Люди любят смеяться. Истинно ли им так весело, как громко они смеются, или за гоготом скрывают люди страх и отчаяние, трудно сказать. Сами гогочущие точно об этом не скажут. Либо себя не поймут, либо тайну не раскроют. Они просто скажут, что им весело, и солгут, не моргнув глазом. Самим себе солгут. Вот мы, начав разговор о смехе, приплели гусей к смеющимся людям, ибо говорим, что те «гогочут». Сейчас приплетем еще и коней, потому что скажем о шумно смеющихся, что те не только гогочут, но и «ржут». Гусь глуп, а конь похотлив. Ржущий и гогочущий человек тоже похотлив и глуп. Иначе бы не смеялся, или смеялся бы меньше и тише. Это не о ком-то далеком и чужом слова. Это о себе самом слова, потому что есть и во мне любовь к смеху. Любовь, за которой скрывают свои черные лица печаль и отчаяние.
Во времена уныния и бессмыслицы смех особенно громок. Пир во время чумы, пир Валтасара, Нероновы оргии, это все ведь – накануне смерти. Накануне гибели без покаяния. Такой смех надрывен. Он – звуковой фон, саундтрек для того самого пира во время чумы. И все пересмешники и хохотунчики, служители индустрии хохота – часто не более чем слуги безумия, воцарившегося в массовом сознании. Вот, представляю себе, как много поводов для смеха предоставил во дни оны грешным современникам Ной.
- Вы слышали? Этот безумец строит уже который год какой-то огромный ящик, и говорит, что будет потоп. Бу-га-га.
- Да, слышал. Он туда собрался животных собрать и уверен, что Бог это ему повелел. Ха-ха-ха.
- Да. Этот ящик он называет ковчегом и хочет плавать на нем, когда мы будем тонуть. Хи-хи-хи.
- Мы? Тонуть? Здесь и дожди-то редки. Я надорвал себе живот от смеха, когда обсуждал вчера с друзьями эту глупость. Рядом ни реки, ни моря. Одни горы. И он уже угробил на свое глупое строительство несколько десятилетий. Можно ли так бездарно распорядиться отпущенными годами жизни? Ха-ха-ха.
- Оставьте в покое этого больного человека. Пусть строит свой огромный ящик и пусть лезет в него, когда начнется потоп, который никогда не начнется. Займемся лучше чем-то более приятным.
И они уходили, не пряча улыбок, на более «приятные» дела, за которые однажды таки пролился необычный дождь, и размокли горы, и всякая плоть была покрыта водою. А Ной был зрелищем. Он был посмешищем, причем таким посмешищем, которое и многолетнее, и бесплатное. Над Ноем только слепой не смеялся, да и тот, вероятно, подхихикивал, слыша людскую молву.
Говорят, легко смеяться над боксером, но не так легко уворачиваться от его ответных усмешек. И над святыми смеяться легко, пока не пришло время исполнения сказанного. Над блаженными чудаками одно удовольствие в сласть поржать, пока в дверь не постучали. Можно даже пресс подкачать, хохоча над затеями святого человека. Многие москвичи подняли тонус, наблюдая за блаженным Василием и его выходками. Мол, зачем ему это, и что за глупость – заниматься подобными делами? Но эти вопросы праздны. Праздны и пусты. Время все расставит по полкам.
Вот и Лот, когда говорил с зятьями своими, то есть с теми мужчинами, которые согласны были взять в жены его дочерей, то сказал им: «Встаньте, выйдите из сего места, ибо Господь истребит сей город» (Быт. 19:14). Реакция названных зятьев на слова несостоявшегося тестя была такая же, как реакция людей эпохи Comedy Club-а, хотя телевизоров, как вы понимаете, не было. «Зятьям показалось, что он (Лот) шутит» (Там же). Шутит человек. Чего не ясно? Старый, глупый. Так бывает. Что и пошутить нельзя?
