Какая же я земля?

Народу на похороны Анны Сергеевны пришло много. В храме на отпевании были не все. Неверующие коллеги вышли за ограду храма, курили, негромко переговаривались, ждали конца службы. Генеральный директор Андрей Иванович Потапов, простояв на панихиде минут двадцать, почувствовал себя плохо и вышел «отдышаться». Он пошел в сторону курильщиков, но остановился поодаль от них, наблюдая за шустрым начальником одного из отделов. Тот самовольно взял на себя обязанности распорядителя, давал указания и объяснял коллегам, как собирается организовать после церковной панихиды гражданскую.

Он громко говорил, явно рассчитывая на то, что его услышит начальник.

– К месту захоронения подойти трудно: оно окружено со всех сторон могилами. Даже узких тропинок не оставили. Там несколько человек едва смогут протиснуться, наступая на надгробия. И находится оно на склоне. Придется устроить прощание прямо на дороге у поворота. Там есть небольшое расширение: маленькая площадка. Я уже приказал отнести туда стол. На него поставим гроб. Хоронят в этой части кладбища редко – только по специальным разрешениям. Кладбище-то давно закрыто. Никаких других похорон в это время не будет. Так что все пятьдесят человек, кто пришел проститься с Анной Сергеевной, должны поместиться.

Потапов слушал эти объяснения и не знал: то ли благодарить этого шустрилу за активность, то ли сразу отстранить. Уж больно он его раздражал. Какая-то бойкая деловитость, словно не на похороны пришли, а на пикник. Он и на работе такой же. Гоношения много, а проку – с гулькин нос.

«Ведь хотели в холле фирмы устроить. Но нет! Дочь заявила, что будет отпевание церковное, и кто захочет, может прийти в храм», – думал он.

Анну Сергеевну любили все, но далеко не все сотрудники захотели прийти в церковь. Город многонациональный. И конфессий немало. Если бы не смерть Анны Сергеевны, то генеральный директор так бы и не узнал, что под его началом помимо мусульман, есть адвентисты, баптисты и даже свидетели Иеговы. В здании фирмы они бы с любимой сотрудницей попрощались, а вот в церковь...

Андрей Иванович Потапов – человек с солидным военным и коммунистическим прошлым, не понимал, как это верующие люди могут делиться на разные деноминации, да еще и враждовать между собой. Как можно, веруя в Бога, отказываться переступить порог православного храма?! Он мало задумывался о вопросах веры, но, как русский человек, даже испытал обиду за то, что его подчиненные ненавидят веру его предков. В этот день он особенно пожалел о том, что отмахивался от Анны Сергеевны, когда та пыталась говорить с ним о Боге. С Анной Сергеевной он дружил более сорока лет. В студенческие годы был даже влюблен в нее. Но она вышла замуж за его друга, и ему пришлось заставить себя забыть о своей любви. Была любимой девушкой, а стала другом, но таким верным, что по нынешним временам и представить трудно. Анна Сергеевна была финансовым директором крупной уральской корпорации и получала в год несколько миллионов рублей. Но когда у друга Андрея начались проблемы с бизнесом, она не задумываясь оставила свою денежную работу и перебралась в его город, чтобы помогать ему. Через год она устранила проблемы, и фирма стала преуспевать. Ее смерть стала для него сильным ударом. И не только потому, что она спасла его от разорения. Ну кто нынче может отказаться от миллионов и перейти на более чем скромный оклад?! Дело не в деньгах. Он потерял больше, чем друга – родную душу. Как она могла утешить, успокоить, как тонко и ненавязчиво убедить. Вот только к вере его не привела. Но это уже не ее вина...

Когда открылись двери храма, и из него стали выносить гроб, Потапов вместе с остальными курильщиками поспешил навстречу траурной процессии. К нему подошел священник и сказал, что нужно еще у могилы отслужить литию – короткую службу – прежде, чем предать покойную земле. Потапов понимающе кивнул. Батюшка спросил, будут ли они произносить речи. Узнав, что будут, сказал, что подойдет позже, когда они закончат.

Место захоронения находилось метрах в пятистах от храма. Решили гроб не везти в катафалке, а понести на руках. Желающих оказалось много. Несли по очереди, в четыре смены. Сменяли друг друга, не останавливаясь. Потапов шел в первой смене. Он был выше других, и, чтобы нести гроб ровно, ему пришлось сгибать колени. От такой ходьбы очень скоро заболели ноги, заныла спина. До входа на основное кладбище шли по шоссе, стараясь не мешать проезжавшим машинам. Вдоль дороги стояли притиснутые вплотную к асфальту черные одинакового размера отполированные плиты с портретами тех, кто примкнул к упокоившемуся большинству.

