидели людей, ползающих вокруг камня на коленях, беспрерывно крестящихся; некоторые из них издавали какие-то хрюкающие или лающие звуки – это были бесноватые, которые хотели получить облегчение от молитвы у камня, связанного с именем преподобного. Время от времени из леса выныривали новые группки людей – как правило, впереди шел крепкий бородатый старик с палкой, а вокруг него вились несколько юродствующего типа женщин, но иногда среди них были и молодые парни. Из разговоров выяснилось, что там были люди из Сибири, из Вятки (г. Киров), многие из Нижнего Новгорода, из Молдавии, из Абхазии и т.д.

Меня вдруг что-то кольнуло изнутри – я поняла, кто эти люди! Как раз незадолго до этого я закончила перевод книги польского эмигранта Ю. Мацкевича «Под сенью креста», главным образом посвященной взаимоотношениям Православной и Католической церквей в 20-м веке, где описывалась и религиозная ситуация в современной России (к сожалению, перевод пропал во время обысков, которым мы подвергались со стороны «органов»). За неимением, по-видимому, других источников, автор цитировал советский «Справочник атеиста». В частности, там говорилось об Истинной Православной Церкви, члены которой собираются на т.н. святых местах в дни церковных праздников. И вот я впервые в своей жизни воочию вижу этих самых людей – с некоторыми из них мы впоследствии подружились и даже ездили к ним в гости. Эти люди считали себя «тихоновцами», не вступали в колхозы, не брали советских паспортов, некоторые даже отказывались от пользования электричеством и т.п. Многие из них не посещали официальных церквей. Правда, наши друзья из Бабино вполне признавали Московскую Патриархию, время от времени причащались в храмах. Чаще всего для этого они ездили в Арзамас.

Когда-то в их селе была своя церковь, в 1937 г. она была взорвана, но прихожане сохранили иконы и богослужебные книги из нее, и каждое воскресенье они именно в доме Марии и Аксиньи служили сначала утреню, а потом т. н. обедницу, т.е. те части литургии, которые можно вычитывать и петь без священника. Аксинья, будучи неграмотной, знала наизусть все церковные песнопения, ну а Мария, можно сказать, была весьма квалифицированным псаломщиком, прекрасно ориентируясь в богослужебных книгах. Все они (Мария и ее подружки) обладали замечательными голосами, их хор славился во всей округе и, конечно, занимал почетное место на праздновании у камешка, хотя были неплохие хоры и из других мест, из Вятки например.

Бабинские «хористки» Настя, Аксинья, Мария и Павел. С. Бабино Нижегородской обл., 1979. Фото автора.

Пение продолжалось всю ночь, а наутро все отправились дальше в лес, к еще одному, «Большому», камню, где совершалась служба пророку Илии (2 августа). Забегая вперед, скажу, что однажды мы стали там свидетелями подлинного чуда. Стояло знойное, засушливое лето, наши друзья-крестьяне опасались остаться без урожая. И вот в день пр. Илии, у Большого камня все молились о даровании дождя. Когда молебен закончился, вдруг поверху пробежал легкий ветерок, и деревья наклонили свои верхушки как бы в знак согласия. А на следующий день на доселе безоблачном небе появились первые облачка, и к вечеру прошел дождь.

Но обратимся снова к тому, первому посещению. В тот год обошлось без облавы. После возвращения в Бабино, мы с Марией съездили в Дивеево, прошлись с молитвой по канавке Божией Матери (наверное, теперь вся православная Русь знает о ее существовании). В те годы она была скрыта от людей, фактически уничтожена во время антирелигиозных кампаний, но знающие проводники по особым приметам ее находили. Еще Мария сводила нас в соседнее село Суворово (бывшая Пуза), где мы посетили могилку убиенных красноармейцами Евдокии с ее «хожалками». Впервые историю о болящей и ясновидящей юродивой Дунюшке мы услышали тогда от Аксиньи, которая навещала ее, будучи еще маленькой девочкой, и записали ее рассказ на магнитофон. Интересно, что спустя несколько лет, когда Павлу посчастливилось разбирать архив епископа Варнавы (Беляева), он обнаружил подробную запись истории с Дунюшкой, сделанную в 1920-е годы «по горячим следам» келейницей епископа по его благословению (см.: Мироносицы в эпоху ГУЛАГа: сборник / составитель П.Г. Проценко. Н.-Новгород, 2004). Помню, после этого путешествия я с восторгом писала своей подруге, проживающей в Чикаго: «А все-таки народ-богоносец существует!»

Несколько последующих лет мы ездили на Серафимовские места. Один раз, это был 1981 год, мы отправились туда с нашими друзьями Орловскими, Владимиром (ныне игумен Дамаскин) и Наташей (теперь монахиня Нина). И тут уже не обошлось без «приключений». Началось с того, что при подходе к «камешку» нас встретили люди с взволнованными лицами: нагрянула милиция на мотоциклах, вылавливали молодых паломников. Мы бросились в кусты, просидели там некоторое время и, получив сигнал о том, что облава закончилась и милиция удалилась, благополучно приняли участие в общих молитвах. На другой день мы вместе с Марией отправились в Дивеево. Прошли по канавке и зашли в полуразрушенный и загаженный храм Преображения, который так и не успели освятить до революции. На стенах сохранились живописные изображения некоторых святых, и мы, достав свои молитвословы, под руководством Марии стали петь тропари этим святым). Но петь нам пришлось недолго.

