Баба Люба возвращалась с Рождественской службы и напевала: «Ой, радуйся земле…»
На лестничной площадке встретила Антоновну, соседку. Вместе на базаре торгуют. На пенсию ж не прожить. Антоновна живет у племянницы, «в наймах», как сама говорит, любит чарочку поднять частенько, в церковь не ходит, да еще и курит. Одним словом – пропащая душа. Баба Люба на радостях и закричала:
– Христос народывся, Антоновна! А ты дома сидишь… Народ Божий в храмах Христа прославляет… Учу–учу тебя – одни двойки!..
– Так я ж, Любаша, собиралась. Да у меня, знаешь, какое Рождество ночью–то было?.. Тут вчерась Наташка позвонила, ну шо колбасой торгует. Она своего Славика из тубдиспансера забрала, помирать видать, а с квартиры их согнали. И куда им идти–то? Мне позвонила, помоги, мол. На улице – минус 20, снег. К себе не могу, сама на птичьих правах. Позвонила Ленке, ты ее помнишь, на аллее торговала, да вот уже второй месяц пьет запоем. А та и говорит, мол, приводи, да покушать принесите, и четвертушку водки хотя бы. Ну, я собрала, шо в хате было, холодец там, жаркого немного, почеровку сделала, пошла на Привокзальную, там же она и живет, Ленка, в однокомнатной «хрущевке». Боже праведный, у нее – хоть шаром покати! Грязь, посуда немытая… Прибралась я там. Ленка сама, как треска тощая, голодная. Славика в ванной помыли, он сам не может после больницы, ослабел и высох, как с концлагеря все равно… Короче, постелили им на кухне, покормили, чай согрели. Ушла я домой. Через два часа звонок, Ленка звонит, плачет. Говорит, хахаль ее пришел пьяный и давай выгонять Наташку со Славиком на улицу шваброй, побил их. Ушли они, а куда – Бог весть. Тут уже и мне звонок по телефону: Наташка со Славиком у меня под парадным сидят… Ну, впустила я их на свой страх и риск. Племянница спит еще, а я стерегу, пусть все высплются. Покормлю их, да пусть идут уже с Богом… Грешная я, в храм и не поспела…
Покивала головой Антоновна и домой на цыпочках.
А баба Люба пришла к себе, прочитала благодарственные
молитвы. Села на кухне и задумалась… Вот
оно–то как…