Джотто первым стал писать картины на библейские темы с натуры. Что он хотел донести до современников?
Икономия Джотто
Джотто (около 1267 – 1337) был предтечей эпохи Возрождения. Он первым стал постепенно отходить от византийской традиции, находясь еще как бы на территории Византии. Недалеко от Падуи, где он расписывал знаменитую капеллу Скровеньи, были Венеция, Равенна – духовно связанные земли; культурное влияние Византии было основным в этих краях, а Венеция тогда и политически была подчинена Византии. Это византийское влияние до сих пор не совсем изжито: так, Венецианский епископ носит титул патриарха; главой Венецианской Республики был долгое время дож – то есть герцог, «дука»; дожи были независимыми, но осознавали себя все-таки наместниками Византийского императора.
В своем творчестве Джотто уходит от канонов Византии
В своем творчестве Джотто уходит от канонов Византии, совершает разворот в сторону иной эстетики – той, на основе которой потом в течение столетий будет, вплоть до наших дней, развиваться искусство. Замечательный искусствовед сестра Венди Беккет однажды сказала об этом очень образно: если всё, что было до Джотто, можно назвать радио, то Джотто изобрел телевидение.
Что же нового дал Джотто искусству? Он стал первым писать святые образы с натуры. До этого художники извлекали их из глубин своей души – вот как Андрей Рублев создавал «Троицу» и другие иконы. Собственно, это же уникальный случай: преподобного Андрея Церковь прославила как художника, иконописца, но о его житии известно мало. Мудрая же Церковь увидела, что только святой человек мог из глубины своего сердца извлечь такой образ, как «Троица», только духовными очами можно так увидеть Бога, а для этого надо быть святым.
Джотто был человеком совсем не аскетичным. Уже в ХХ веке были обнаружены его останки – мастер был похоронен во Флоренции, в главном соборе, знаменитом Санта-Мария-дель-Фьоре. Исследователи изучили его кости, антропологи смогли воссоздать его портрет – и физический, и психологический. И отметили, что человек этот очень любил поесть мяса, любил орехи, которые дороги были в то время, любил вино – любил жизнь со всеми ее радостями и утехами. Такой почти исихазм, в который погружался преподобный Андрей, Джотто был недоступен и непонятен. Он не мог созерцать божественные тайны, как Рублев. Как не могли быть столь же духовными и те, кто созерцал его фрески и живопись. Ведь чтобы прочувствовать святые образы, получить максимум духовной пользы от их созерцания, войти в духовное общение с Богом, с Божией Матерью, со святыми через иконы кисти преподобного Андрея, надо тоже вести духовную жизнь, спасаться с таким же рвением.
То, что делал Джотто, – это своего рода икономия. Ведь если люди с трудом воспринимают духовное, надо дать им его в доступной форме
То, что делал Джотто, – это своего рода икономия. Ведь если люди не способны воспринимать духовное, надо дать им хотя бы душевное. Правда, надо признать, что в творениях Джотто есть и значительный духовный пласт – но передан он средствами не просто земными, а человеческими – причем в буквальном смысле этого слова: Джотто просил позировать для святых картин мужчин и женщин. И писал обыкновенных мужчин и женщин на своих образах и фресках. Первый! Можно представить, как Церковь могла отнестись к подобным новшествам.
Фрески капеллы Скровеньи
Возможно, именно по этой причине новые принципы изображения Джотто опробовал, расписывая частную усыпальницу – знаменитую капеллу Скровеньи. Это была семейная часовня, не предназначавшаяся для того, чтобы на службы в ней приходили посторонние, да и службы-то должны были совершаться только поминальные. Предполагалось, что там упокоятся два человека: Реджинальдо Скровеньи-старший, которого, кстати, Данте в своей «Божественной комедии» помещает в ад – он, по-видимому, был большим поклонником денег и не всегда праведными путями их стяжал – и его сын Энрико Скровеньи-младший. Сын и решил почтить память отца и, чтобы отмолить грехи – своего отца и, может быть, собственные, – решил построить и расписать часовню, для чего и пригласил Джотто.
Работать тому было довольно комфортно: художник мог делать всё по своему усмотрению. К тому же и сама атмосфера в Падуе – университетском городе – была особой, располагающей к художественным экспериментам. Рядом в Равенне живет Данте, в самой Падуе он читает лекции… Демократичный культурный город.
Эксперимент оказался удачным. И сегодня фрески Джотто изумляют. Можно представить, какое ошеломляющее впечатление они производили в те времена!
Увидев, какими фресками Джотто расписал его капеллу, Энрико Скровеньи-младший решил, что их должны увидеть все: часовня, освященная 16 марта 1305 года, стала открываться для всех в свой престольный праздник – на Благовещение.
