«Мне довелось у него учиться»

Прошло 10 лет со дня кончины нашего дорогого владыки – митрополита Волоколамского Питирима, профессора Московской духовной академии. Мне довелось учиться у него. Высокого роста, он ходил медленно по аудитории, размышляя вслух и требуя активности от своих студентов. Давал интересные материалы, предлагал сравнивать евангельский текст епископа Кассиана (Безобразова) с синодальным текстом и (потому что нам иногда не нравилось) разъяснял и показывал, где у него хорошо, а где в прежнем варианте было лучше. И всякие другие интересные вещи нам предлагал. Очень хорошо нас учил. Невольно к нему возникало особое отношение доверительности и благодарности за его ум, за его служение, за его хорошие лекции.

С преподавателями и учащимися МДАиС

На первом году обучения я подошел как-то к нему в коридоре и сказал: «Владыка, простите, но меня один вопрос очень волнует. Можно мне немного с вами поговорить, чтобы понять, как к этому всему относиться?» Он сказал: «Хорошо, но только не здесь, а на следующей перемене выйдите из здания академии (а была поздняя осень, даже снег уже лежал), и там мы с вами поговорим!»

Я вышел – в одном только семинарском кителе (а надо было надеть что-нибудь потеплее: я так тогда замерз, хотя мы проговорили не более 20 минут), – и там, в саду академии, я, рязанский (как бы помягче сказать) «кутейник», сын священника, ищущий истины и справедливости, стал задавать ему беспощадные вопросы и требовал ответа. Требовал, чтобы мне объяснили: почему?

Мой отец учил меня, что мы живем так, как жили при Иоанне Златоусте, при Василии Великом, учил, что как Церковь всегда была свята и непорочна – так и в наше время – везде, всегда, во всех приходах, во всех учебных заведениях – эта святость и непорочность безукоризненно соблюдается. И вот я «напал» на владыку и требовал ответа. Почему я напал тогда? Ведь это было настолько нестандартно, настолько неправильно! А я вот вырос таким «диким» человеком, словно в XIX веке; отец не считал нужным нам мягко иногда говорить, что не всё у нас так безупречно и светло, как он сам об этом думает и себе представляет.

С братией Троице-Сергиевой лавры.

Владыка Питирим был не первым, у кого я стал требовать ответа (это было уже во второй раз), вводя бедных архиереев в краску. На месте владыки я бы так тогда сказал: «Что же ты дурачок такой?! Как же ты так вырос – в таком непонимании всего окружающего мира?!» А он отбивался, защищался – а я требовал, требовал, требовал: «Объясните, почему так, а не вот так, как святые отцы от нас всех требуют того, что есть святость?! И почему этого не получается, и почему так всё вокруг?!» Такое у меня было желание…

Владыка остался за своей мощной завесой непроницаемости, он не дрогнул ни краем глаза, ни пальцем, твердо отвечая так, как говорят людям, которых отчасти боятся из-за их глупости. А с другой стороны, ну что тут скажешь? Ведь думалось, вероятно, ему: «А вдруг он меня подлавливает? а вдруг он хочет меня уловить?» Ведь он тогда еще не знал меня хорошо.

Итак, я ушел, получив общий ответ: традиционный, дипломатический. Ушел, конечно, разочарованным. Но зачем же владыке митрополиту иначе говорить со студентом из Рязанской области (я это потом понял)?

Конечно, владыка ощутил, что я ждал от него мощного святоотеческого «подания руки утопающему», а он ответил: «нет, выбирайся сам».

И потому на лекциях (к чему я разговор веду и чем хочу поделиться) он, когда ходил вот так по аудитории, разговаривая со студентами, вспоминал этот разговор – молча, ни в коем случае ничем не выдавая то, что он тогда так со мной поговорил. И только дважды за весь тот учебный год он молчаливо и дипломатично пытался дать небольшой ответ мне на мои вопрошания и мое требование: жажду истины и справедливости, как моя фамилия этого требует, – правды: «Скажите мне!». Пытался дать ответ в двух лирических отступлениях.

Лирическими отступлениями я называю некоторые отступления от темы лекции, которые бывают довольно трудными. Такие лирические отступления я и сам позже практиковал. Приведу пример. Великий пост, студенты сидят в аудитории, весна только начинается, еще холодно, они голодные, они спят: они не могут удержаться, они уже третий час сидят и слушают и не могут удержаться от того, чтобы не задремать. И вот тут надо их чем-то развлечь, заинтересовать, что-то рассказать нестандартное, а потом снова вернуться к теме лекции.

