По тещиным молитвам

Сергей Петрович осторожно поднялся с кровати и направился к двери. Спина побаливала, но совсем не сильно. Настойка тещина – чего-то там на скипидаре — действительно оказалась целебной, хоть он и сомневался целую неделю и не верил рекомендациям старушки, отмахивался от нее, когда та предлагала воспользоваться своим чудодейственным средством:

— Не мучайся, злыдень, снимай рубаху да ложись на диван, натру тебе спину. Сколько таблеток Петькиных съел, все одно мучаешься. Сто раз говорила тебе: не ходи ты в поликлинику эту. Старых там не любят и давно уж не лечат. Да и Петька, хоть теперь и нервами заведует, каким шалопаем был, таким и остался, облысел только да сморщился от алкогольных подношений. И таблетки его дорогущие вредят только старому организму. Теперь самим себя лечить надо. Сам себя полечишь и поживешь подольше, да и пенсия цела будет, — подвела итог реформы в медицине Нина Прокопьевна, доставая из тумбочки бутылку с черной, резко пахнущей жидкостью.

Сергей Петрович, уставший от боли, покорился обстоятельствам, снял рубаху и, охая и постанывая, пристроился на диван, не в первый раз отдав свою судьбу в руки тещи. Старушка аккуратно и бережливо налила жидкость в ладошку — так, чтобы не пролилась ни одна капелька, и плеснула на спину зятю, а потом, также бережно и аккуратно, стала втирать в больное место.

— Может, и правда поможет, — подумал Сергей Петрович, — вон сама-то она к врачам не ходит, мажет болячки свои этой дрянью и ничего. По дому быстрее Гальки снует да и с печью еще сама управляется. Встает рано, руками машет да приседает, зарядку делает. Глядеть смешно на спортсменку эту.

Теща, закончив процедуру втирания, принесла свой старый шерстяной платок, огромный как скатерть, свернула его в несколько слоев и скомандовала:

— А ну, поднимай пузо, шаль просунуть надо да теплом обвязать, чтобы сила целебная внутрь к тебе пошла.

Направив целебную силу куда надо и укутав зятя еще и теплым ватным одеялом, старушка наказала:

— Лежи тихо и лечению не мешай. И мне не мешай. Помолюсь пойду за тебя, злыдня.

Спину приятно пощипывало, боль отступала, и Сергей Петрович с удовольствием слушал тещины наказы и ворчание. В первый раз за прошедшую неделю ему было так хорошо и уютно. Под светлые и благодарные мысли о тещиной заботе о себе любимом, Сергей Петрович задремал, но уснуть не успел. Силы целебные с такой скоростью направились внутрь, что он просто завопил. Спину начало драть так, как будто ее облили керосином и подожгли.

На его вопли немедленно появилась теща, села рядом на табуретку и удовлетворенно начала приговаривать:

— Потерпи, милый, потерпи. Жар быстро пройдет. Это болезнь твоя горит, а как догорит, так сразу и полегчает. Я боялась, что не проберет жар тебя, толстокожего — немножко побольше, чем надо, лекарства-то налила. Вон, видишь, и пробрало, слава тебе, Господи! А ты кричи, кричи, все равно никто не слышит. Соседи наши, Петраковы, в отпуске, а Евгения Романовна в аптеку пошла, а больше и нет никого.

Сергей Петрович под тещины приговаривания попытался вырваться с дивана, но никак не мог освободиться от спеленавшего его одеяла, да и каждое движение отзывалось дикой болью в спине. Он на чем свет костерил старуху и требовал освободить его от всех одеял, подушек и платков, но старая продолжала приговаривать, не обращая никакого внимания на вопли и угрозы зятя:

— Ой, слава Богу, все как надо пошло. Хорошо пробрало. Здоровым станешь, злыдень, Галька вернется, не признает. К внукам уходила, ты как старая рухлядь был, а придет — вот он, огурчик свеженький. Кричи сильнее, это лечению тоже помогает, дух дурной из тебя выливается, а значит, и поправишься быстрее. Я вон ногу каждый вечер натираю, а она все ноет и ноет, потому как не кричу, а терплю. Кричать-то мне совестно. Вот и долго лечение идет от этого. А ты привык орать на всех. Вот и ори себе на твое же здоровье, а я пока пойду чай согрею да заварю. Нина Дмитриевна медку утром принесла, с ним и попьем.

От тещиной жестокости и равнодушия Сергей Петрович просто онемел, вытер пот с лица, ткнувшись в подушку и злобно посмотрел на мучительницу. Она же кротко улыбнулась беззубым ртом и просительно заглянула в глаза выздоравливающему:

— Ой, как грибков свеженьких жареных охота! Ты бы, Серега, сбегал завтра с утра в лес за беленькими, а Галька бы к обеду нажарила с лучком да с яичком. Умеет она жарить их так, что каждый грибок отдельно зажаренным получается. Полакомились бы все втроем.

