Вере Николаевне Глазовой недавно исполнилось 98 лет. Ее жизнь составляет одно целое с самыми трудными годами Русской Православной Церкви, которой она всегда была верна. Несмотря на возраст, о прошлом она помнит всё в тончайших деталях и подробностях. В ее рассказе перед нами, как живые, проходят великие пастыри того времени и оживает ушедшая эпоха. Портал Православие.Ru представляет беседу с этой удивительной женщиной, прихожанкой московского храма пророка Божия Илии в Обыденском переулке.
– Вера Николаевна, мы сейчас часто говорим о том, что вера возрождается, храмы открываются, идет активная миссионерская работа. Сегодня Церковь в России свободна. В то же время мы знаем, что в безбожные годы в самой Церкви на приходах, в храмах, монастырях было как-то больше внутренней свободы: то есть мы жили более свободно в своей среде. Как нам кажется сейчас, более торжественно проходили богослужения, более духовными были проповеди… С чем, по-вашему, связано это ощущение и действительно ли это так?
– Да, к сожалению, должна согласиться, что это так. Отсутствует духовное совершенство, принижается духовная красота, теряется смысл. Это, мне кажется, происходит из-за недостаточного «горения» священнослужителей. Ведь, по моему мнению, надо образовывать народ, объяснять ему. Например, мне было очень больно от того, что я наблюдала в Вербную субботу. На этой службе, как правило, люди стоят с вербами, и после пения «Хвалите имя Господне» обычно зажигали свечи, которые держали вместе с вербами. Сейчас в нашем храме свечи зажгли только четыре человека! Это старые прихожане храма пророка Илии. Остальные не виноваты: им никто не сказал, не объяснил. И так же было в прошлом году: во время выноса Плащаницы, в момент пения «Тебе Одеющагося Светом яко ризою…» Обычно в это время все зажигают свечи, выносится Плащаница… Ведь когда мы стоим у гроба покойника, мы же стоим со свечами, а тут – наша Жизнь во гробе, а мы – равнодушны, свечей не зажигаем.
И еще. Идут, например, диаконы перед Плащаницей и совершают каждение перед собой. Сколько я себя помню, в этот момент диакон, выходя из алтаря, шел спиной и совершал каждение именно Плащанице…
– И я совсем недавно наблюдал подобный случай. Это было в Богоявленском монастыре (в нынешнем храме Богоявления в Китай-городе). Была Акафистная суббота, пятая седмица Великого поста. Никто из прихожан не зажигал свечи, хотя этот праздник, Похвала Пресвятой Богородицы – торжественное чтение акафиста с пением, – предусматривает зажженные свечи в руках у прихожан. И было ощущение, что торжество как бы неполное.
– Да-да… Знаете, батюшки наши должны больше читать, наверное, слушать более старших людей, проникаться сами смыслом богослужения. Надо людей воспитывать, надо им объяснять, говорить… Много всего сложного, много, казалось бы, мелочей. Но у нас нет ничего случайного – все имеет свой, глубокий смысл. И этот смысл – он не всем знаком, он не всем понятен, но его надо постигать.
– Недавно много разговоров было о том, что людям непонятен церковнославянский язык, и даже была целая церковная комиссия, которая вроде бы собиралась осуществить перевод богослужебных книг. Слава Богу, это все-таки не состоялось, церковнославянский язык оставлен.
– В отношении языка я, безусловно, с вами согласна. Я воспитывалась на церковнославянском языке. С глубокого детства помню, как моя тетя перед каждым двунадесятым праздником говорила мне: «Верусенька, давай-ка учить тропарь!» Я из молитвослова на славянском языке, славянскими буквами переписывала этот тропарь, учила на память – и так в течение всего года. Это осталось со мной на всю жизнь. И я не представляю себе Евангелия в храме на русском языке. Например, такую фразу, как: «Камо грядеши?» – разве можно сравнить с современным: «Куда идешь?»
– Вера Николаевна, мы тоже жили в советское время, но, конечно, в отличие от вас не застали настоящих гонений на Церковь. Тем не менее, всегда чувствовалось, что храм – это совсем другой мир, другая территория. И когда ты попадал в храм, ты попадал к «своим», в свой мир. А сегодня, когда приходишь в храм, то бывает, что оказываешься там чужим. Ты видишь, насколько народ (присутствующий в храме за богослужением или просто заходящий) чуждается друг друга. У нас как-то нет любви – не только приходской, даже христианской любви. Когда, например, наши прихожане подходят к помазанию, они толкают друг друга, каждый стремится опередить другого, то же самое можно наблюдать и во время крестных ходов. Бывало раньше такое?
