На улице – ни зима, ни осень. Серо и холодно. Я лежу на кровати, удобно устроив больную ногу, читаю при свете прикрепленной к изголовью лампы. На душе серо, как на улице, читать мешают мысли о том, что бы я сейчас могла сделать, если бы не больная нога. Вот ведь как устроен человек: полежать с книжкой для меня святое, но это когда я здорова и домашние дела спокойно ждут, а сейчас вот и читать не могу, и лежать не хочу, и за окном противно, и дома неуютно, и вообще – тоска.
В комнату тихо входит Веточка с учебником. Мрачнее тучи. Вообще-то она Светочка, но все ее зовут Веточкой – так уж повелось. Потому, наверное, что она тоненькая и гибкая, и еще – беззащитная, как веточка на зимнем деревце. Веточка – моя дочка, она уже подросток, но я вожу ее в школу и встречаю, провожаю в музыкалку и жду, когда кончится урок. Дочь начинает уже бунтовать, ведь все ее сверстницы давно везде ходят самостоятельно. Это правда, и я не права. Но как представлю, что моя тоненькая Веточка идет одна со своей скрипкой по улице…
– Что у тебя? – спрашиваю я у Веточки.
– Сочинение по какой-то дурацкой картине. Вот.
– Разве может быть картина дурацкой? – возражаю я, разглядывая в учебнике плохо пропечатанную репродукцию известной картины.
«Осень в Летнем саду». Вот собственно и всё. О чем писать? Веточка не знает. Ей так же неуютно и тоскливо, как и мне. Нужно встряхнуться, изменить атмосферу в доме, а то что-то уж совсем нехорошо.
– Замечательная картина. Смотри: тут настроение особенное. Ты подумай. Про осень можно столько всего написать.
– Но я никогда не была в этом саду, – капризно начинает дочка, но, поглядев на картинку, задумывается, глаза ее теплеют, и она уходит к себе.
Воображение у Веточки хорошее, замечательное даже. Когда ей было года четыре, на вопрос: «Девочка, а как тебя зовут?» – стала вдруг отвечать, что она – Бубенчик. Незнакомые люди начинали радостно смеяться и охотно называли ее Бубенчиком. Правда, это был не громкий и не звонкий Бубенчик, а тихий и нежный…
«…И в Летний сад гулять водил». Этой пушкинской строкой почти исчерпываются мои знания о Летнем саде. Но по картине можно много чего написать. Я помню свои школьные годы и эти картины в конце учебника…
– Ну что? – спрашиваю вошедшую Веточку.
Она протягивает мне тетрадку и с деланным равнодушием смотрит в сторону, пока я читаю. Но это уже не скучная Веточка, а сгусток творческой энергии.
Я читаю сочинение, то есть гуляю вместе с дочкой по Летнему саду.
«…Деревья оголились, и кажется: тянутся к светлому серо-голубому небу… По всему саду разгуливает свежий, пахнущий осенью и дождиком ветер. Вместо нежно-сиреневых порхающих бабочек по саду летают большие рыжие листья…
А знаешь, как красиво смотреть через кружева деревьев на голубое небо, на солнце, которое уже не греет, но всё еще ярко и радостно светит! Небо то ясно-голубое, то серое от больших и печальных туч. Ветви деревьев то замирают, словно прислушиваясь к чему-то, то трепещут от ветерка…
Я гуляю одна, мерю лужи и слежу за проплывающими над ними облаками. Я вдыхаю холодный осенний воздух и прислушиваюсь к праздничному осеннему шуму…»
– Как хорошо, доченька! – я вдыхаю осенний воздух, слышу запах мокрых листьев, слушаю печальную и праздничную тишину осени, когда солнце уже не греет, но все еще радует.
Веточка довольна, но виду не показывает.
– А что еще задали?
– Работу над ошибками. Приставки пре- и при-. Легкотня!
– Ну, расскажи правило.
Веточка охотно и бодро тараторит правило и показывает свою работу над ошибками.
– Я в слове «приобретение» написала в приставке «е». Случайно. Это же легкотня!
Я просматриваю работу без единой ошибки, но написанную небрежным «летящим» почерком, который трудно разобрать. Отдаю тетрадку дочери, но она медлит и не уходит. Хочет еще о чем-то спросить.
– А вот еще слово есть – предательство… – начинает она задумчиво. – Тут приставка пре- что означает, как ты думаешь?
