Епископ Толедский и Болгарский Александр: из Оксфорда на Афон

Что сегодня влечет к монашеству европейцев и американцев и как встречи с архимандритом Емилианом (Вафидисом) и старцем Паисием перевернули жизнь богослова-интеллектуала из рода Голицыных, закончившего Беркли и Оксфорд, рассказывает епископ Толедский и Болгарский Александр.

Епископ Толедский и Болгарский Александр.

Епископ Толедский и Болгарский Александр (Православная Церковь Америки) — потомок князей Голицыных. Он родился в Калифорнии в городке Тарзане, закончил Беркли и Свято-Владимирскую семинарию, затем пост-докторантуру в Окcфорде у митрополита Каллиста (Уэра), написал диссертацию о Дионисии Ареопагите, по-русски не говорит, немного понимает.

Он настоящий американский интеллектуал с Западного побережья: у него очки в тонкой оправе, он носит джинсы и кеды, у него мягкие, очень естественные манеры и яркий набоковский английский (вы ниже прочтете про "веер гейши").

Но он говорит, что весь его интеллектуализм был наголову разбит несколькими судьбоносными встречами на Афоне — с игуменом монастыря Симонопетра Емилианом (Вафидисом) и старцем Паисием Святогорцем.

Кстати, недавно мы писали о "Житиях святых", изданных Сретенским монастырем. Владыка Александр хорошо знает их составителя — отца Макария из монастыря Симонопетра, бывшего французского левого интеллектуала. Писали об отце Плакиде (Дезее) — владыка присутствовал при его крещении на Афоне.

— Владыка, что сегодня влечет к монашеству европейца или американца?

​— Обращение в Православие может показаться странным, в особенности для тех, кто вырос в Европе или в Америке. культура этих стран ценит прежде всего напористость, успех.

Тех людей из развитых стран Европы, Америки и, возможно, Японии, Китая, влечет к нам от изобилия и комфорта. Их привлекает Традиция, хотя это не то слово, которое сегодня в Америке считается хорошим. Инновация, креативность — это слова хорошие, а традиция это что-то косное, устаревшее, то, что мешает.

Правда, отсутствие традиции порождает в некоторых людях ощущение пустоты. И если они совершенно светские, то они в начале приходят к евангелистам. А вот уже потом они начинают рассуждать так: "Вот я обратился ко Христу, я начал читать Священное Писание. Есть ли что-то большее?" И тогда некоторые начинают вчитываться в Писание.

Например, таким путем шел один из наших епископов, несколько месяцев назад умерший. Он когда-то был баптистом и потом рассказывал: "Я пришел в Православную Церковь, читая Библию. Она говорит о Церкви много, но той самой новозаветной Церкви я не нашел в своих сообществах, хотя они и говорят о себе как о евангельских христианах. Я стал искать, а где же есть непрерывное преемство от той самой древней Церкви. И, так сложилось, что я нашел греческую церковь, пришел туда и понял, что здесь и есть Церковь с большой буквы, Церковь апостолов и святых Отцов."

Мне кажется, этот путь типичен. Но вы спрашиваете о монашестве. Конечно, таких людей еще меньше. Это те, кому особенно важно ощутить эту традицию во всей полноте и кто в конце концов встречает человека, просвещенного Богом, который и приведет его к монашеству, потому что монашество - это сердце Православия. Так было 1700 лет, от прп. Антония Великого и до прп. Серафима и до старца Иосифа Исихаста и Паисия Святогорца.

Так было и у меня. Я вырос в Америке, я учился в Оксфорде. И однажды я задал вопрос самому себе: "Где все это сегодня? Все эти чудесные вещи, о которых я читал, истории обожения, видения Бога, преображения человеческого естества. Как все это происходило в древности? Есть ли такие люди сегодня? Мне нужно поехать и найти их".

И я поехал в Грецию, где провел два года у местного епископа. В это время я и побывал на Афоне. И таким просвещенным человеком для меня стал отец Емилиан (схиархимандрит Емилиан (Вафидис), игумен монастыря Симонопетра). Я был не один "западный" человек в Симонопетре. Были французы - отец Плакида (Дезей) и его спутники, отец Макарий, был англичанин, немец...

— Что вам запомнилось?

— Я приехал в Фессалоники к другу, который был священником при местной школе. Он мне сказал: "Я тут собираюсь взять с собой в паломничество на Афон своих учеников, присоединяйся к нам". Я согласился. Монастырь Симонопетра был не первым на Афоне, который я посетил.

Предыдущие были очень типичны для Святой Горы тех лет: несколько стариков-монахов, часами поющих "Кирие елейсон", довольно гнусаво. Это был далеко не эстетический опыт.

А потом я попал в Симонопетра, где служба оказалась красивейшей: все четко, уставно, слаженный хор превосходно исполнял византийские песнопения. Это было чудо! Кругом молодые монахи: веселые, жизнерадостные, умные.

Но вот отец Емилиан (Вафидис) меня в первый раз совсем не впечатлил. Какой-то пухлый, небольшого роста грек... протягивает всем руку для поцелуя. Да ну, не буду целовать ее, решил я, я столько раз с этим сталкивался, что уже надоело.

Я по-прежнему жил в Фессалониках и раз 5-6 съездил на Афон, оставаясь там то на 2-3 дня, то на неделю. Постепенно я все ближе сходился с отцом Емилианом.

И вот уже в конце того года мой епископ из Сан-Франциско написал мне: "Возвращайся и стань диаконом. О диссертации не волнуйся. Пока оставь ее". Это звучало соблазнительно, и я пошел к отцу Емилиану.