И все, что при Ное, что в Содоме так привыкли к шуткам, что без хлеба легче, чем без них. Все под небом – для смеха повод. Смерть – шутка. Зачатие – шутка. Рождение – тоже шутка. Нож в ребро, пуля в грудь, автомобиль в стену – все шутка. Муж раньше времени из командировки вернулся. Еврей, русский и поляк в одном купе едут. Грешник со святым Петром у ворот Рая беседу ведут. Чем не темы? Все перемелем в шуточной мясорубке.
А чё? Нельзя что ли? Где написано, что нельзя? И вопрос не в том, чтобы смех запретить, как сделает вывод некто глупый. Смех незапрещаем, ибо корни его в естестве человеческом. Смех до Страшного Суда останется. Но суть в том, что есть «время плакать и время смеяться» (Еккл. 3:4), и «время плакать» поставлено перед «временем смеяться», то есть оно по смыслу первое.
Нужно научиться вовремя плакать и вовремя смеяться. Нужно еще научиться не плакать тогда, когда подобает веселиться, и не смеяться тогда, когда в пору плакать. То есть подобает учиться различать времена. В этих вещах опасно ошибаться. И когда грешники веселятся – святым не до смеха. А когда святые будут радоваться и веселиться, ибо мзда их многа на небесах, тогда грешникам придет время рвать волосы на голове и метать пыль в воздух. Проверьте себя по этому камертону.
Ну, и главное. Если кто-то (может и сам Лот) скажет вам: «Уходи отсюда, ибо Господь обрек это место на проклятие», Боже вас сохрани счесть эти слова за шутку.
А теперь, по прочтении книги "Национальный вопрос и моя мама", вообще как родного Вас воспринимаем в семье.
Спаси Господи!
- Это вот и есть самое главное, батюшка Андрей много о смехе написал, а главное - это заключительное предложение! Только вот, как услышать эти слова, ведь может быть сказано это тихим голосом и невнятно? Пойди услышь среди громкого "гогота" вокруг. Спаси нас всех, Господи!!!
Плакать и смеяться способен человек, когда же разрушена личность и душа мертва, то все это -- не более чем физическое явление сотрясения воздуха. Поймите разницу между: "я плачу, он смеется, она грустит" и с совершенно безжизненным: "смех, плач, грусть, хохот". Чуете разницу? Разница в словах древнего мудреца, ходившего днем с огнем по городу и кричавшего: "Ищу человека!" Он знал разницу. Бессмысленно осуждать смех (хоть и несвоевременный), глупо запрещать слезы -- это явления природы. Надо обратить внимание на человека, а нет -- пустозвонство получится.
"Проверьте себя по этому камертону"
Камертон тут чуть другой: более близкий и страшный.
Нервный смех при отсутствии веселья и слезы "по протоколу", "так положено", "этот скорбный час" -- но без реальной печали, а то и с желанием смеяться над чужим падением или ножом под ребро -- явный признак не душевной силы, а отсутствия живой души. Если такое наблюдается, то есть повод принюхаться: не пахнет ли падалью уже здесь и сейчас. Видимо, потому иной раз святым и было не до смеха, что видели вот ЭТО четко и вблизи.
"Я спешу посмеяться над собой, иначе мне пришлось бы заплакать..."
А еще за своим смехом прячу боль: для окружающих она будет бременем неудобоносимым (проверено). А еще будет поводом для глупейшей фразы: "Мне бы твои проблемы..." -- бери, но ты с ними не справишься! Так что оставлю уж как есть и буду строить из себя шута горохового -- вам, люди, всем так легче будет. Помочь вы не сможете, потому что на сочувствие не способны -- сразу вместо сочувствия в осуждение ударяетесь (проверено), но это ваша беда, а не вина.
Потому: не стану я своими чувствами с людьми делиться и останусь один со своей болью (она не ваша и вам ее лучше не знать -- думайте обо мне "зажравшийся" или что хотите). На вас я не в обиде и вы не судите строго...