И вот владыка тоже такой способ применял. Однажды он рассказал про московского батюшку – имени и фамилии его я уже, к сожалению, не помню и даже не помню всего, что касается этого батюшки (какой пример он нам привел), а только помню одно: владыка так мельком взглянул на меня своим быстрым и проницательным взглядом и сказал: «А вот этот батюшка, который так сильно и тяжело заболел раком, был не таким батюшкой, который мог спокойно не обращать внимания на обеты, что он давал Богу и о верности Церкви, – он ничего этого не переступал и никого не предавал. Но он всё равно заболел раком и умирал!» И взглядом, который метнул на меня владыка в этот момент, он дал мне понять, что нет такой зависимости между поведением, которое свойственно стойким защитникам веры, и болезнями! Нет! Это бывает и с теми, кто безупречен, верен и свят. Это был камешек в мой огород, потому что я требовал справедливости, а он промолчал тогда и не говорил, как это происходит.

Но речь всё-таки не об этом. Главное вот что: прочитав воспоминания многих людей, я нигде не встретил одного рассказа, который владыка тоже с некоторой горечью (потому что студенты бывают беспощадны, когда требуют ответа), но все-так рассказал. О своей домашней истории, которая меня удивила. И я запомнил ее на всю жизнь, удивляюсь и радуюсь тому, что он это рассказал. Он никому так открыто об этом не рассказывал (да и не принято было говорить о таких чудесах, которые бывали и бывают у людей в жизни). Зачем об этом всем рассказывать?

Вот я уже сам приближаюсь к концу жизни, а так как никто об этом случае, видно, и не знает и я не слышал, чтобы кто-то об этом рассказывал, я и хочу его сейчас передать.

Опять взглянув на меня, владыка Питирим как-то между прочим (шел разговор об одном месте Священного Писания, которое можно было бы чем-то проиллюстрировать) проговорил совершенно внезапно, неожиданно спокойным, ровным голосом, без всякого пафоса: «А ведь бывают такие вещи, которые ничем нельзя объяснить и которые являют нам близость к нам мира Горнего, мира Небесного, мира святого, Божественного. И не стоит далеко ходить за примерами. Когда у меня умер папа, мы остались без кормильца в семье, и нам было довольно трудно. Наступило очень тяжелое время. Мы уже тогда уехали…» (тут я присоединяю слова о Троице-Голенищеве; он, оказывается, там вырос и не всё детство, но некоторое время жил и какое-то время учился в ближайшей школе). То, о чем я хочу поведать, случилось после смерти его отца, а было ли это в Троице-Голенищеве или уже в Москве, куда они переехали, в центральное место города, владыка не уточнил; скорее всего, это было в военные годы, когда они уже уехали из Троице-Голенищева.

И он рассказал:

«Детей было много. Кормить трудно. У нас на кухне, на лавке, стояла такая кадушечка (из дерева сделанный бочонок, литров, наверное, на 8–10 приблизительно), и в ней была мука. Мама брала эту муку и, как это было принято в старину, еще до революции (у большинства людей, особенно деревенских или живших в провинции), сама пекла из этой муки хлеб и то, что связано с едой. Например, пирожок на праздник или что-то, чтобы можно было прокормиться. Когда началась война, отца уже не было в живых. А эта мука у моей мамы не иссякала! То есть у нее мука в кадушке этой оставалась всё на том же уровне! Сколько она муки ни возьмет, мука остается на том же уровне – и месяц, и другой, и третий… Мука оставалась – это просто чудо! Чудо необъяснимое! Иначе семья священника могла бы умереть с голоду.

И это продолжалось всю войну. А когда война кончилась, то мама так к этому привыкла, что когда пришла к ней одна женщина, вспомнившая о том, как батюшка тут жил (папа владыки Питирима), и принесла ей муки – это был царский, роскошный дар: муки принесла матушке! – то матушка сказала: “Спасибо! Я благодарю вас, но мне пока муки не надо!” Та настаивала: “Возьмите-возьмите, матушка, вам надо детей кормить!”

И вот с этого момента, когда она сказала: “А нам муки не надо!”, мука стала кончаться. И уже самым естественным образом, по закону сохранения энергии и всего прочего, мука стала заканчиваться – и закончилась! Поэтому мука, которую принесла эта женщина, пришлась очень кстати: своя-то мука кончилась…

Вот эта привычка к чуду тут, видимо, сыграла свою роль».

«Привыкать к чуду не стоило бы, – говорил владыка, – но в то же время как поучительно, что Господь не оставляет Своих людей и творит явные чудеса!» И тут он взглянул на меня и посмотрел очень внимательно и почти пронзительно.

Больше он об этом никому не рассказывал, да и я об этом никому не рассказывал, но тот случай поддержал меня очень сильно, и я удивляюсь и радуюсь этому чуду. Вот у нас, в нашем роду, такого не было – таких явных чудес, как это было у владыки Питирима и у будущего Святейшего Патриарха Кирилла. Там тоже такая же дивная история была, совершенно чудесная, когда семья была спасена от голода неизвестными людьми, которые привезли мешок с мукой, поставили ее на площадку перед дверью и сказали: «Здесь Гундяевы? Вот, для вас мука!» Это было в Петербурге, у будущего Святейшего Патриарха Кирилла, а вот здесь, в Москве, – у будущего владыки Питирима и его семьи! Это радует, заставляет Бога благодарить и верить, что Господь защищает людей Своих!

