О том, только ли отвлеченными метафизическими проблемами занимались схоласты, что такое «этовость» и «импетус», как связан Жан Буридан с буридановым ослом и что такое кибернетика по-средневековому, рассказывает Виктор Петрович Лега.
Бонавентура и особенно Фома Аквинский – наиболее знаменитые и яркие представители схоластики, однако, конечно, этими именами схоластика не ограничивается и не исчерпывается. В XIII–XIV веках на Западе была очень серьезная и глубокая философская жизнь, и мыслители занимались не только проблемами, которые были актуальны для того времени. Поднимались и вопросы, особенно волнующие сегодня нас, людей XXI века, – вопросы естественнонаучного знания и методов философского познания. Продолжались и споры о соотношении веры и разума, об универсалиях, о которых мы говорили в прошлых беседах.
Роджер Бэкон: примат опыта
Один из самых знаменитых и интересных мыслителей XIII века, о котором наверняка многие слышали, – Роджер Бэкон (1214–1294), монах францисканского ордена, прозванный «Удивительный доктор». Почему «удивительный»? Наверное, потому, что он многих удивлял своими интересами. Роджер Бэкон, в отличие от Фомы Аквинского и Бонавентуры (кстати, Бонавентура, как генерал францисканского ордена, недолюбливал Роджера Бэкона из-за его увлечения алхимией и астрологией и даже сослал его в один из отдаленных простых монастырей), из всего аристотелевского наследия гораздо больше внимания обращал на физику и этику, а не на метафизику. И причину этого сам Бэкон объяснял так: главная задача каждого христианина – любить друг друга, а любовь должна быть деятельной, физика же помогает нам в этой деятельной любви. Вот, например, многие люди страдают от плохого зрения. Можно ли им помочь и улучшить их зрение? Считается, что именно Роджер Бекон обратил внимание на удивительные свойства линз, создал очки и даже мечтал о телескопе. Говорят, что он даже создал порох (независимо от китайцев), правда, в отличие от более позднего человечества, не сделал при этом никаких практических выводов – просто обратил внимание на то, что смесь серы и селитры, если ее поджечь, издает громкий хлопок и дает яркую вспышку.
Рождер Бэкон: обучение наукам должно начинаться с математики
В отличие от Аристотеля и Фомы Роджер Бэкон придавал огромное значение математике. Ее роль в познании мира является решающей. Математика – единственная из наук, которая полностью достоверна и ясна. Принципы математики врожденны человеческому уму, поэтому математика – самая легкая и самая доступная из наук в силу врожденности ее принципов. Обучение наукам поэтому должно начинаться именно с математики.
Разумеется, Бэкон был и серьезным философом и богословом, который объединял физику с богословием на основании опыта. Он считал: основой познания является опыт. А опыт может быть разный. Так, опыт может быть чувственным – и на чувственном опыте построены наши знания о мире. Опыт может быть внутренним – и на внутреннем опыте построено познание самого себя, и отсюда вытекает метафизика. Опыт может быть сверхъестественным – и на этом опыте строится наше спасение, строится богословие. Математические же аксиомы нам всем врожденны, поскольку были даны нашим праотцам в некоем праопыте.
Таким образом, любое знание опирается на опыт и в конце концов исходит от Бога, и поэтому наука не может противоречить религии, наука помогает познанию Бога, а знание помогает богословию, упорядочивая богословское знание, систематизируя и снабжая богословие своими аргументами. Истинное знание лишь укрепит веру, это хорошее средство обращения атеистов и еретиков. Поэтому христианство не может противоречить науке, наоборот, оно является гарантом знания. Богословы, по Бэкону, это «священники знания», и должны разбираться не только в области религии, но и науки. Папа Римский объединяет в себе духовную и светскую власть, поэтому он – самый ученый из священников. Возможно, именно этот вывод позволил Роджеру Бэкону освободиться из далекого монастыря, потому что папа не мог не обратить внимания на эти слова и распорядился вернуть его в Париж…
Иоанн Дунс Скот: Бог и «этовость»
В конце XIII века прогремит имя Иоанна Дунса Скота (1266–1308), другого английского, как и Роджер Бэкон, мыслителя и тоже францисканца. Францисканский орден был своего рода конкурентом, если можно так сказать, доминиканскому ордену, который представлял главным образом Фома Аквинский. И так же, как Роджер Бэкон, Иоанн Дунс Скот противопоставлял свое понимание Аристотеля тому, которое мы находим у Фомы Аквинского. Кстати, почетное прозвище, которое Иоанн Дунс Скот получил, – «Тонкий доктор», возможно, связано с названием одной из главных его работ – «Тончайшие вопросы к метафизике Аристотеля».
Иоанн Дунс Скот наверняка очень удивился бы, если бы увидел свое имя в работах по истории философии. Себя он считал только богословом, а философия, по его мнению, не может иметь своим предметом Бога. Он придерживался концепции двух истин: философия, оперирующая разумом, должна заниматься природой, Бога мы можем познавать только на основании веры.