— Мухоморов бы тебе пожарить. И Гальку просить не надо, сам бы и лучок почистил, и яички раздолбил, и каждый мухоморчик по отдельности изжарил бы да с ложечки тебе подал бы. Кушай, мама моя ненаглядная. Если сразу не накушаешься, так завтра еще с удовольствием сбегаю, полную корзину наберу. Лакомься на здоровье. Со спины, наверное, вся шкура слезла! — свирепо «уважил» тещину просьбу Петрович и, изобразив тещины интонации, добавил:

— Сбегай, Серега! Спринтера нашла. Мне через два дня семьдесят семь исполнится.

— Так и что с того. Мне через три месяца девяносто шесть стукнет, да кто об этом думает. Весь день на ногах, — парировала Нина Прокопьевна и вышла на кухню.

Сергей Петрович немного успокоился и к изумлению своему почувствовал, что боль исчезла. Он замер, потом потихоньку пошевелился, поерзал по дивану — боли не было. Не поверив своему счастью, он негромко позвал:

— Лекарь, не пора ли меня распеленать? Перестало болеть, отпустило.

— Можно теперь и распеленать, да и переодеть можно. Вон даже одеяло сырое, сколько дури-то из тебя вышло, — старушка ловко освободила края одеяла и подала сухое чистое белье. Сергей Петрович осторожно сел, переоделся, все еще с изумлением думая о хлопотавшей уже на кухне теще:

— И откуда в ней столько мудрости, уверенности и ума? Девяносто шесть лет, а помнит и знает все. Ведь всю неделю зудела, чтобы не ходил в поликлинику, не тратил зря время и силы. Уверена была, что не помогут Петькины назначения, и оказалась, как всегда, права.

Констатация последнего факта немножко огорчила Петровича, но что поделаешь — против правды не попрешь. Этому тещиному постулату за долгие годы совместного проживания альтернативы он так и не нашел, просто смирился с ним. Тещу же недолюбливал — мешала она ему жить по его — Серегиным — правилам, вмешивалась в его личную жизнь. Часто, без лишних церемоний, вторгалась она в его личное пространство, не гнушалась в пиковые моменты разногласий с ней от словесной аргументации быстро переходить к аргументации силовой, принуждая Серегу к миру. Угнетало его это сильно, но тягаться с тещей он не мог и очень сожалел, что часто в школе прогуливал уроки физкультуры, а в армии служил писарем в штабной канцелярии. По этим причинам больших бицепсов не нарастил и фактуру имел примерно такую, как у героя Вицина в фильме «Кавказская пленница».

И, конечно же, не фактурой своей покорил он статную и красивую Галю, а характером — добрым, мягким, но настырным. Этим же и теще своей, Нине Прокопьевне, по душе пришелся. Хоть и ссорились они часто, но чувствовал, что уважает она его, да и любит, наверное.

***

Непросто ей в жизни пришлось. Муж, Александр Гаврилович, умер рано. Четверых одна поднимала, все решения важные сама принимала. На стройке каменщиком сорок лет отработала — вот и сила физическая оттуда. Замуж не вышла, не захотела детям чужого отца приводить. Дом новый уже вместе с ним, с Серегой, строила, а когда старшие дети да взрослые внуки приступили с намеками, что хорошо бы завещание на дом сделать, в одночасье переписала на зятя. Не на Галину, дочку родную, а на него, Серегу.

Все обиделись на нее, а она так рассудила:

— Старость свою мне встречать и коротать с вами придется, а у дома хозяин должен быть. А кто строил дом, тому и хозяйствовать.

Поразился он тещиному поступку, хоть и не прибавилось к ней любви, но зауважал и признал ее первенство окончательно. До сих пор он не забыл тот ее поступок и до сих пор ему поражается. Ведь если честно оценить себя, то недостоин он такого доверия — сколько безобразий в жизни сделал, в какие только переделки ни попадал. И всегда теща, а не родители, помогала исправлять ситуацию и выбираться на прямую дорогу, иногда опять же не совсем приятными методами.

Когда перешел он грань от частых небольших выпивок к ежедневным, она ласково встретила его во дворе и сказала:

— Ну, милый мой зятек Сереженька, запустил ты свою болезнь, профилактика уже не помогает. Лечиться будем основательно. Новым современным методом. Если жив останешься, то дочки твои увидят папу трезвого и заботливого, — и с этими ласковыми словами сгребла его в охапку и в один миг опустила вниз головой в бочку с водой до самого дна.

Когда он пришел в себя и смог понимать смысл услышанного, опять же ласково сказала:

— Сегодня семнадцатое октября, Сереженька. Помни, что в этот день ты пришел домой пьяным в последний раз. Если забудешь, то знай, что аппарат для лечения — вот он, и процедуру повторим.