Остов храма находился в центре поселка. Недалеко от него располагалось отделение милиции, чуть поодаль – райком партии. Здесь же рядом, на месте могилы бывшей первоначальницы Дивеевского монастыря Александры (Мельгуновой; сейчас прославлена в лике преподобных) стоял памятник Ленину. Когда наша маленькая группка зашла на территорию храма и стала петь, наблюдавшие за этим местом «стукачи» дали знать, кому следует.

Вдруг посреди наших песнопений раздался крик. В проеме возникло два милиционера. Мы стояли группкой в центре. Мой муж выделялся длинной бородой и длинными волосами. Видимо, поэтому к нему сразу бросился главный по чину из милиционеров. Это оказался майор, заместитель начальника районного отделения. При этом он безобразно матерился. Павел сделал ему замечание, чем еще больше обозлил. Майор лично схватил его, а нас конвоировал его подчиненный. В отделении майор скомандовал отправить мужа под арест. Его тут же увели в КПЗ (как он потом описывал, грязную подвальную комнату с тусклой лампочкой под потолком). На каждого из нас составили протокол о нарушении – «проведении молебна в неположенном месте». Пришлось показать свои паспорта, откуда в протокол были переписаны наши данные. Мы, оставшись в коридоре, написали жалобы на имя прокурора района, потребовали приема у начальства. А пока начальство думало, стали вслух читать молитвы. Через некоторое время появились руководители. Это были два холеных и хорошо одетых товарища в штатских костюмах. Они пришли из райкома партии, где состояли, кажется, инструкторами. К ним, пока Павел сидел, нас стали вызывать по одному. Они выясняли, зачем мы устроили «молебен» и «агитацию» посреди городка. Мы высказали возмущение тем, что нас беспричинно схватили, будто мы нарушители порядка. Во всяком случае, выслушав нас, они распорядились выпустить Павла из КПЗ.

И вот однажды в сентябре меня вдруг вызывает начальник института, где я работала, и говорит, что меня приглашает уполномоченный по делам религий г. Киева. Явка обязательна. То же самое произошло и на работе Павла. Вначале он отказался идти, но его буквально умолила пойти директор библиотеки, в которой он работал. Ей по телефону сказали, что она отвечает за его явку. И вот мы в кабинете уполномоченного Кузнецова. Он слыл среди верующих злобным и придирчивым чиновником, многие годы душившим городские приходы. С нами Кузнецов говорил довольно вежливо. «Вы, конечно, не знакомы с «Положением об отправлении религиозного культа» (между прочим, принятого еще в 1920-е годы), поскольку его нет в открытом доступе, и поэтому на первый раз ваше правонарушение – «отправление культа в неположенном месте» – вам прощается». Но если такое повторится в будущем – будут приняты серьезные меры, штрафы и т.д., вплоть до лишения свободы. Выяснилось, что в горсовет пришла «телега» из Москвы, от союзного начальства. Поначалу эту московскую бумагу изучало республиканское руководство Совета по делам религий, а затем спустили ее (конечно, со своими резолюциями) местному уполномоченному. Мы с мужем были молоды, с высшим образованием: налицо было идеологическое ЧП, как минимум, городского масштаба. (Характерно, что для наших столичных друзей эта история обошлась без всяких последствий. Москва и москвичи жили в другом режиме, чем остальная страна, даже в области идейно-надзирательной.)

Так мы узнали официально о тех ограничениях, которые налагала на верующих советская власть. По словам уполномоченного, даже если бы мы с друзьями собрались у кого-нибудь на квартире помолиться, это уже было бы нарушением закона. Дома можно молиться только с членами своей семьи, либо можно молиться в церквах, но ни в коем случае «на открытом воздухе». Кузнецов вынужденно вступил в дискуссию с Павлом и для наглядности стал детализировать возможные нарушения закона «о свободе совести». Если вы вышли на балкон, объяснял он, и просто перекрестились, а вас увидит в это время сосед, то это уже религиозная пропаганда и, следовательно, административное нарушение. Даже если вы с женой, продолжал он далее, молитесь у себя в квартире и там присутствует ваш несовершеннолетний ребенок, то вы не имеете права требовать от него стоять на молитве, он должен это делать добровольно. В противном случае, это будет насилием над ребенком.

Поход к уполномоченному не прошел бесследно для мужа. На его работе, в областной библиотеке для юношества, все сопоставив, наконец, поняли, отчего он не ходил на собрания коллектива, не состоял в профсоюзе, не выходил на субботники и не платил в Фонд защиты мира. То, что он делал это по убеждениям, они знали, но это начальство и коллег раздражало. Оказывается, дело в религии! Это все осложняло еще более, но кое у кого вызывало и тайное сочувствие. То же было и на моей работе. Теперь на всякие большие религиозные праздники за нами присматривали, не нарушаем ли мы трудовую дисциплину, потихоньку в рабочее время посещая храмы.

Позже мы столкнулись с еще более суровыми советскими законами, а вернее, беззаконием. Вплотную стали наблюдать, как на деле воплощался принцип «отделения государства от Церкви». Но это уже другая история.