Я сказал: "Мне нужно сделать выбор, каков будет Ваш совет?" Я надеялся, что он мне просто скажет: "Поезжай. Бог благословит". А вместо этого он сказал: "Ну, если ты уедешь, то никогда не закончишь диссертации, она будет преследовать тебя всю жизнь. Ты напиши епископу: "Подождите год, владыка" А сам приезжай ко мне в монастырь и живи здесь, пиши диссертацию. Тебе не придется ни о чем беспокоиться. Нужна будет бумага, дадим. Пишущую машинку — тоже дадим. Ботинки дадим. Живи с нами, пиши".

Я так и поступил, и это изменило мою жизнь. Оставшись в монастыре, я смог увидеть весь строй жизни братьев, построенный вокруг богослужения — Божественной Литургии и келейного бдения: причащения Св. Таин, покаяния, иисусовой молитвы и чтения святых отцов. Как только я стал входить в ритм этой жизни, мне стало яснее и о чем следует писать в диссертации. Дело в том, что занимался я Дионисием Ареопагитом, но никак не мог понять, как же сделать связное исследование. А вот жизнь в монастыре у отца Емилиана дала мне ключ и к чтению Ареопагита и, конечно, к пониманию глубины, настроя и веры древней монашеской традиции.

— Вы обсуждали богословские вопросы с отцом Емилианом?

— Что интересно, я не помню НИЧЕГО из наших бесед с отцом Емилианом на богословские темы! Ни слова! Я помню свои вопросы о грехах, а о богословии нет. Отец Емилиан звал меня к себе раз в несколько недель, обычно среди ночи, и начинал говорить. "Ты знаешь, что такое Литургия?" — спросил он меня однажды. "Отче, расскажите вы", — ответил я. И он с такой же элегантностью и точностью движений, с какой гейша раскрывает свой веер, раскрыл передо мной литургическое богословие. Из этой беседы я не помню ни слова, а записывать я не пытался.

Двадцать лет спустя, в конце 1990-х, я снова был в Симонопертра. Мне рассказывают: "Знаешь, выходит второй том проповедей отца Емилиана". Я попросил у него экземпляр. И тут монах сказал: "Знаешь, посмотри такую-то и такую-то проповеди, потому что они очень похожи на то, что ты сам нам говорил". Я проверил и поразился: это же все то, что я пытался сказать в своих проповедях и книгах. Только сказано за 18 лет до меня. Значит то, что я пишу, то, над чем я работаю, дал мне он? Наше общение протекало не через слова, а через пример его собственной и жизни и жизни всего его монастыря.

Когда я вернулся к академической жизни и стал преподавать богословие в Америке, то я подумал, что лучшим стартом будет перевод кого-нибудь из известных Отцов. Я выбрал прп. Симеона Нового Богослова, потому что его этические сочинения прежде никогда не переводились на английский. Я даже опубликовал эту работу. Когда я читал прп. Симеона, мне казалось, что я слышу отца Емилиана. Так же было и с чтением Дионисия Ареопагита. Он — как очки, при помощи которых я читаю Отцов, и древних, и современных, через которые я вижу жизнь Церкви. И это очень дорогие очки.

Я помню также, как я пришел впервые к старцу Паисию. Помню дорогу к его келии, дерево, било... Ты позвонишь, а потом ждешь… и ждешь… и ждешь. А потом появляется этот небольшой человек с старой рясе и каких-то тапках. Он поговорил со всеми, кроме меня, потому что я плохо говорил по-гречески.

В конце разговора он сказал одному молодому человеку: «Димитрий, дитя мое, не бойся. Я творил бдение накануне праздника Воздвижения Креста Господня и вдруг услышал грохот на крыше и противный голос: «Паисий». Я вышел и увидел демона. Такого огромного я никогда не видел прежде! Я вернулся и произнес: «Кресту Твоему поклоняемся, Владыко…». В ответ вновь ба-бах-ба-бах по крыше и снова голос: «Паисий». Я опять: «Кресту Твоему…». Так продолжалось много раз. Это было лучшее бдение в моей жизни».

Я про себя подумал: это ведь как история из жизни отцов-пустынников, а он ее рассказывает так что она абсолютно реальна. Он боролся с бесами точно так же, как прп. Антоний Великий в IV веке!

Годы спустя, я поехал к своим друзьям в Калифорнию и рассказал эту историю своему приятелю священнику

Он ответил: «Да, я вот тут ездил в Филофей, монастырь старца Ефрема. Нам показывал монастырь молодой монах. Он нас спросил:

-- Знаете ли вы про святого человека на Афоне?

-- Нет.

-- Ну про старца Паисия... Неужели не знаете?

-- Нет, не знаем.

-- Ну тогда я вам расскажу одну историю. Один молодой человек, философ из Афинского университета, приехал на Афон. Он был абсолютный атеист: вся эта религия полная чушь и глупости. Но он слышал о святом человеке и решил с ним поговорить. Старец его принял и спросил: «Что тебе нужно, дитя мое». Он ответил: «Докажи, что Бог есть. Ну, докажи». Старец сказал: «Невозможно доказать, что Бог есть». Философ говорит: «Тогда зачем верить в то, что невозможно объяснить?» А старец ответил, что и не нужно ничего доказывать. Он верит в Бога, потому что это очевидно. И отцы в монастыре верят в Бога. А потом он позвал ящерицу, которая жила неподалеку и иногда прибегала к старцу. Отец Паисий спросил ее: «А ты веришь в Бога?» Она поднялась на задние лапки и кивнула головой. Так вот этим философом был я, и больше я с Афона не уходил.

Так закончил свой рассказ молодой монах".