«Хачик. Грачик. Гамлет», – читал Андрей Иванович высеченные на плитах имена.

Стало жарко. По шее и по спине потекли струйки пота. День выдался солнечным. Надо же – конец февраля, а на дворе 18 градусов тепла! С обеих сторон огромными букетами стояли покрытые белыми цветами деревья. Это расцвела черешня и алыча. Подул ветерок, и несколько лепестков упало на лицо Потапова. Он подозвал шедшего рядом с ним распорядителя, и попросил подготовить ему смену. Оставив гроб, Потапов подошел к Елене – дочери Анны Сергеевны. Та шла низко опустив голову, часто вытирала платком глаза. Говорить не хотелось. Потапов тихонько пожал ей руку и молча пошел рядом.

Прошли мимо выкрашенного серебрянкой солдата – памятника воинам Отечественной войны. За ним вырос целый город огороженных железными решетками и мраморными стенами пантеонов. Один памятник был исполнен в виде часовни с позолоченным крестом. Андрей Иванович подумал, что это настоящая часовня, но в толпе кто-то довольно громко сообщил, что это памятник дочери местного богатея, умершей от передозировки наркотиков.

С шоссе свернули на главную аллею кладбища. И здесь, оттеснив скромные советского изготовления памятники из цемента с мраморной крошкой, высился могильный новострой: портики, колоннады, скамейки с сидящими на них скульптурными изображениями усопших, огромные – в прежние времена немыслимых размеров площадки, покрытые полированными мраморными плитами. Пройдя сквозь строй нововозведенных свидетельств прижизненного небедного жития, процессия остановилась на небольшой площадке. От нее во все стороны начинались узкие заасфальтированные дорожки. Гроб с покойницей поставили на принесенный заранее стол. Народ, шедший в первых рядах, топтался на месте, стараясь остаться подальше от гроба, но очень скоро был притиснут задними рядами к нему почти вплотную. Пришедших проводить Анну Сергеевну в последний путь оказалось намного больше, чем в церкви. Пришли и не желавшие быть в храме баптисты с иеговистами. Были лица, незнакомые Андрею Ивановичу.

Распорядитель попросил стоявших сзади отступить немного назад. Но никто не захотел покидать площадку.

– Ну вот, – раздраженно подумал Потапов, – то подальше от гроба стояли, а теперь и шагу назад не хотят сделать. Ну и народ...

Он уже собрался скомандовать по-военному: «Два шага назад!» – как распорядитель хорошо поставленным голосом скорбно и торжественно объявил: «Позвольте начать наше траурное мероприятие».

От этого «мероприятия» у Потапова свело скулы. Ему захотелось тут же осадить бессердечного самозванца, не понимающего того, что о таком прекрасном человеке – об Анне Сергеевне – нужно говорить человеческим языком. И как же он не продумал того, как провести это прощание, кому дать слово? А теперь этот хлыщ превратит все в наихудший вариант партийного собрания. Нет, надо его отстранить. Но как это сделать без скандала? И кем заменить?

В этот момент самозванец объявил: «Слово для прощания предоставляется нашему генеральному директору Андрею Ивановичу Потапову».

Слава Богу, Андрей Иванович с самого начала занял верную позицию. Ему не пришлось никого расталкивать, никуда передвигаться. Он стоял рядом с гробом лицом к собравшимся.

– Дорогие коллеги, – начал он, – простите, но это не мероприятие.

Он строго посмотрел на распорядителя. Тот поднял брови и громко шмыгнул носом.

– Это прощание с прекрасным и очень дорогим мне человеком. Мне трудно говорить, потому что нужно говорить сердцем. У меня нет такого сердца, как у Анны Сергеевны. У нее оно было большое, любящее, чуткое. Ее доброта была безмерной. Я не видел за всю свою жизнь такого бескорыстного, доброго человека, готового по первому зову прийти на помощь.

И он рассказал, как Анна Сергеевна бросила свою высокооплачиваемую работу и переехала, чтобы спасти его от разорения.