Я давно уже устала об этом думать; пришло, видно, Веточкино время мучить себя. Я делаю вид, что неохотно отрываюсь от книги, и смотрю на Веточку вопросительно. Она размышляет вслух:
– Наверное, это значит, что кто-то кого-то передал, отдал. Друга, например, или щенка. Передал кому-то другому, а тот над ним посмеялся, выбросил или просто обидел. А защитить-то некому. Потому что друга больше нет…
Я слышу в ее голосе боль. И моя собственная боль привычно откликается на дочкину… Может, перевести всё в шутку?
– Как это некому защитить? А я, а папа? Ты что?! – я тормошу Веточку и смеюсь.
Веточка отвечает сдержанно:
– Это другое. Вы тут ни при чем. Это про другое…
***
Перед сном Веточка, как обычно, зовет меня посидеть с ней.
– Давай поговорим…
– Давай, – охотно соглашаюсь я. – А о чем?
– Помнишь, кто подарил? – дочка достает из-под подушки плюшевого котенка.
– Конечно, помню, – в душе снова начинает болеть.
– Хочешь, я тебе его отдам? – Веточка протягивает мне котенка, но перед этим прижимает его к лицу.
– Ну что ты, не надо. Он же твой.
Какое-то время мы молчим. Потом я спрашиваю тихо:
– Скучаешь?
Веточка молчит. Но я знаю ответ.
– А хочешь, позвоним как-нибудь? На праздник, например…
Веточка энергично мотает головой, это означает: нет. Темно, мне не видно ее лица, но я знаю, что бы она ответила, если бы я спросила, почему нет.
Потому что это уже другой человек.
Это, скорее всего, правда. Но я не хочу, чтобы Веточка так говорила. Мне кажется, если она так скажет – ее детство кончится. Сейчас мне вдруг становится отчетливо понятно, что многое в жизни можно вернуть. Даже доверие и хорошие отношения. Не вернуть только легкости, необъяснимой радости, которые были до предательства…
– Послушай, ведь скоро же Рождество, – я с облегчением хватаюсь за возможность перевести разговор.
– Ага. А что у нас будет в этом году? – благодарно спрашивает дочь – Помнишь, мы хотели сшить зайца из того старого плюшевого платья в кладовке…
«А ты сможешь простить?» – «Да я давно уже…» – мой голос звучит фальшиво, я замолкаю…
Мы оживленно обсуждаем предстоящие рождественские радости, глаза у Веточки сияют в темноте. Наконец она успокаивается и, кажется, засыпает. Я поправляю одеяло и тихо подхожу к двери.
– Ася, – зовет меня Веточка почему-то по имени.
«Это она во сне», – думаю я и открываю дверь…
– А ты сможешь простить? – в голосе дочери совсем нет сна.
– Да я давно уже… – мой голос звучит фальшиво, я замолкаю, а потом добавляю совсем тихо:
– Спи. Я попробую. Ты спи, мой Бубенчик…
А с чего Вы взяли, что речь о муже (отце девочки)? Что речь вообще о мужчине?
Вы невнимательны. Перечитайте ещё пару раз - может быть заметите упоминание о папе в одной связке с мамой и дочерью, без всякого противопоставления.
Нагромождение Ваших предположений выдают Ваше разочарование, в первую очередь собой: похоже, попалась "жена - не рукавица", которой пришлось взять на себя социальную роль мужчины, потому что кто-то же должен...
Самое страшное - Ваша злоба распространяется и на девочку: "А на смену готовятся вот такие "тоненькие, гибкие, беззащитные" Веточки, которых будут "предавать" мужи с пудовыми кулаками - только бы подальше куда-нибудь ... к чистоте и тишине".
Что дальше, Геннадий?
Господи, помилуй!
По всей видимости, это типичный пример общей ситуации в любой российской семье: женщина уравненная в правах с мужчиной явно теряет простое здравомыслие и уже обречена на всю жизнь всем доказывать свою значимость. В семье это борьба (даже при отсутствии сопротивления) за первенство власти. Постепенно подобная женщина перестает быть (буквально физически) женой-женщиной, а превращается в нечто двуполое - перед зеркалом женщина, а рядом с мужем мужчина. Нормальный мужчина через год, другой оставит (а также и квартиру, машину, дачу...) это существо ... он бы забрал бы с собою только детей, но это ему не позволит жена-мужчина вместе с судьей-женой-мужчиной.
А на смену готовятся вот такие "тоненькие, гибкие, беззащитные" Веточки, которых будут "предавать" мужи с пудовыми кулаками - только бы подальше куда-нибудь ... к чистоте и тишине.
Ибо если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный, а если не будете прощать людям согрешения их, то и Отец ваш не простит вам согрешений ваших.
Просто прощать, не ожидая ничего взамен.