– Ничего подобного никогда не было! Храм – это был праздник! В то время не покрывали косыночками маленьких девочек, а завязывали им большие банты (в праздники) или заплетали косички (в будни). Так было всегда. Существовало понятие: «кобеднешное платье». Все новое всегда старались надеть в храм в первый раз. Конечно, это, может быть, мелочь, пустяки. Но это было в то же время и данью Богу.
Сейчас человек стал чуждым другому человеку. Люди живут на лестничных клетках, не зная друг друга, не участвуя в жизни друг друга. Мне лично повезло: у меня очень хорошие и добрые соседи. Вот лишь одна мелочь: соседу привезли жбан меду, он мне стучит в дверь и говорит: «Вера Николаевна, дайте банку, я вам меду отложу!» А потом заходит и говорит: «Мед-то съели? Я вам еще дам!» Уходя, я не запираю свою дверь, а когда прихожу, на столе часто обнаруживаю что-то вкусненькое: я пришла из церкви, а меня уже чем-то угостили! Это мелочь, конечно, но на протяжении всей моей жизни Господь посылал мне добрых, отзывчивых и милых людей.
К сожалению, жизнь сейчас устроена так: я ловлю себя на том, что действую на нервы своим подружкам. Они говорят: «Пенсия маленькая, лекарства дорогие, погода плохая, люди злые… Чему ты радуешься?» А я им говорю: «Ведь погода же не всегда плохая? Солнышко иногда тоже светит… Лекарства? Но не каждый день мы покупаем лекарства! Пенсия? Ну, уж не такая она маленькая… Конечно, можно что-то не купить, а что-то купить… Ну, а люди? Люди уж такие, как они есть, и такие, какой ты сам!» И иногда на это мне крутят пальцем около виска, но я не обижаюсь.
– Вы знали удивительных людей своего времени, которые сейчас остались только в воспоминаниях многих. В частности, владыку Трифона (Туркестанова). Хотелось бы услышать хотя бы несколько слов о нем…
Владыка, несмотря на свой глубоко почтенный возраст и болезни, проводил все свои службы очень торжественно. Будучи полковым священником еще на 1-й Империалистической войне, он был ранен, и у него был только один глаз. Жизнь его была очень тяжелой, у него не было прописки в Москве. В то время была особая категория людей – так называемые «лишенцы», которые были лишены карточек, а, следовательно, и постоянного места жительства, не имели прописки. И он жил у своих духовных детей, переезжая от одного к другому. Он служил Божественную литургию в храме Малого Вознесения напротив Консерватории.
Помню, во время его похорон шел сильный дождь, а похоронная процессия, выйдя с Сухаревской площади по направлению к кладбищу «Введенские горы» протянулась на длинные-длинные потоки людей.
Моя названная сестричка была духовной дочерью владыки, он называл ее Ксюшей, и они с ее мамой приходили к нему запросто в гости, он угощал их чаем, вел с ними душеспасительные беседы. Они очень переживали его кончину, его уход. Такие проповеди – по особенному горению, по глубокому смыслу – я слышала потом только у Святейшего Патриарха Пимена.
– А когда служил владыка Трифон, народу много было в храме?
– Всегда, всегда много. Храм в три придела, он всегда был полон. Это было всегда в среду вечером, он служил там вечерню и читал акафист.
– И проповеди, конечно, говорились всегда экспромтом, без бумаги?
– Ну, конечно, конечно! Все же батюшки говорили тогда так, конечно! Мне приходилось, например, слышать в храме пророка Илии, куда я начала ходить в 19 лет, отца Александра Толгского – он тоже очень хорошо проповедовал. Это был очень уважаемый протоиерей, мудрый, знающий, добрый, сердечный. Вообще мне никогда не приходилось встречать, чтобы проповеди читали – все говорили экспромтом.
– Существует мнение, что в советское время власти запрещали говорить о вероучении, и проповеди проверялись. Так ли это было? И о чем в те годы были проповеди?
