Разные лики Германии

– Почему вы уехали, отец Артемий?

– Это произошло в 2004-м. У меня жена – гражданка Германии. Мы долго пытались добиться для неё вида на жительство здесь, но у нас ничего не получилось. Сначала визу Нины можно было продлевать, но потом визовый режим ужесточился: каждые три месяца нужно было выезжать за границу и въезжать обратно. Это было сложно.

Служил я тогда в приходе Святителя Московского Петра, где и получил благословение поступать в семинарию. И однажды услышал от одного из священнослужителей: «Что ты мучаешься? В Германии не хватает православных священников».

Там я получил вид на жительство за полчаса. Организация, занимающаяся паспортно-визовыми делами, в Германии отделена от полиции, поэтому всё намного проще. Хотя есть свои ограничения. Например, мою маму забрать к себе в Дортмунд мы не можем.

– Ваша жена из российских немцев?

– Нет. Нина – это её настоящее имя, по паспорту – родилась и выросла в Германии, но отец у неё русский. Бежал в ФРГ, когда служил в армии. Потом оказался в США, я ни разу его не видел, только по телефону разговаривал. А дед – священник, служит где-то в районе города Шахты Ростовской области. Ещё в то время, когда Нина была лютеранкой, она случайно оказалась в этом городе, там жили её знакомые баптисты. И, что совсем уж было чудом, каким-то образом встретилась с дедушкой. Он принял её очень ласково, благословил.

– А как она оказалась в России?

– Она занималась своего рода миссионерской деятельностью. Скорее, благотворительной. Помогала создавать христианские детские садики – сначала в Египте, потом попросила, чтобы её направили в Россию. Всё-таки она наполовину русская.

– Как же вы познакомились?

– Начну с предыстории. Мой отец был искусствоведом, потому я с детства видел дома иконы. Значения их тогда не понимал, но что-то в душе было. Потому что, ещё не будучи крещёным, проходя мимо Андреевского собора, я осенял себя крестным знамением. Потом стал заходить на утренние службы. Помню, стою полусонный, ничего не понимаю, но всё-таки стою. Потом устроился сторожем в Александро-Невскую лавру, где я и начал знакомиться с жизнью Церкви.

В то время я ради изучения немецкого начал бывать в лютеранской церкви на Невском проспекте, оставаясь православным, конечно. Там мы с Ниной и повстречали друг друга. Я помогал ей готовить спектакли, которые мы возили в Германию. Потом мы поженились.

К православию она с самого начала относилась очень хорошо, хотя не сразу перешла в него. Какое-то время ей трудно было понять почитание святых, Богородицы, в лютеранстве этого нет, но потом пришла и к этому. Сейчас работает в детском доме с немецкими детьми из очень неблагополучных семей – ребята эмоционально неуравновешенные, у многих родители в тюрьме. Но это её путь – Нины. Мечтает создать православный детский сад в Дортмунде.

*    *    *

– Итак, вы решились в какой-то момент отправиться в Германию. Что определило выбор места жительства?

Дортмунд. Приходской дом.

Турки рожают много, некоторые по 12 детей, немцы – мало, у них семья исчезает как понятие. Работать на ребёнка – это не «шпасс», не удовольствие. Кстати, наши православные семьи тоже многодетные, 5-7 детей не редкость. Дело в том, что, в отличие от России, в Германии семьям очень хорошо помогают. Человек не думает, чем будет кормить своих малышей. Есть серьёзное немецкое пособие, государство может помочь купить квартиру.

Что ещё у них лучше? Меньше страха. Здесь, в России, принято защищать себя решётками, заборами, железными дверями, такое чувство, что люди готовятся к тому, что на них нападут. Страх словно разлит в воздухе. А в моей дортмундской квартире дверь стеклянная. Правда, был момент, когда об этом можно было пожалеть. У нас в доме поселился наркоман, и вот пропал запасной ключ, который висел в подвале. Был такой напряжённый момент. Но потом мать перестала оплачивать жильё этому наркоману, и он съехал. Наверху два студента живут. Весёлых. Ещё одна соседка всё деньги просила взаймы, потом выяснилось, что она их проигрывает в игровых автоматах. Но страха всё равно нет.

Ещё одно отличие: россияне всё несутся куда-то, напряжены, боятся голода, материального краха. В Германии этого нет. Там другая крайность – беззаботность. Страна богатая, очень сильна социальная помощь, люди защищены, жизнь дешёвая. Распродажи всё время, новый товар привезут, старый распродают по бросовой цене. Жить там проще.

*    *    *

– Какие святые среди православных Германии особо почитаются?

– Те же, что и в России. Серафим Саровский, Сергий Радонежский.

– Но вот святой Прокопий Устюжский – он ведь был немцем.

– Из немцев почитается святая княгиня Елизавета. С остальными туго, в том числе с теми, что прославились до разделения Православной и Католической Церквей. К тому же чисто немецких святых до разделения было немного. Скажем, святой Вонифатий, или, как его зовут на Западе, Бонифаций, он ирландец. Ирландия раньше Германии приняла христианство, и оттуда приплывали монахи, чтобы миссионерствовать. Почитаются мученики Фивейские – здесь, на Рейне, погиб от рук гонителей Фивейский легион, исповедавший Христа.

