Ни пытки, ни лагеря не смогли сломать насельниц
саратовского Крестовоздвиженского монастыря
В годы гонений советской власти на Церковь вне стен закрытых саратовских храмов и монастырей продолжалась тайная молитвенная жизнь. Известно о ней очень мало, в основном благодаря немногим еще живым свидетелям. Однако доподлинно известно одно: в то время, как воинствующие атеисты считали, что расправляются с остатками слепой религиозности, на саратовской земле по-прежнему творилась монашеская молитва и собирались по ночам, подобно первым христианам, те, кто не отрекся от иноческих обетов перед лицом унижений и арестов. Наш сегодняшний рассказ – об изгнанных насельницах разоренного Крестовоздвиженского монастыря.
Дух созидания, дух разорения...
А когда-то монастырь занимал целый квартал. Это был город в городе, если учесть размеры тогдашнего Саратова.
Ныне на этом месте находятся гостиница «Словакия», здание банка, жилой дом. На то, чтобы стереть память о монастыре, у богоборцев ушел целый век. Его постройки сносили вплоть до начала 1990-х.
До революции монахини и послушницы Крестовоздвиженской обители трудились в иконописной, золотошвейной, башмачной и белошвейной мастерских, пекли просфоры для городских храмов. С середины XIX века при монастыре действовала бесплатная школа для девочек, в ней обучалось около ста учениц. Это было первое учебное заведение в Саратовской губернии, куда принимали лиц женского пола.
Насельницы помогали нищим, лечили бездомных. Горожане до сих пор передают из уст в уста истории о том, как сестры поднимали на улице пьяных, кормили, укладывали спать, а наутро подавали им выстиранную одежду и... рюмочку, поправить здоровье.
После революции, когда монастырь существовал уже как трудовая артель, монахини втайне помогали ссыльному духовенству: отправляли посылки, деньги. Эта помощь «врагам народа» была отмечена в одной из статей обвинений, когда власти решили в 1927 году окончательно закрыть обитель.
В начале XX века в Крестовоздвиженском монастыре насчитывалось более четырехсот насельниц. Последней игуменьей была Антония (Заборская).
Она происходила из дворянского рода. Три года назад мать Антония была перезахоронена на территории Свято-Алексиевского женского монастыря. До этого ее могила находилась на Воскресенском кладбище.
«За что нас забрали?..»
Римма росла в верующей семье. Когда все храмы в Саратове были закрыты, люди собирались на совместную молитву у них в доме. Ее воспоминания о том тяжелом для Церкви времени содержат в себе ценнейшее свидетельство о скрытой от посторонних глаз жизни Крестовоздвиженской общины, члены которой и в изгнании продолжали общее молитвенное делание и сохраняли друг с другом внутреннюю связь.
Римма Александровна лично знала сестер разоренной обители. Познакомилась она с ними еще ребенком. После Великой Отечественной войны монахини и послушницы возвращались из ссылок и мест заключения. Многие были арестованы и осуждены сразу после закрытия монастыря.
— Когда они выходили из тюрем, вынуждены были милостыню собирать, – вспоминает Римма Александровна. – Мы как-то пришли в баню на Цыганской (ныне улица Кутякова. – О.Л.) – у дверей бабушка стоит. А бабушка непростая, монашествующих сразу видно. Ей ночевать негде было. Мы одной из наших соседок говорим: «Вера Ивановна, пусти, у тебя комнатка есть». Вот так мы и познакомились. Помню другой случай. Идем с базара, смотрим – отец Софроний, иеродиакон, милостыню собирает. Узнали его, стали по людям определять жить. Раньше люди набожные были, сразу видели, кто из заключения, и старались помочь. Многие ссыльные жили у одной монахини, матери Пульхерии. У нее был небольшой домик. Монахини в Духосошественской собор ходили, сидели там рядами. Мы, молодежь, старались каждой матушке что-то доброе сделать: воды, дровец принести, пол помыть. Вот так мы и жили.
Монахини, которые вернулись из ссылки, все недоумевали: «Что мы сделали? Мы же все время на послушании были: кто пек, кто варил, кто убирал, кто шил, кто ткал. За что нас забрали?». Арестовывали их ночью. Молитвы на сон грядущим прочитали, легли спать – и вдруг врываются люди: «Вставайте, собирайтесь».