– Я не могу сейчас ничего сказать об этом, я лично этого не наблюдала, хотя, может быть, так и было. Мне казалось, что проповеди тогда всегда были о Боге, о любви к Богу, о милосердии, о добре, об участии друг ко другу… В нашем храме был такой отец Николай Тихомиров – он вполне оправдывал свою фамилию, по своей кротости и характеру. Он говорил: «Если у вас с кем-то произошло недоразумение, не стесняйтесь подойти первыми! Не бойтесь! Корона с головы у вас не упадет! Сделайте первый шаг к примирению, и даже если вас отвергнут, не переживайте! Пройдет время, и угли загорятся на голове того человека!»
– Так и говорил?
– Да. Много у него было таких чудесных высказываний. В основном, все они были направлены именно к терпению. Ни о каком подстрекательстве никогда не было речи во всех этих проповедях. Это были только призывы к терпению, к молитве, к упованию, к утверждению своей веры, к доброте, к участию… Было очень трудное время: люди умирали во время войны, и поделиться с этими людьми своей добротой было очень важно.
И еще отец Николай говорил: «Вот, у вас нечего дать человеку, сострадайте ему!» И моя тетя растила меня с определенным девизом: «Веруся, живи так: дай Бог дать, не дай Бог взять!» К тебе пришел человек, а у тебя ничего нет? Просто поговори с ним! Это имеет очень большое значение, я с этим вполне согласна. И вот сейчас я ничего не могу дать людям, но люди ко мне обращаются, просят помолиться или просят совета. Я стараюсь отдать людям то, что у меня есть и сказать им, как я думаю и как я считаю. Я люблю жизнь и люблю доброту, мне трудно с людьми лживыми, коварными, хитрыми, жадными. Очень трудно.
Я считаю, что самое страшное в жизни – это терять близких. Тяжело их терять, когда они уходят навсегда, но не легче, когда они тебя предают. И тогда остается только одна молитва.
– Вы были совсем маленькой девочкой, когда у нас в стране установилась советская власть. Что вы помните из того периода, что за жизнь была в Москве?
– Я жила в маленьком Самарском переулке, на углу улицы Старая Божедомка. Эта улица оправдывала свое название: там была богадельни для слепых, больницы, приюты, а на горе стоял храм во имя Иоанна Воина. Назывался он тогда – Воздвижения на Убогих домах. На этой горе когда-то, много-много лет тому назад, хоронили странников. В этот храм в начале 20-х годов приезжал Святейший Патриарх Тихон. Он в это время жил в Митрополичьих покоях (в которых он проживал и в момент его избрания Патриархом), и в день памяти мученика Иоанна Воина (12-го августа) совершал у нас Литургию.
Приезжал он в храм на извозчичьей пролетке, ведомой белой лошадкой. На облучке сидел ямщик. Эта лошадка казалась мне необыкновенно большой. Это было в течение нескольких лет – до его домашнего ареста, когда его перевели в Донской монастырь. В храме бывало много народу, службы проходили очень торжественно.
Парадный вход тогда был уложен большими плитами, лошадка туда подъехать не могла. Святейший выходил из бокового входа и садился в пролетку. И потом осторожно пролеточка съезжала вниз. Мне казалось, что эта большая лошадка как бы понимала, кого она везет. Упираясь, она медленно-медленно спускалась вниз. Однажды на подножку вскочил какой-то мужчина и передал Святейшему большой букет цветов. Помню, как он, уже издалека, ехал и еще благословлял нас, остававшихся, и мы смотрели ему вслед и крестились.
Потом наступил его домашний арест. Мы ездили в Донской монастырь. Святейший выходил на широкую стену, и там в него однажды стреляли. Именно там застрелили его келейника Якова, который собой загородил Святейшего.
Святейший Тихон очень тяжело воспринял эту смерть и завещал похоронить келейника с наружной стороны Малого собора Донской Божией Матери в Донском монастыре между двух окон. А себя завещал похоронить рядом, со стороны храма. Так это и случилось впоследствии.