Очень почитались в Германии мученица Урсула, англичанка по происхождению, и её сёстры во Христе. Все они тоже погибли, исповедуя Спасителя. К сожалению, от древних времён о них дошло мало сведений, одна доска римская, не вполне внятная. Затем, в Средневековье, о них много чего придумали. Например, число казнённых девушек – 11 тысяч – вызывает большое недоверие. Но если отделить истину от позднейших легенд, это подвиг всё равно очень значимый. Пострадала святая Урсула под Кёльном, и в городе есть храм, посвящённый ей, с залом-пещерой, где покоятся её мощи. Рассказал мне о ней когда-то Александр Столяров, он у нас специалист по святым Германии. А в 2006 году Урсула стала местнопочитаемой святой Берлинской епархии Московской Патриархии. Я нередко оказываюсь у её мощей, даже когда заранее ничего не планирую, ощущаю какую-то связь с ней.

– Кёльн далеко от Дортмунда?

– Ну да, прилично. Около часа езды.

– По нашим меркам это в черте Петербурга.

– Да, у немцев другие представления о расстояниях. Хотя дороги очень хорошие.

*    *    *

– Ваше диаконство – это этап на пути к священству?

– Да, так. Хочется стать сначала хорошим диаконом, не миновать этой ступени слишком быстро, как часто бывает.

– Сколько у вас прихожан?

– Около двухсот человек. Это очень много, если сравнивать с тем, что было вначале, всего несколько лет назад. Но русских и русских немцев, границу между которыми трудно провести, в городе намного больше.

– Православные приходы, где служат на немецком языке, в Германии есть?

– Были. Там случился какой-то разлад относительно календаря. Победили сначала те, кто хотел жить по новому стилю, а потом и те и другие оказались в наших храмах и церквях зарубежников, где и календарь старый, и службы идут на церковнославянском.

Но если говорить о будущем, то возврат к немецкому, скорее всего, произойдёт. Как я уже сказал, у наших прихожан очень много детей, и сейчас они в храме, говорят по-русски, особенно те, кто успел пожить в России. Но чувствуется, что удержать русский удастся далеко не всем. Есть семьи, где русский культивируется, фильмы, мультфильмы – всё по-русски. Я одну такую семью знаю. Отец там, кстати, немец, родившийся в Германии. Но, как правило, тем, кто родился в Германии, проще говорить на немецком. Если мы хотим их сохранить для православия, придётся, возможно, переходить на немецкий со временем. Сейчас только Евангелие читается по-немецки. По-русски и по-немецки.

– Сколько у вас в храме коренных немцев?

– Трудно представить, как их можно привлечь. Кроме моей жены, есть ещё двое – мужья русских. История одного из них – Йозефа, Иосифа во крещении, – поразительна. Женился на русской гражданке, но она его не любила, а потом умерла от рака. Когда он пришёл к нам впервые, я готовил людей ко крещению. По-русски чуть-чуть он говорил, объяснил, что хочет помолиться за жену. И с тех пор начал к нам ходить, сначала просто помолиться, потом на литургию. Такая любовь к жене умершей, которая его не воспринимала.

По разным причинам приходят люди. У меня родственница приехала, светская-пресветская, муж масон-розенкрейцер, правда, человек добрый, на «скорой помощи» работает. Говорить нам было не о чем, да и встречаться мы не могли. У неё мероприятия, дни рождения и прочее, праздновались по воскресеньям, когда я служу в храме. Но я за неё молился. Тоже общение, пусть и сокровенное. Она родила двух здоровых детей, а третьего – с синдромом Дауна. Стала ходить в храм, причащаться. Муж тоже здесь, за детьми присматривает.

– Как протекает общение с прихожанами?

– Очень сплачивает Чаша. Не все причащаются каждое воскресенье, но очень многие. У нас, что называется, евхаристический приход, где частое причащение – это норма. После службы проходит общая трапеза, хор репетирует, в воскресной школе идёт учёба, там собираются прихожане от трёх лет до шестидесяти, наверное. На протяжении всей недели идут какие-то занятия. Я, например, занимаюсь с ребятами от восьми лет до четырнадцати. Общаемся в основном по субботам и воскресеньям, потому что у всех учёба. Молодёжи, детей очень много. Как я уже сказал, многодетная семья у наших прихожан – это норма, а не исключение.

Разговариваем, фильм можем посмотреть, да много чего. Каждые каникулы – православные молодёжные лагеря. Упор на то, чтобы ребята сдружились между собой, чтобы храм стал для них родным домом. Друг к другу ребята очень тянутся, тем более что окружающая жизнь в Германии им не очень близка, особенно для тех, кто успел пожить в России.

С немцами они сходятся очень трудно. Причины разные. Например, для немцев не является пороком доносительство. Заложить товарища – обычное дело, между тем у нас это называется предательством. Нет, я знаю немало хороших немцев, но их молодёжь производит пугающее впечатление. Положиться редко на кого можно – всё больше «шпасс». Метро залито пивом, набезобразничать стало нормой. Всё это мало походит на Германию, какой она представляется из России.

Хотя, возможно, только в Рурском бассейне так. Германия, в отличие от России, очень разная. Есть Южная, есть Восточная, есть Северная, которые похожи друг на друга меньше, чем иные страны на разных континентах. Что общего, так это ужасное телевидение. Оно несравнимо хуже российского, которое мы часто ругаем, не представляя, что может быть намного хуже. Какие-то мульт­фильмы мерзкие, дебильные, неинформативные передачи. Хороших фильмов практически не показывают. Если ребёнок в это погрузится, он будет потерян не только для Церкви, но и для родителей. Поэтому и для родителей, и для самих ребят храм – это остров спасения. Дети – будущее нашего прихода. Мне трудно сказать, каким оно будет, но когда вижу своих учеников, понимаю, что оно есть.

Беседовал Владимир Григорян