Потом выступали коллеги. Взявший на себя роль ведущего как-то сник и представлял очередных желающих сказать слово о покойной понурив голову, печально и тихо. Его явно испугало замечание шефа. Потапов не стал его отстранять. Кого ни попроси – начнет артачиться. А тут надо без суеты и препирательств. Да и поздно.

Выступавшие говорили о доброте Анны Сергеевны, о ее мудрости и умении грамотно вести дела. Молодая сотрудница, имени которой Андрей Иванович не знал, рассказала о том, как Анна Сергеевна находила время повышать свои знания. Она делала то, чего не делали молодые специалисты: читала не только отечественные журналы по экономике, но и зарубежные. Была в курсе всех новых тенденций и успешных практик.

А вот этого Потапов и не знал.

Все говорили о чуткости Анны Сергеевны. Одной сотруднице она помогла устроить дочь в университет, другой купила ребенку зимнюю куртку, третьей оплатила дорогу до места армейской службы сына.

Потапов почувствовал, что люди повторяются, и от этого в народе стало заметно томление. Редкие всхлипывания прекратились. Был слышен все усиливающийся шорох – это перекладывали с рук на руки завернутые в целлофан букеты. Народ переминался с ноги на ногу, а цветы с какого-то момента заходили ходуном. Надо было заканчивать.

Потапов в строгом черном костюме, белой рубашке с черным галстуком выделялся в пестрой толпе, окружившей гроб. Он с раздражением заметил, что никто не удосужился надеть на себя темную одежду, хоть как-то намекавшую на траур. Костюмы и плащи были какого угодно цвета, только не черного. Многие явились в пестрых куртках, выданных волонтерам на Олимпийских играх.

«И где они их достали? Стоят, как попугаи разноцветные. На работу все в сереньком ходят, как мышки. А тут, как сговорились, вырядились!»

Лишь на нескольких воцерковленных дамах были черные платки. Была и неизвестная ему особа в черной шляпке с вуалью. И вдруг он увидел красотку Ниночку – молодую барышню, месяц назад принятую на работу. Она стояла на парапете, возвышаясь над всеми с маленькой собачкой на руках.

Потапов смотрел на своих сотрудников, и какое-то недоброе чувство все больше и больше разжигалось в его сердце.

– Никакого представления о приличии. Хоть бы какую-нибудь траурную ленту прикрепили к своим дурацким нарядам... Эх, Аннушка! С кем ты меня оставила... Охламон на охламонке.

Он перевел взгляд на лицо покойной и стал внимательно разглядывать его. Оно поразило Потапова. Это было уже как бы не ее лицо. Оно было воистину покойным. На нем запечатлелось необыкновенное умиротворение, словно она узнала никому не ведомую тайну и застыла в благодарном благоговении. Морщины на лице Анны Сергеевны разгладились. Ее немного вздернутый нос заострился, и от этого лицо стало даже красивее. Венчик на лбу придал ее лицу величавость и неотмирную торжественность. Она показалась Потапову живее всех этих окруживших ее людей. И вдруг он подумал о том, что ни сегодня-завтра будет вот так же лежать. Возможно, на этом самом месте. Если только заплатят за место. Кладбище-то закрытое. На сына не стоит рассчитывать. Он в Москве, и нужных местных людей не знает. Надо самому все устроить. Заранее.

И еще он подумал, что о нем вряд ли будут говорить так, как об Анне Сергеевне.

«Нет, надо заканчивать с работой. Пора прикрыть лавочку. Чего я нервы треплю? Зачем мне все это? Брошу все. Нет сил смотреть на эту публику. Одни боятся, другие тихо ненавидят и завидуют. А я им, по настоянию Аннушки, оклады увеличил почти в два раза. Ведь никого, с кем можно поговорить по душам. Была одна... Хорошо хоть о ней вспоминают только доброе», – размышлял Потапов.

Этот внутренний монолог был прерван. С одной стороны, огибая толпу, пробирался священник с дымящимся кадилом. С другой протискивалась к гробу незнакомая женщина. Потапов отметил, что она в траурном одеянии – черный долгополый плащ и черная шляпа с широкими полями. Эти поля смутили Потапова. Уж больно шикарно и модно выглядела эта незнакомка.

Она, не спрашивая разрешения у распорядителя, сменила только что закончившую говорить сотрудницу и, обратившись к Потапову, произнесла смутившую всех фразу:

– Сегодня вы хороните моего злейшего врага.