К памяти Святейшего Тихона, первого Патриарха после петровских времен, с особым уважением относился Патриарх Пимен. Каждый год, на протяжении многих лет, после поздней Литургии в Елоховском (Богоявленском – прим.ред.) соборе (в то время еще не было Храма Христа Спасителя) он ехал в Донской монастырь. Большой собор в монастыре тогда был закрыт, и Патриарх Пимен служил перед собором торжественную панихиду. Так продолжалось на протяжении многих лет – я живой свидетель. Каждый год, после ранней Литургии в храме Илии пророка, я ехала на Донскую, где мы все ждали, когда приедет Патриарх. И вплоть до своей смерти он это совершал. Даже помню, как он начал служить, ему стало плохо, около него стоял какой-то молодой иеромонах, и он передал ему службу. Тот растерялся, путался, а Святейший ему подсказывал. Так он отслужил, но ему уже было очень трудно, и вскоре он скончался.
– А кончину Патриарха Тихона вы помните?
– Я нигде не была, но помню, как тогда это обсуждалось многими людьми – прихожанами, близкими… На похоронах было очень большое скопление народа, присутствовали многие старцы и старые священники, схимники, очень много было иностранных представителей – все они пришли прощаться с Патриархом.
Знаю еще, что после похорон известный художник Нестеров сказал своему ученику Павлу Корину, что на похоронах святителя была «Русь уходящая», и что нужно обязательно написать, отобразить это. Корин не успел полностью воплотить этот замысел. Он успел нарисовать только несколько эскизов и небольшую миниатюру, набросок всей картины, где вся наша духовная власть того времени изображена на фоне кремлевского Успенского собора.
Здесь же в комментариях прочла жалобу на сына некоей страдающей Марии. Очень ей сочувствую. Мария, не плачьте, всё будет хорошо!молитва матери сильна перед Богом.
..."Я молюсь - Боже, как я молюсь! Служу посильно Богу в двух храмах.Ничего не помогает. Сын не считает себя алкоголиком.Никому я не нужна со своей бедой. Священники знают. Один пожелал ему смерти, другой, молодой, на исповеди резко обвинил меня".
Дай Вам Бог терпения... Мария, может быть, достаточно служить в одном храме, а побольше времени находиться дома, поближе к мужу и сыну? Сына надо ВКУСНО кормить (да и мужу не помешает). Наверное, в данном случае, надо одно делать, но и другого не оставлять... Не обижайтесь на священников...
один из них просто сказал Вам то, о чём в глубине души Вы иногда помышляете, а другой - показал Вам Вашу вину... Вы её не видите, а она есть. В резкой форме потому, что в мягкой Вы бы его не услышали. Помоги, Господи.
Для Марии, написавшей 2013-10-30 18:58
Пожалуйста, не отчаивайтесь, не переставайте молиться Божией Матери, и Господь молитвами Пречистыя Своея Матери спасет Вашего сына! Храни Вас Господь!
Преклоняюсь перед Вами.
"Про свечи не понимаю. Ведь это абсолютно внешний аттрибут службы. Как раз плохо, что внешние аттрибуты веры сейчас вышли зачастую на первый план. Поэтому и духовности мало".
Мы много чего ещё не понимаем... а берёмся судить о духовности других людей. И с логикой что-то не так - Вера Николаевна как раз и говорит о том, что отсутствует у нас, современных православных верующих(?) внутреннее духовное чутьё, что в определённые моменты службы свечи должны бы гореть... Для неверующего - да, атрибут, а для верующего - жертва Богу... Вот и вся разница... И начитанностью этого не заменить.
Да, надо признать, что практически все изменения - не к лучшему... Сейчас в некоторых храмах на Шестипсалмии свечи не гасят, и к Херувимской подсвечники не подготовлены, и на Причастии огарки догарают... И на Щестипсалмии садятся и даже выходят из храма...(А раньше говорили, что столько, сколько длится Шестипсалмие - столько времени мы будем предстоять пред Богом на Страшном суде...Неначитанные же были, просто верили...). Мы даже не столько маловеры, сколько НЕверующие православные... Не хотим не только чтить и воспринимать традиции - а наоборот, всё перекарёжить, подогнать под себя, даже не сомневаясь, хорошо ли это.
Спаси Вас Господи, дорогая Вера Николаевна. Интересно было бы услышать о матушке Серафиме (Чичаговой)...
Как жаль, что все меньше становится таких людей, что внутреннее благородство, честность, доброта становятся скорее предметом для усмешек, а не для подражания.
Храни вас Господь!