Он и сегодня помнит этот метод лечения и процедуру эту, и не жалеет нисколько, что ему достались лавры первого и единственного пациента, вылеченного от вредной привычки собственной тещей. И благодарен ей безмерно за подаренное счастье самому растить своих детей, жить вместе с ними общими заботами, проблемами и радостями, видеть, как они растут, взрослеют, самому встречать внуков из роддома и уметь быть им не просто дедом, а помощником, советчиком и другом, все знающим, все умеющим и все понимающим.

Помнит он и то, как однажды, в запале, указала теща ему на дверь и скомандовала:

— Вон из моего дома. Терпеть тебя здесь больше не намерена, — и он, оскорбленный и униженный, собрал свои вещи, взял остолбеневшую Галину за руку (дети гостили у его родителей) и на прощание спокойно и холодно сказал:

— Спасибо вам, уважаемая теща, за приют в вашем доме и за терпение ваше. Выгнали вы меня и унизили лишь при моей жене, а просить обратно вернуться придется принародно.

С тем и расстались. А уж как возвращался и вспоминать не хочется. До сих пор уши от стыда гореть начинают. Два месяца не виделись, у брата в комнате жили. Так она на работу пришла прямо в гараж к утреннему разводу. Главный инженер инструктаж закончил, а тут и она, теща разлюбезная, нарисовалась, и сразу — бац на колени, на бетонный пол, и перед всеми водителями и начальством:

— Прости меня, сынок дорогой, погорячилась я, Сереженька, неправильно сделала, что выгнала тебя из твоего же дома. С колен не встану, пока прощения не получу.

Он-то точно знал, что не встанет, пока своего не добьется, поэтому, сгорая от стыда, выпалил:

— Да прощаю я тебя, прощаю. Иди домой, вечером дома поговорим.

Целый месяц весь гараж потешался. Он помалкивал и шуточки мимо ушей пропускал. Этим и защитился. Потихоньку отстали и забыли.

Теща же свой норов не умерила, но в выражениях стала осторожнее и на дверь больше не указывала. Да и сам он стал потише и посговорчивее. Со временем притерпелись друг к другу. И когда теща уезжала в Питер, к старшей дочери, в доме становилось пусто и неуютно, и тогда он сам звонил и недовольно выговаривал:

— Ты, мать, не загостилась ли там? Или к городской жизни приладилась и от удобств оторваться не можешь? Давай возвращайся. Я пока не очень загружен на работе, у поезда тебя встречу.

Она тут же резко отвечала:

— А ты, злыдень, мне команд не подавай. Жену муштруй. Без меня, наверное, все грязью заросли и в доме и на улице, — и уже миролюбиво добавляла:

— Назавтра велю Людке билет взять на вечерний поезд, а утром послезавтра и встречай.

Тут же трубку выхватывала Людмила и начинала кричать:

— Пусть мама у меня еще побудет. Она и отдохнуть толком не успела.

— Вот дома и отдохнет,— перебивал он горластую свояченицу и передавал трубку жене, которая еще долго пыталась урезонить сестру и, совсем расстроившись, опускала трубку и переключалась на него:

— Из-за тебя, неуемного, всегда скандал с Людмилой. Пусть бы и правда пожила мать у нее. Не живется тебе в покое, бурю подавай. Вот и прибудет скоро буря эта, радуйся.

На что Сергей Петрович отвечал:

— Нечего ей там долго жить, нервничает она там. Домой ей охота. Дома она жить привыкла. Спокойней ей тут, да и нам спокойнее. Ты давай иди да в комнате ее к приезду все приготовь, промой да протряси, а то буря не мне, а тебе будет.

***

Из кухни донесся звон посуды. Это теща расставляла чашки и накрывала на стол. Сергей Петрович, наблюдая за ней в дверной проем, думал:

— Почти сто лет, а целый день хлопочет, все успевает, словно мотор в ней сидит. Мы скрипим еле-еле, а ей хоть бы что. Чем держится — непонятно.

Словно подслушав его мысли, Нина Прокопьевна позвала зятя:

— Иди к столу, коль полегчало. Чаю с медом попьем, да на молитву мне пора, только ей и держусь, да терпению Господню удивляюсь. Сколько же держать меня еще тут будет? Устала я, десятый десяток завершаю, да и нужды во мне уж ни у кого нет.

— А ты, мать, потерпи да не торопись и Бога глупыми вопросами не донимай. Молись, как молилась, да знай, что ты еще тут нужна — нам с Галей нужна да и внукам с правнуками. А за грибами беленькими я утром обязательно сбегаю и, будь уверена, принесу полную корзину!

Сергей Петрович сел на стул, придвинул к себе чашку с чаем и с умилением смотрел на эту старую, взрывную и вредную тещу свою, всю жизнь прожившую заботами о них, и мысленно желал ей завершить десятый десяток и разменять одиннадцатый, понимая, что и они сами, и дети, и внуки тоже держатся ее молитвами, идущими из самого сердца и достигающими самых вершин неведомого небесного мира.