– Ну вот, – подумал Потапов. – Все же не обошлось без скандала. Кто такая? И кто ее пустил...

В толпе раздались возмущенные голоса:

– Как вы смеете!

– Уберите ее!

Женщина в шляпе смущенно улыбнулась и продолжила:

– Анна Сергеевна, действительно, была моим врагом, но потом стала добрым ангелом.

– Кем стала? Что она говорит?

Толпа возмущенно загудела, но незваная незнакомая дама спокойно продолжила. Только говорить стала громче.

– Я, как и вы, ее сотрудница. Но только там, на Урале, откуда она переехала сюда. Я теперь занимаю ее должность. Раньше я работала в другой организации и никогда не видела Анну Сергеевну. И когда заняла ее место, то, что бы я ни делала, мне все сотрудники в один голос говорили: «А вот Анна Сергеевна сделала бы не так!» Я это слышала по нескольку раз на дню. И я ее возненавидела. Что же это за человек такой?! Из-за нее у меня нет никакого авторитета.

Гул постепенно затих. Все стали внимательно слушать.

– Я подружилась со своей заместительницей и, поборов гордость, стала расспрашивать

ее, что же я не так делаю. Оказалось, что и в производственном, и человеческом плане Анна Сергеевна всегда была мудра, добра и спокойна. Я познакомилась с тем, как она вела дела, и стала делать так же. И все пошло очень хорошо...

Не могу занимать вашего времени. Скажу только, что ее большой оклад, чему у нас многие завидовали, Анна Сергеевна почти до последней копейки отдавала на добрые дела. У нее было больше десятка одиноких матерей, которым она постоянно помогала. Были старушки. Она их сама навещала и подбрасывала им еду и деньги... О ее доброте можно много говорить, но вы сами в этом могли убедиться. Не стану вас утомлять...

Она тяжело вздохнула, вытерла платком глаза и продолжила:

– Простите. Сюда я приехала в санаторий. Третьего дня вечером смотрела телевизор. И вдруг вижу: бегущей строкой объявление о смерти Анны Сергеевны и о том, где будут похороны. Я не могла поверить своим глазам. Вы представляете? Никогда не видеть человека, постоянно думать о ней, а, уехав за три тысячи километров, случайно узнать по телевизору о ее кончине... Разве это не чудо? Сегодня я познакомилась и прощаюсь с человеком, который стал для меня идеалом. Я стремлюсь к этому идеалу и благодарю Бога за то, что он устроил эту скорбную встречу-прощание. И прошу Его упокоить душу дорогой Анны Сергеевны в Царствии Небесном!

В толпе зааплодировали. Заговорили сразу и громко. Такая реакция была совершенно неуместной. Потапов сделал энергичный жест рукой, и разговоры стали стихать.

А женщина, вызвавшая своим рассказом неожиданную реакцию, перекрестилась и, нагнувшись над гробом, поцеловала венчик на голове Анны Сергеевны. Постояв немного, она снова перекрестилась и поцеловала икону, лежавшую на груди покойной. Потапова почему-то больше всего смутило то, что она крестилась и вела себя, как церковный человек.

В модном пальто, шляпе... Он представлял себе верующих совершенно иначе. И хотя видел по телевизору, как крестится президент и его ближайшие соратники, все же не мог и подумать, что интеллигентная дама с хорошей речью, в очень дорогой одежде может вот так, как простая бабка, перекреститься и поцеловать покойницу, которую ни разу не видела.

Все остальное прошло, как в тумане. Дама ушла, подошел священник. Он начал петь хорошо поставленным голосом. Андрей Иванович старался вслушиваться в слова песнопений, но понимал не все. Тихо, словно бубенчики на никогда не езженой тройке, позванивало кадило.

«То ли в кино слыхал этот тихий приятный звон, то ли... Да неужто, я не знаю, как бубенчики звенят? Вон, они к кадилу прицеплены», – думал он.

Ароматный дымок окутывал гроб.

«Яко земля еси, и в землю отыдеши», – печально пел священник.

Эти слова поразили Потапова.

– В землю-то понятно, а вот почему земля? Разве я земля? Какая же я земля? Значит, землей стану... Смешаюсь с землей... Но нет. Тут еще до нашей кончины нас землей называют. Непонятно…

Он совершенно некстати вспомнил анекдот про космонавта: «Земля! Земля! Я Хабибулин!»