Само освящение капеллы было обставлено необыкновенно торжественно: антиминс и всё необходимое для чина освящения, а также ковры и ткани Энрике Скровеньи-младший взял из собора святого Марка в Венеции.
Кстати, Джотто, расписывая капеллу Скровеньи, вдохновлялся мозаиками этого собора, всё внутреннее убранство которого было сугубо православным. Да и сам собор построен по образу церкви 12 апостолов в Константинополе, так что, глядя на него, мы можем представить, как выглядел храм, в котором служил Иоанн Златоуст (он был уничтожен в 1461 году). Вообще, когда попадаешь в Сан-Марко, чувствуешь, что это духовное творение. Там особенная атмосфера, как в храме Святой Софии. Собор построен с молитвой, с любовью, по откровению Божественному.
Но вернемся в Падую.
Одна из главных тем росписей капеллы Скровеньи – Богородичная. Перенося на фрески события из жизни Божией Матери, Джотто следовал за Протоевангелием Иакова, брата Господня, повествующим о рождении, детстве и юности Девы Марии, о рождестве Спасителя. Совершенно потрясающе, очень живо и динамично художник изобразил, как Иоаким приносит жертву, а ее не принимает первосвященник, как он расстраивается, уходит пасти овец в пустыню; как плачет Анна и как ей является ангел; как Анна и Иоаким встречаются у Золотых ворот, обнимают и целуют друг друга – столько любви в этой сцене, столько психологической правды, как мы сказали бы сегодня. Так же эмоциональны и другие сюжеты фресок. И не удивительно, что в праздник Благовещения, когда капелла открывалась для всех, здесь было не протолкнуться – так много людей приходило сюда – увидеть эти фрески, испытать душевное потрясение и для того, чтобы возгревать свою веру.
Оправдание праздников
Не будем забывать, что Падуя была университетским городом. А в университетской среде, как и сейчас, тогда тоже были распространены скептические настроения. Многие говорили: праздники, связанные с Богородицей: Ее рождество и Введение во Храм – поздние, они только в VIII веке были установлены; ранние христиане, может быть, их и не отмечали. А Джотто фресками доказывает, что это не так: вот перед вами события из жизни Богородицы, которым был свидетелем и которые описал апостол Иаков, брат Господень. А он ведь был первым епископом в Иерусалиме, и это он устанавливал христианские праздники. И первая Литургия написана тоже апостолом Иаковом. Позже Иоанн Златоуст и Василий Великий взяли ее как основу и довели до совершенства.
Можно предположить, что, когда еще жива была Матерь Божия, ученики Спасителя все вместе отмечали Ее день рождения, а Введение во Храм – как уже не личный праздник Богородицы, а именно как введение человечества во Храм Божий. И апостол Иаков об этом прекрасно знал.
Джотто ставил перед собой цель: возвеличить праздники, посвященные событиям, о которых мы напрямую в Евангелии не читаем
Джотто и ставил перед собой цель: возвеличить праздники, посвященные событиям, о которых мы напрямую в Евангелии не читаем, сделать так, чтобы люди не относились к ним скептически.
Чудеса Храма
В Италии была еврейская община. Джотто мог пообщаться с людьми, сведущими в иудейском богословии. И они ему рассказали, что в Талмуде сказано: за 40 лет до разрушения Иерусалима перестали совершаться чудеса, которые всегда совершались в Иерусалимском Храме. Значит, всё верно: 70-й год минус 40 – это 30-й год, год, когда распяли Христа. Не сказано, что произошло конкретно, но – что не стало чудес.
Их было несколько – этих зримых свидетельств присутствия Божественной благодати: во-первых, в Храме никогда не было неприятного запаха, хотя на пасху священники выглядели как мясники: реки крови текли, огромное количество жертвоприношений совершалось. Но не было ни мух, ни запаха тления, ничего – только благоухание! Животные никогда там не кричали, не вырывались, не пытались убежать: кротко шли на заклание, осознавая важность своей миссии. Во-вторых, дым от жертвенника всегда шел строго вверх, и жертвенник никогда не гас, ни в какую погоду: дождь ли, туман, ветер – дым прямо уходил в небо. Даже говорят, что если были облака зимой, то над дымом был круг чистого неба. Дым прямо к Богу уходил – Господь обонял воню благоухания, это был знак того, что Он принимает жертву.
