Как воспринимается весть о смерти человека, который всю свою жизнь посвятил Христу, Избавившему Своих учеников и последователей от власти этой самой смерти? Да так и воспринимается: без паники, ужаса и отчаяния, которые, увы, сопутствуют вести о смерти других людей.
Игумения Покровской обители в бургундском Бюсси-ан-От Ольга (Слёзкина) отошла ко Господу 3 ноября 2013 года. Печальная весть? Нам — да. Но печаль эта светлая, благодарная и почтительная. Благодарная — за множество уроков, преподанных матушкой Ольгой в то короткое время, которое мы с ней успели, слава Богу, пообщаться. Почтительная — за пример следования этим самым урокам собственной жизнью.
Предлагаем вниманию читателей небольшие вологодские воспоминания об игумении Ольге.
***
«Больше всего меня поразила ее сердечность и чуткость ко всем людям»
Протоиерей Алексий Сорокин, настоятель храма святого праведного Лазаря Четверодневного, Вологда:
Матушка Ольга всегда находила время, чтобы побеседовать с каждым гостем обители. Я даже и не думал, что скромная персона молодого священника из русской провинции может заинтересовать такого человека, как игумению прославленного монастыря: она приглашала меня к себе в кабинет, и мы долго, подробно разговаривали на самые разные темы. Матушка живо интересовалась моим мнением по такому-то поводу. Она по-детски восхищалась подарками, даже самыми скромными. Большое значение матушка придавала христианскому просвещению: она всегда наделяла вологодских паломников, даже заставляла их брать с собой журналы «Вечное». Сейчас целая подшивка этих журналов в нашем духовном училище — и гордость училища, и добрая память о ней.
Кроме того, матушка считала важным для паломников из России их знакомство со святыми местами Франции и французскими святыми — это, кстати, способствовало тому, что многие из паломников переставали смотреть на Запад только и исключительно «черным глазом»: мол, здесь ничего хорошего не осталось, одни сплошные еретики, одни мы такие хорошие.
Игумения Ольга переживала за весь монастырь: не только за его внешнее благоустройство, но и за внутреннее соответствие его жизни Христу. Она помогала устранению сложностей и трений во взаимоотношениях, а таких трений даже в самом замечательном коллективе хватает.
***
«Многое о личности игумении говорит жизнь монастыря»
Протоиерей Александр Лебедев, настоятель храма Покрова Пресвятой Богородицы (на Торгу), Вологда:
— Самым ярким, неожиданным, а потому запоминающимся моим впечатлением от знакомства с женским монашеством стало удивление от того, что я увидел особенную жизнерадостность и красоту в лицах монахинь. Казалось бы, все должно быть ровно наоборот: аскетические труды, как мнится, приводят душу человека в состояние печали (о своих грехах, конечно), а тело в измождение. Действительность значительно откорректировала эти мои представления: оказывается, монашество — это еще и радость очищения души покаянием, и познание глубины милости Божией. Все это новое, что в свое время стало для меня проглядываться в монашестве, впоследствии ярко раскрылось в общении с матушкой Ольгой. Общался я с ней совсем недолго, некоторое время пожил при монастыре. Этого мне хватило, чтобы на всю жизнь (по крайней мере, до сего момента) запомнить те ощущения, которыми я так неумело сейчас делюсь. Всякое воспоминание об игумении Ольге для меня радостно и даже известие о смерти порождает не столько сожаление, сколько радость за ее встречу с Богом.
Многое о личности игумении говорит жизнь монастыря. Думается мне, что мать Ольга не может восприниматься в отрыве от своей общины, ведь начальствование в монашестве — это не администрирование, а органичное срастание с телом общины. В таком случае душевное и духовное состояние главы как бы проецируется на общину. И то светлое чувство, которое рождается от знакомства с Покровским монастырем в Бюсси, думается мне, является еще и отображением светлого состояния души матери Ольги. Светлой душе ее да подаст Господь Бог светлые обители.
***
«Улыбка не сходила с ее лица»
Петр Давыдов, журналист.
— Мы познакомились с ней не без юмора, который всегда потом сопровождал наше общение, несмотря на то, что иногда было совсем уж не до смеха — такими серьезными были вопросы, которые мы обсуждали. Когда я впервые попал в Покровскую обитель, то прямиком пошел на службу в старый храм, тот самый, который был устроен из хлева. Шла утреня, читали кафизмы — как это и было принято в многонациональном Бюсси — на разных языках.
В маленьком храме стоят стулья, один был свободный. Стоять, когда все сидят, показалось мне неудобным. Протиснулся к стулу, поставил рядом рюкзак, уселся — удобно. Приготовился вслушиваться в текст Псалтири — вдруг что-нибудь ухвачу, тогда и пойму, глядишь. Слышу: чтение стало сбивчивым, заикающимся. Да и сама обстановка в храме изменилась. «Ладно, — думаю, — не только у нас чтецы косноязычные бывают». «Но не настолько же!» — подумалось мне через пару минут, когда чтение стало напоминать какое-то истерическое бульканье. Возмущаться в монастыре, куда, как известно, со своим уставом не ходят, нельзя, — смиренно подумал я и продолжал сидеть. Потом не выдержал — оглянулся на чтеца: монахиня улыбалась во весь рот, пытаясь не расхохотаться. Это было сложно, потому что в метре от меня стояла очень важная старая монахиня и недоуменно взирала на наглеца, занявшего ее кресло.