И тут же одернул себя: «Тьфу ты, мать честная, лезет же в голову всякая чушь! Нужно обязательно спросить священника, что он имел в виду. Какая же я земля?!»

Потапов видел, как во сне: вот закрывают гроб. «Такие же бывают закрывашки на заграничном пиве, – вспомнил он и рассердился на себя. – Что же это я! Прощаюсь с Аннушкой навсегда, а подмечаю какую–то дрянь... Как-будто это не я сам, а кто-то другой подсовывает дурацкие мысли».

Вот, споткнувшись обо что-то, подошла ко гробу Елена. Робко, словно боясь обжечься, коснулась гроба, провела по верху ладонью.

«Ласково погладила, – отметил мысленно Потапов. – При жизни бы так мать гладила».

И он стал вспоминать случаи, когда Елена была груба с матерью. Он с усилием прогнал эти мысли и стал оглядываться, ища в толпе только что выступившую незнакомку. Но ее нигде не было. Баптисты-иеговисты стояли отдельной кучкой, отступив от площадки на дорогу.

«Видно, ладана испугались», – мелькнула мысль.

Вот что-то командует распорядитель, и четверо сотрудников поднимают гроб. Они с трудом протискиваются между плотно стоящих памятников, наступая на могильные плиты. Народ потянулся за гробом, широким охватом обходя надгробия.

Потапов последовал за ними. И вдруг почувствовал под ногой тихий хруст. Посмотрев под ноги, увидел раздавленный желтый цветок и удивился: «Надо же, нарциссы расцвели. А ведь февраль».

Когда могильщики опустили гроб и стали забрасывать лопатами сухую желтую глину, Андрей Иванович почувствовал, как по щеке его текут слезы. Они текли почему-то из левого глаза. Потом горячая капля покатилась и из правого.

– Прости меня, Аннушка, – прошептал Потапов. – Царство тебе Небесное. Погоди, скоро и я пойду за тобой.

И тут он, считавший себя неверующим человеком, вдруг с ужасом подумал, а пустят ли его к ней, к его дорогой подруге.

В голове крутилось: «И куда пустят? И кого пустят, когда меня закопают? Значит, я верю, что душа есть и что она куда-то уйдет после смерти? Ой, хорошо бы... Чтобы была душа... Не черная пропасть небытия, а хоть какая-то непонятная, но жизнь. Ведь говорят же, что душа – это переход с материального уровня на энергетический. Или что-то вроде этого. Пусть так. Энергия – не энергия, но лишь бы хоть какая-то форма жизни. Лишь бы не исчезнуть совсем. Нужно обязательно, сейчас же поговорить со священником...»

Он отошел в сторону и стал наблюдать за своими сотрудниками:

– Лезут по чужим могилам. Вытянули шеи. Любопытно им. Бросают в могилу землю. Все бросают. Даже иеговисты. Только я не бросил. А жалко ли им Аннушку?

А вдруг, действительно, жалеют. И чего это я на них окрысился? Все ведь помрут. Вон сколько ее сверстниц…

Потапов давно хотел избавиться от них. Но Анна Сергеевна упросила не выгонять их с работы:

– У них же пенсии. Тут молодым надо уступить... Еще и жизни не нюхали, а требуют сразу больших окладов.

«Ох, уж эти молодые! – подумалось ему. – Бабульки в десять раз больше их знают, а готовы и в половину этих денег работать. Нет, не буду пожилых увольнять... Они ведь не себе. Детям и внукам зарабатывают. У многих дети без работы сидят. Вот оно, замкнутый круг... Дети без работы. Бабки при деле... Да ну их всех! Все, не могу! Оставлю. Пусть такого олуха, как я поищут, чтобы много платил и держал тех, без кого можно обойтись...»

И он снова стал бранить себя за то, что не может сосредоточиться и думать только об Аннушке: «Как сосредоточиться, когда мысли прыгают, как блохи? Только подумаешь о печальном – как будто ветром из головы выдувается и что-то совсем непотребное приходит на ум.

Вот и могильщики страшные. Лица синие, как баклажаны. Видно, что с перепоя. Вот венки и цветы народ кладет. А ведь эти синюхи стащат их и отдадут продавать бабкам, сидящим у входа».

Тут Потапов заметил, что народ стал потихоньку расходиться. Распорядитель глядел соколом, выбирая из пришедших нужных людей. Им он совал билетики с траурной каймой – приглашение на поминальную трапезу.