В-третьих, было чудо схождения Благодатного огня: жертвенник специально гасили перед пасхой, Церковь Ветхого Завета молилась, и Господь посылал этот огонь – как посылал его на жертву Авеля, или как на жертвенник, который пророк Илия поливал водою перед язычниками и молился об огне… Жертвенник Храма возгорался. И, вероятно, каждый год, как и в наше время на Пасху в храме Гроба Господня. А храм Гроба Господня, храм Воскресения Христова – это же обновленный храм: мы празднуем обновление храма, не открытие, не строительство, а обновление, то есть храм впитал в себя всю благодать ветхозаветного Храма царя Соломона и Скинии собрания, воспринял и преумножил эту традицию Ветхого Завета. И точно так же, как сейчас разносятся по всему миру лампадки с благодатным огнем, тогда иудеи уходили после пасхи, неся с собой этот огонек. А на вершинах гор стояли костры, сложенные из поленниц, и, когда с одной горы видели, что на Сионе загорелся жертвенник, тут же поджигался факел. Этот «телеграф» за очень короткое время достигал Вавилона, там становилось известно, что в Иерусалиме пасха.
Еще одно из чудес Храма заключалось в том, что женщины, у которых ожидались тяжелые роды (или они были в возрасте, или больны), приходили в Вифезду, в дом милосердия, который был при Овчей купели. В нем были специальные помещения для рожениц, и при них повитухи, помогавшие при родах. И это помещение было территорией Храма: Овчая купель – часть Храмовой горы. В чем заключалось чудо? Всегда всё заканчивалось хорошо, и дитя, и мама оставались живы и здоровы. А расчет был очень простой: не может же Господь допустить, чтобы в таком месте случилось несчастье! Поэтому туда шли женщины в надежде на то, что Господь поможет.
Рожденные там дети считались Божиими. В 2–3 года они забирались в Храм на воспитание. Это не значит, что они потом не могли видеться со своими родителями. Могли, но воспитывали их в Храме – это была своего рода семинария.
И именно это мы видим в описании праздника Введения во Храм Пресвятой Богородицы. Это была традиция: Матерь Божию привели по традиции в Храм, поскольку место рождения Ее – Овчая купель!
Это ошибка, когда пишут, что это «дом Иоакима и Анны»: дом Иоакима и Анны находился, скорее всего, в Ципори, согласно последним научным исследованиям, или в Назарете. А где же еще могла родиться Божия Матерь, как не в Храме? Она там и воспитывалась, согласно Евангелию и преданиям. И это считалось обыкновенным, и другие девочки воспитывались, как и мальчики, при Храме до определенного возраста. Потом девушка обязательно должна была выйти замуж, и мужчина точно так же должен был создать семью. В то время традиции обетов безбрачия не было, если кто-то и давал такой обет, то это был особый, лично его случай, индивидуальный, как, например, случай с дочерью Иеффая; течение терапевтов – аскетов – только-только зарождалось; даже ессеи, достаточно строгая религиозная община, жили семьями.
У Анны роды были очень тяжелые: в Протоевангелии от Иакова говорится, что несколько дней Анна не могла даже кормить Матерь Божию, настолько она была обессилена родами. А когда пришла в себя, спросила только: «Кто?» Ей сказали: «Девочка». Конечно, для женщины в возрасте роды были тяжелым физическим испытанием.
Джотто, подчеркивая этот момент, фреску разделяет на две части: на одной – Рождество Богородицы, на другой – Анна через несколько дней приходит в себя и поет потрясающую песнь, которая сохранилась в гимнах Церкви.
Спустить с неба на землю
Джотто совершил отход от византийских иконописных традиций, приблизил сакральные сюжеты к обыденному их восприятию его современникам. Но при этом совершил нечто очень важное и духовное для людей ученых: они перестали скептически относиться к библейским эпизодам и думать, что всё это сказки. Ведь в те времена для людей запечатленное на картине было как закон, как откровение. Написанное художником или иконописцем воспринималось практически как документальный фильм. Храмовая роспись была действительно «Евангелием для бедных»: ведь многие латыни не знали, а в католических странах священные тексты были, вспомним, только на латыни. Потому-то и нужно было изображение, оно воспринималось как документ, доверие к нему было очень высокое.
А что нового внес Джотто в технику живописи, в чем выразился этот отход от византийской традиции, о котором я уже говорил? Не только в том, что он стал писать святые лики с обычных людей. Джотто стал иначе, чем на иконах, писать пространство, у него появляется прямая перспектива, в то время как на наших и на древних западных иконах перспектива обратная. Начав писать с натуры, художники должны были обратную перспективу перевернуть в прямую. Это была попытка духовный мир несколько спустить на землю, сделать его более привычным, близким людям, а следовательно, и понятным.
Галина.
Вообще, не хватает подобных статей на этом сайте - о прекрасном, уж слишком много негатива в последнее время. Просим статей о других художниках!