Дали кому по семь лет, кому по десять, а кому и пятнадцать. Многие попали на Север. Там немало монахинь в болотах погибло: когда собирали клюкву, затягивало в трясину, спасти не могли. Настрадались – не на одну жизнь хватит.
Мать София после лагерей потом всю оставшуюся жизнь ходила в телогрейке. Так промерзла в ссылке, что никак не могла отогреться. «Сними, – говорят ей, – ты что, Соня, лето, жарко же». А она: «Нет, если меня будут забирать, тепло будет, я очень намерзлась».
Изгнанные и... блаженные
Игуменью Антонию (Заборскую) арестовывали несколько раз. Последний – в 1941 году.
73-летнюю старицу обвинили в антисоветской деятельности. Не выдержав изнурительных допросов, мать Антония скончалась.
Игуменью похоронили на окраине Воскресенского кладбища. Могилу сравняли с землей, даже холмик не разрешили сделать. Сторож тайком воткнул палочку, чтобы можно было узнать место. После войны на могиле последней настоятельницы Крестовоздвиженского монастыря поставили крест.
— Мать игуменья наставляла сестер, отправляющихся в ссылку: «Когда выйдете, живите по двое, по трое. Если кому плохо, одна печь истопит, другая водички принесет». Очень им было тяжело в те времена, – продолжает рассказ Римма Александровна. – Сестры зарабатывали на жизнь кто чем мог: кто одеяла стегал, кто шил. Некоторые работали во 2-й Советской больнице санитарками, а мать София – медсестрой. И для церкви монахини трудились – шили облачения. Мать Мария и мать София, сестры, пекли просфоры. Я им помогала, дрова собирала. Идешь по дороге, палку видишь – хватаешь ее. Хорошие дрова были большой редкостью, приходилось даже лузгой топить. Да что дрова… И есть нечего было. Вот семечки и ели, запивая водой. Кто-нибудь подаст кусок хлеба – делим на всех. Молиться получалось только ночью. Днем – работа. В Энгельсе жила духовная дочь архиепископа Досифея (Протопопова) – Александра. В субботу дома отмолимся – и к ней едем. На сон грядущим молитвы прочитаем, потом полунощницу, после три главы Евангелия от Иоанна Богослова, затем акафист «Невеста Неневестная», потом Малую Пасху. До половины четвертого молились. Я очень рада, что была при монахинях. Если бы не их наставления, их молитва, не знаю, как можно было бы удержаться в вере Христовой.
Несгибаемая Римма
— В десятом классе меня исключили из школы – за веру. Мне предлагали сказать по радио, что Бога нет. Я отказалась. Когда угрожали, только ответила: «Как дедоньку, так и меня». Мой дед был церковным старостой, его расстреляли в 1937 году на Воскресенском кладбище. Директор школы Александра Порфирьевна мне сочувствовала, говорила: «Я знала, что ты верующая, как могла, тебя защищала, но ничего поделать не смогла». Когда из школы выгнали, монахиня Антония меня утешала: «Уборщицей или дворником проживешь, дочка». И дальше в учение я не пошла. Проработала 48 лет уборщицей на истфаке СГУ.
Твердость и принципиальность характера Римма Александровна проявляла не раз. Вспоминает, как однажды вступилась за священника Духосошественского собора, который попал в немилость у уполномоченного по делам религий.
В 1965 году в СССР был создан Совет по делам религий. В областях и крупных городах имелись его уполномоченные, которые на местах контролировали религиозную жизнь.
Каждый священник должен был пройти регистрацию у уполномоченного. Снять священника или принять нового, перевести на другой приход – на все это требовалось его разрешение.
Настоятель храма фактически был наемником, с ним заключался договор, в котором определялись его зарплата и обязанности. Он должен был только служить и не мог вмешиваться в дела управления приходом.
Римма Александровна живет у своей племянницы. Монахиней она не стала. В свое время ее не благословил на это духовный отец – митрополит Иоанн (Снычев).
Римма Александровна из многодетной семьи, нужно было помогать растить сестер и братьев. Владыка и сказал ей: «Семья у тебя большая, правило монашеское не сможешь выполнять. Просто молись и делай добрые дела».
Из наставлений духовного отца Римма Александровна запомнила следующее: каждый день читать жития святых, Евангелие, Деяния апостолов, Псалтирь. Так она и живет, бережно храня в душе его наставления и духовную память о монахинях Крестовоздвиженского монастыря.