От одной мысли о еде Потапову стало дурно. Он подошел к распорядителю и тихо проговорил:

– Поминайте без меня. У меня срочное дело.

– Но вы все же потом подойдете? – робко спросил распорядитель.

– Не знаю. Если успею. Но вряд ли. Ешьте без меня.

Потапов машинально протянул ему руку и сразу отдернул, почувствовав прикосновение потной ладони.

«Что же это я! – укорил себя он. – За полминуты дважды обидел человека. Зачем так грубо приказал есть без меня? Нужно было как-то поделикатней. И нельзя было так отдергивать руку. Что, он виноват, что ладони вспотели от волнения? Надо будет его как-то успокоить...»

Он оглянулся и увидел священника, застрявшего в узком проходе между железными оградами. Тот пытался отцепить подрясник от колючек розового куста. Андрей Иванович поспешил ему на помощь, но батюшка уже успел высвободиться из неожиданного плена. Потапов протянул священнику приготовленный конверт и, оглянувшись по сторонам, попросил его задержаться.

– Уделите мне несколько минут.

Батюшка посмотрел на часы.

– Прошу прощения. С радостью поговорю с вами, только давайте это сделаем по дороге к храму. У меня через полчаса крестины.

– Да я вас долго не займу, – поспешил заверить его Потапов, стараясь идти со священником в ногу. – Вопросов у меня много. Не знаю с чего начать... Анна Сергеевна всегда старалась избавить меня от моего безбожия. Нет, я, конечно, понимаю, что что-то есть. Но у меня всегда не было времени, да и желания говорить с ней о вере. Я ведь знаю о Боге только то, что нам на занятиях по атеизму рассказывали, что Его нет. И что все придумали попы, чтобы держать народ в темноте. Но сегодня, как бы вам это объяснить, я почувствовал в душе какой-то трепет. Я ощутил... ощутил свою душу. Я почувствовал, что она у меня есть. Я как бы, стоял в стороне от нее, или она была где-то сбоку. И я головой пытался понять, что в ней происходит, а она давала мне почувствовать, что она есть и мне надо как-то правильно с ней контактировать. Простите, я, наверно, говорю путанно.

– Я вас понимаю, – попытался успокоить его батюшка.

– Это переживание было мне не знакомо. А может быть я сейчас пытаюсь сформулировать, и говорю совсем не то, что переживал. В общем, я ничего не знаю о жизни души, о вере... И хочу вас попросить помочь мне. Я, знаете, почувствовал во время вашего пения, что хочу верить. Хочу, чтобы Бог был на самом деле...

– Так Он есть на самом деле, – улыбнулся священник.

– Да, но что мне делать, чтобы по-настоящему поверить?

– Молиться. Один евангельский персонаж говорил: «Верую, Господи! Помоги неверию моему».

– Не понимаю.

– Это трудно понять. Вера – великий дар Божий. Есть люди чуткие. Они без особого труда получают этот дар и живут духовной жизнью, а другим нужно много потрудиться, чтобы обрести ее.

– Так что же мне делать?

– Молиться, посещать церковные службы, читать книги духовного содержания. Пытаться рассматривать все, что с вами происходит, через призму евангельского учения. Вы читали Евангелие?

Потапов смутился.

– Скорее пролистывал.

– А вы прочитайте. А все, что не понятно, записывайте и приходите ко мне. Постараюсь объяснить. Только не отчаивайтесь. Возможно, придется пройти через многие искушения. Дай Бог, чтобы ваше сегодняшнее настроение не покинуло вас. А я помогу...

– Ну, тогда для начала, объясните мне, почему я земля. Вы сегодня пели, что мы все земля, и в землю уйдем. А разве кости, кровяные сосуды, волосы, глаза и все тело из земли сделаны?

– Да, из земного праха сотворен человек.

– Из какого праха?

Сотворение человека (Быт. 2, 7) Италия. Венеция. Собор Святого Марка; XIII в.

– Из глины или чернозема – это не известно, да и неважно. Главное, что Бог вдунул в человека дыхание жизни. Сделал его душою живою.

– Но это невозможно. Как можно из глины сделать мозг и сердце? Что это за материал – земля? Это невозможно. Это я вам как строитель говорю.

– Богу все возможно. Мы веруем в то, что Бог создал нас. И неважно, из чего. Это тайна.