В общем, утреня в этот день прошла в монастыре радостно: не каждый новичок усаживается в игуменское кресло, столь смиренно и снисходительно взирая на особенности монастырского чтения. Так мы и познакомились с игуменией Ольгой: когда я, приземлившись после прыжка с ее кресла, постарался исчезнуть в каком-нибудь дальнем углу у входа. Не получилось: после службы матушка очень деликатно и тактично разговаривала со мной, выясняла, что привело меня в монастырь, и вообще, что это за чудо такое к ним приехало. Улыбка все-таки не сходила с ее лица — как во время этого разговора, так и потом. Я готов был провалиться сквозь землю: здорово познакомились.
Но юмор юмором, а были и серьезные разговоры. Уже потом, когда приезжать в Покровскую обитель я стал часто. Когда поездки были обусловлены уже не желанием посмотреть другие страны, а повзрослеть в христианском смысле. И тут не обошлось без игуменского кресла.
Должен признаться, что тогда я сквозь пальцы смотрел на строгости христианской жизни, многие из них считая то неуместными, то отжившими свое, то вообще неисполнимыми, относясь к собственному их неисполнению снисходительно. Ну, есть же в храмах стулья и сиденья — почему бы не посидеть, когда «устал», а, точнее, когда просто лень стоять? Ну, причащаются же, живя в монастыре, на каждой литургии — зачем каждый вечер читать все каноны? И так далее — такое «Православие light» что ли. Первое время игумения замечаний по поводу моего произвольного сидения на службе не делала: думала, действительно устал человек. Но потом, поздоровавшись и удостоверившись, что чувствую я себя вполне хорошо, искренне удивилась: «А почему же Вы так часто сидите на службе? У нас сидят только больные и старые, а другие — только на кафизмах. Будьте добры…» — очередной повод сгорать от стыда и внимательнее смотреть на монастырскую жизнь и свое ей соответствие. Причем, в словах матушки никакого гнева или авторитарности не было — только искреннее удивление.
Однажды, во время праздничной трапезы после воскресной литургии (о, эти летние трапезы в Бюсси!) она в разговоре с кем-то из гостей подозвала меня к себе и сказала: «Да, мы причащаемся часто, но это совсем не значит, что мы должны оставлять чтение канонов к Причастию, ведь правда?» И посмотрела сперва на меня, а потом уже на собеседника. Вот тебе и «light».
Моему товарищу настойчиво предлагали стать священнослужителем — то ли во Франции, то ли в Испании. С одной стороны, говорил он, конечно, хорошо: и тебе священник, и тебе почет и уважение, и тебе условия службы неплохие по сравнению с российскими, и тебе жизнь вообще другая и интересная начнется. Эх, хочу быть священником на Западе! В общем, поводы для беспокойства за его служение были серьезные. С другой стороны, все-таки побаивался: священнослужитель — это ж навсегда, всерьез и, как говорят, опасно. Говорит, нет ли у тебя кого-нибудь, с кем бы мне посоветоваться можно — на тебя-то расчет плохой. Есть, говорю, такой человек: давай в Бюсси съездим — с игуменией Ольгой поговорите, может, что и прояснится. Привез его в Бюсси, попросил игумению Ольгу поговорить с товарищем о делах очень важных, как для самого ставленника, так и для возможной его паствы.
Прояснилось: парень, кандидат в священники на благополучном Западе, буквально вылетел из кабинета, где был разговор с матушкой. Бледный, с красными пятнами, молчит, движения резкие: «Да не дай Бог, чтоб я стал священником!» — единственное, что и сказал, а потом ушел бродить в бургундские поля — думать.
— О чем говорили-то? — деликатно поинтересовался я вечером, когда тот спешно паковал вещи.
— О Христианстве, — честно и, как мне показалось, с облегчением каким-то признался товарищ. — Понимаешь, я после разговора с игуменией понял, что христианин из меня ненастоящий. Короче, дурацкий из меня христианин. Она мне пару вопросов задала и попросила честно над ними подумать. Какие вопросы — не твое дело, а ответ мой такой: я не достоин быть не только священником, но и христианином тоже, понял?! Я, может, гад самый настоящий. Вот.
Собрал вещи и в тот же вечер уехал — куда уж, не знаю.
Через пару лет с ним встретились — счастливый парень донельзя: «Спаси Господь игумению Ольгу! Так я ей благодарен, что не стал священником! Таких бы дел натворил, а она уберегла — и меня и потенциальных прихожан, которым такая опасность угрожала!» — «Так о чем говорили-то тогда?» — повторил я свой деликатный вопрос. — «Я ж сказал: о Христианстве и моем ему соответствии. О Христе говорили. Мне стыдно. Подробности — не твое дело». Полегчало товарищу сильно: всерьез стал о Христе задумываться. С уважением смотрит на священнослужителей: «Какая же ответственность на них страшная — мне бы не выдержать!»
Так что известие о смерти матушки Ольги встретили в Вологде без неуместного страха — сама матушка это не одобрила бы. Мы молимся о упокоении души игумении и о благостоянии Покровского монастыря.
И нет ничего странного,что в монастыре все улыбаются.Святые Отцы называют монастырь раем на земле.А разве в раю ходят с грустными лицами?