Единообразие и безобразие

Поскольку же высочайшее лицо является человеком раньшего времени, когда учебники были стандартны и едины по всему СССР, то напрашивающимся способом потрафить начальству и отвести от себя грозу является уединоображивание учебных пособий. Даже не потому, что это, допустим, хорошо — в своих таинственных понятиях эффективный Минобр давно стоит по ту сторону добра и зла и сам давно уже не понимает, что хорошо, что плохо, — а потому, что таким образом есть надежда отсрочить торжественную порку. А нам лишь бы день простоять да ночь эффективно продержаться.

Притом что вопрос о вариативности учебников, взятый вообще, довольно быстро переходит к вопросу о реформах образования вообще, напоминая позднесоветский анекдот о наследнике купцов Елисеевых, приехавшем в СССР, посетившем сильно приувядший при советской власти храм Бахуса на ул. Горького и поинтересовавшемся: «Ну и кому всё это мешало?».

Если цель среднего образования — дать некоторый минимум пропедевтических знаний по различным предметам (математика, естественная история, физика и химия, родной язык, отечественная и всемирная история), непонятно, почему эти начальные знания не могут быть вмещены в единообразные учебники, по одному учебнику на предмет. И царская гимназия, и советская школа были именно такими единообразными, и нельзя сказать, чтобы выдаваемые такими школами знания и аттестаты зрелости вовсе уж никуда не годились.

Кто ясно мыслит — ясно излагает, и минимум предметных знаний вполне возможно, при минимальной ясности мысли ответственных за образование ведомств, вместить в единый учебник. Если же ученик хочет получить углубленные знания по предмету — так кто же ему мешает? Научно-популярную литературу для дальнейшего внеклассного изучения даже при страшной коммунистической цензуре никто не запрещал. Некоторые пробелы в истории, словесности etc., конечно, были, но объяснялись они общим характером идеологии, умножение же знаний в прочих областях только приветствовалось.

Модель, при которой от выпускника школы требуется некоторый стандартный минимум знаний о падежах и суффиксах, о двудольных и однодольных растениях, о галогенах и щелочных металлах, о гражданине Минине и князе Пожарском, о «Мертвых душах» и «Капитанской дочке», о квадратных уравнениях и площади круга etc. и этот минимум он может почерпнуть из единообразного учебника — в смысле же более обширных знаний он может их приобретать, а может и не приобретать, вольному воля, — ну и кому эта модель мешала?

Можно, конечно, возразить, что есть национальные школы и есть коррекционные школы, где без особого подхода и без особого учебника трудно. Но, во-первых, тогда непонятно, как быть с аттестатом зрелости, который предполагает, что обладатель аттестата — будь он хоть негром преклонных годов — обладает некоторым минимумом знаний. А если не обладает, то не обладает и аттестатом. Во-вторых, будем честными. Что, невероятное изобилие учебников в первую очередь связано с многонациональностью контингента учащихся и с их умственными заболеваниями? Или все-таки с неодолимой потребностью педагогов, авторов пособий и издательств к самовыражению? А в случае с издательствами и авторами еще и к получению доходов.

Другое дело, что возвращением хоть царской, хоть советской практики единых учебных пособий дело уже не лечится или во всяком случае лечится плохо. Катастрофический уровень понимания текстов и способности самому связный текст производить объясняется общим исчезновением письменной культуры в обществе. И единообразные, и многообразные учебники все-таки базируются на мало-мальской начитанности обучающегося. На некотором количестве килобайт (скорее даже мегабайт) письменного текста, который он через себя пропускает. Хоть добровольно, хоть из-под палки. Если этого количества нет — а в современной цивилизации его нет, — никакая модель учебника не поможет. А.М. Горький призывал: «Любите книгу, источник знания», но что делать, если книгу разлюбили и притом решительно?