Он призвал нас из небытия. Да еще и даровал нам жизнь вечную через страдания и крестную смерть Своего Сына – Господа нашего Иисуса Христа.

– Это я совсем не понимаю. Но земля...

– Это вы как строитель рассуждаете. А скажите, пожалуйста, как из космической пыли само собой за миллиарды лет произошло такое потрясающее разнообразие живых существ? Объясните мне, как строитель. Можно ли из космической пыли сделать апельсин или все эти дивные цветы, распустившиеся за несколько теплых дней? А ведь люди верят, что можно. Им говорят, что нужен всего лишь фактор времени. Сотни миллиардов лет. И оно само по себе сотворится. Ну не фантастика ли?

Чтобы сделать простую табуретку нужен ум, умение и руки. Само ничего не делается. Атеисты придумали подпорку для своих фантазий – эволюцию. И опять им понадобились миллиарды лет. Но без организующего и творящего Разума может ли проходить невероятный по своей сложности процесс создания живого мира, в котором миллиарды миллиардов параметров. Кто руководит этой эволюцией? Кто направляет ее на создание новых форм? Кто продумывает потрясающей красоты узоры на крыльях бабочек и оперение птиц? Кто наградил птиц голосами, от которых замирает человеческое сердце по весне? Первовзрыв? Как можно верить в то, что после первовзрыва вся гармония мира организовалась без участия творческого Разума? Я вот вчера сыну гранат почистил. Умолчу о том, что это вкусный и полезный плод. Посмотрите, как там зернышки плотно уложены и между ними еще и перепоночки нежные. Кто это так зернышки уложил? Сами легли? Я тут получил посылку с книгами. Все книги измяты. А ведь люди укладывали. Разумные существа.

– Да вы, батюшка – поэт, – Андрей Иванович покачал головой.

– Простите, времени у нас мало. Я бы хотел, чтобы вы поняли простую вещь. То, что называют материалистическим знанием – это не знание, а вера. Мы не можем проверить ни одну из современных гипотез сотворения мира. Мы принимаем ее на веру. У нас нет миллиардов лет на экспериментальную проверку. А модели, якобы повторяющие процессы, длившиеся в природе эти сотни миллиардов лет – условны. Их тоже нужно принять на веру. Так что вам нужно определиться, какую веру вы выберете. Веру в Бога или в бездушную материю, которая сама собой творит все из себя. Вы можете поверить в то, что кирпичи сами собой сложатся в Эрмитаж или хотя бы пятиэтажку, если их подогревать и облучать солнечной энергии миллиард лет? Вы, как строитель, можете в это поверить?

Потапов немного помолчал, посмотрел на спины впереди идущих сотрудников и тихо проговорил: «Удивительное дело. Все, что вы говорили, я как будто бы уже слышал. Все мне знакомо, хотя я явно ни с кем об этом не говорил. Даже с Анной Сергеевной.

Я благодарю вас за эту беседу и очень прошу найти время пообщаться со мной подольше».

– Непременно. Только не раньше, чем через неделю. Сейчас много предстоит служб. Начнется Великий Пост. Приходите к нам на вечерние службы. Четыре дня будут читать канон Андрея Критского. Это великое свидетельство гениальности человека, способного на искреннее и глубокое покаяние. Послушайте его. Душа должна отозваться. Даже если вы не поймете слов. Послушайте скорбные песнопения. Это очень красивая служба. Подышите воздухом Церкви. Начните с этого свой путь к Богу. Я, кстати, могу вам подарить этот канон. Будете по книге следить за тем, что будут петь и читать.

Потапов долго благодарил батюшку и решил непременно принять его приглашение. Они распрощались. Священник торопливо пошел к храму, а Потапов остановился рядом со ступеньками, ведущими вниз. Здесь, в просвете между кипарисами и черными мраморными памятниками, был виден новый могильный холмик, заваленный венками и охапками цветов. Потапов посмотрел по сторонам. Никого. Последний сотрудник скрылся за поворотом. Андрей Иванович поклонился могиле Анны Сергеевны.

– Да, Аннушка, конечно, батюшка прав. Без верховного Разума никуда. Я вот на какое-то время отпустил вожжи, и все пошло кувырком. Пришлось тебя вызывать. Спасибо тебе за все. И за беседу с батюшкой спасибо. Вот только никак не могу понять, какая же я земля... Ну, ничего, может, пойму...

Потапов еще раз оглянулся и, увидев, что никого нет, медленно перекрестился.