Я еще скажу о владыке два слова. Я писал у него свою кандидатскую работу. Я попросил его благословения написать на тему о профессоре Митрофане Дмитриевиче Муретове и его вкладе в православную библеистику. Я написал работу среднего качества, но довольно обширную, а владыка дал свой отзыв. Но когда я еще писал эту работу, я попросил его: «Владыка, благословите с вами посоветоваться по поводу моей темы и моей работы! Что вы посоветуете сделать – это или другое? Три главы я уже набросал. Как это сделать лучше?» Он сказал: «А вы едете в Москву сегодня? Я тоже в Москву еду! Выйдете на двор академический, увидите мою машину, подойдете, сядете, и мы по дороге в Москву с вами вашу работу рассмотрим!» Вышел я на улицу, машина подъехала, меня посадили с левой стороны на заднее сиденье (владыка был с правой стороны, я с левой), я положил работу на портфель и сказал: «Владыка, вот моя работа…» Открыл материал, говорю, он сидит и смотрит. «Вот – вступление, это – первая глава, это – вторая… Вот, в первой главе у меня это и это, а я бы хотел обратить ваше внимание на это и на это…» Он сидит тихо-тихо и слушает. Я продолжаю говорить, минут пять прошло или шесть, я говорю – а он молчит. А поворачиваю голову – а он спит! Я подумал: «Ну как же я буду его тревожить дальше?» И я замолчал. И смотрел на эту первую главу всю дорогу до Москвы.

В Москве, когда машина стала поворачивать на Садовое кольцо (там было недалеко метро), владыка обернулся и сказал: «О, мы уже в Москве! Тут метро поблизости, вам можно выходить!» Я говорю: «Владыка, а работа моя как?» – «Ничего, я за вас не переживаю! Всё равно всё будет нормально! До свидания, храни Господь!»

Так моя безмолвная консультация длилась всю дорогу до Москвы – полтора часа, но потом всё равно был хороший отзыв: как мог, так и сделал я эту работу.

Протоиерей Сергий Правдолюбов.

Он два раза приезжал, когда меня в храме не было. Он зашел в храм, обошел его весь, посмотрел и сказал: «А вот здесь стояла голландская печка, за ней хорошо было прятаться!» И так тепло очень посмотрел на храм и на то, как мы медленно его восстанавливаем.

Я его потом еще в академии спросил: «Владыка, расскажите что-нибудь про Троице-Голенищево, расскажите, как вы там жили!» – «Конечно, конечно, хорошо, но не сейчас…» И так он за всю жизнь и не рассказал.

Я его еще в Патриаршем соборе попросил: «Владыка, как бы я хотел, чтобы вы у нас послужили, вы ведь там у нас росли…» – «Хорошо, хорошо, но сейчас для этого не время!»

Я был на его похоронах в соборе, прекрасно пел хор, мы все участвовали в Таинстве, молились, потом его гроб обнесли вокруг Патриаршего собора. У меня даже сохранились несколько фотографий, даже есть маленькая звуковая запись (просто от фотоаппарата), как был колокольный перезвон, когда несли его вокруг Елоховского собора и пели: вместо «Помощник и Покровитель» – «Святый Боже». Это не значит какого-то унижения владыки митрополиту – нет! Он же не священник, он – архиерей, митрополит, а ведь когда даже Спасителя несут, тоже поют «Святый Боже». «Помощник и Покровитель» – это священникам и, конечно, архиереям, но народ не знал наизусть эти ирмосы Великого Канона, и они пели просто «Святый Боже», по чину погребения Спасителя. Это было десять лет назад, 7 ноября (его отпевание), а умер он 4-го.

Благодарю дорогого владыку Питирима за его чудесные, прекрасные лекции, за его острый ум, наблюдательность, умение построить лекцию и вот так – безмолвно, не прямо, а некоторыми намеками и воспоминаниями – показать, что Господь хранит Своих людей и защищает их! Многодетная семья много лет служащего священника не была оставлена, брошена, а спасена таким чудесным образом. Даже сейчас, вспоминая об этом, я радуюсь, как Господь хранил Своих людей… Вся жизнь владыки, конечно, будет еще исследоваться, изучаться, люди будут удивляться и радоваться такому настоящему святителю Божию. Но об этом случае пока никто не рассказывал. Пусть наши читатели узнают и возблагодарят Бога за то, что Господь хранит людей Своих. А он был свой для Бога.

Прошу, чтобы Господь услышал наши молитвы, чтобы и владыка Питирим каким-то образом узнал, что мы его вспоминаем с добром, с благодарностью и просим у Бога, чтобы Он упокоил его в селениях праведных. И не только в селениях праведных сейчас, но и в Царстве Небесном со всеми людьми, служащими Богу и любящими Его, и со святителями Божиими!