Богословие и философию объединяет понятие бытия
Но, тем не менее, есть одно понятие, которое объединяет Бога и природу, богословие и философию, – это понятие бытия. Если мы говорим, что Бог существует, то, следовательно, Бог есть бытие – но только бытие абсолютно бесконечное, актуальная бесконечность. В нашем временном мире бытие тоже присутствует, потому что мир существует. И поэтому Иоанн Дунс Скот говорит: мир и Бог синонимичны в плане бытия, и, анализируя понятие «бытие», мы можем все-таки как-то соединить философию и богословие. Из этой посылки Иоанн Дунс Скот делает последовательно уже чисто философские выводы.
Какие же выводы делает Иоанн Дунс Скот из понимания Бога как актуальной бесконечности? Если Бог бесконечен, то Он, разумеется, один. Потому что, если мы предположим, что богов несколько, тогда каждый из богов будет ограничивать друг друга, и получится, что он конечен.
Бог не только один, но и един, Он прост и не может состоять из частей. Потому что если Бог будет состоять из частей, то каждая часть будет или конечной, или бесконечной. Если части Его конечны, то и Бог будет конечным, а если бесконечны, то вновь приходим к парадоксу, ибо несколько бесконечностей не может существовать и тем более бесконечность не может быть частью бесконечности. В силу Своей бесконечности Бог является абсолютно свободным существом, ибо Бога ничто не может ограничить и сдержать.
А отсюда Иоанн Дунс Скот делает такой вывод: о Боге мы можем говорить разное, даже взаимно исключающее, потому что Он един, в Нем совпадает всё. В Боге нарушается принцип непротиворечия, на котором стоял Фома Аквинский. Мы можем говорить, что Бог есть Троица и Единица, что Бог есть Любовь, Мудрость, Творец, не противопоставляя эти понятия одно другому, так как они одно и то же, ибо в Боге не действуют законы разума, присущие нашему мышлению, оперирующему понятиями в мире множественных вещей.
Но главное, о чем мы должны помнить, размышляя о Боге, это (опять же, вопреки учению Фомы Аквинского) что Бог есть Любовь. Об этом мы знаем из Священного Писания, из откровения, а не благодаря разуму. Конечно, Фома тоже говорил об этом, но здесь важны исходные понятия. Для Фомы Бог есть Любовь, потому что Он есть Истина; для Дунса Скота, наоборот, Бог есть истина, потому что Он есть Любовь. Бог есть Любовь, а любовь не может быть абстрактной. Любовь – это свойство личности. Любовь – это всегда некоторое стремление, некоторая воля. И поэтому Иоанн Дунс Скот заключает: Бог есть Личность, Бог есть прежде всего воля, а не истина, не знание. Безусловно, Бог есть истина, Бог есть знание, но Он есть истина, потому что Он этого хочет. А главное все же – Его любовь, Его воля. Отсюда вывод: познание Бога возможно не через разум, не через мышление, а только через любовь (!).
И поскольку в Боге первенствует Его воля, то говорить об общих понятиях в Боге, как об этом говорил Фома Аквинский, тоже было бы неправильно. Из всемогущества и бесконечности Бога и из любви Бога к этому миру вытекает, что Бог знает наш мир до каждой мельчайшей его части. Богу не нужны какие-то посредники между Ним и миром в виде универсалий. Если универсалия и присутствует в Божественном уме, то это скорее не универсалия в привычном понимании этого слова как нечто общее, объединяющее все предметы одной сущности, а понятие о самом конкретном единичном предмете – то, что Дунс Скот называет haecceitas – «чтойность», «этовость». Он вводит новые понятия, которые, скажем, забегая немного вперед, будут ужасно раздражать философов эпохи Возрождения – они будут говорить: вот до чего докатилась схоластика – до абсолютно бессмысленных понятий!
Как видим, у Иоанна Дунса Скота своеобразный номинализм: общих понятий не существует; понятие, конечно, существует в уме Бога, но это не общее понятие, а единичное понятие о единичном предмете.
Главная цель человека есть спасение и познание Бога. Но настоящее знание Бога возможно лишь в акте любви к Богу, а отнюдь не в интеллектуальном Его познании. Поэтому Иоанн Дунс Скот всячески открещивался от философии и противопоставлял себя интеллектуализму философов. Философы, по его мнению, всегда по необходимости детерминисты и интеллектуалисты и поэтому не могут знать Бога, Который абсолютно свободен и не может быть сведен к необходимым правилам рассудка.
Жан Буридан: что движет всё вокруг
Но кроме таких вот действительно схоластических, с нашей точки зрения – оторванных от действительности, споров и учений, как учение Иоанна Дунса Скота, в ту эпоху были и иные. Появляются мыслители, которые предвосхищают наше современное научное познание мира. Хотя жили они и писали в той же среде и ставили те же вопросы, но ответы, ими даваемые, выходят уже за рамки чистой схоластики.
Говоря об этих мыслителях, прежде всего надо назвать имя француза, ректора Парижского университета Жана Буридана (1300–1350). Жан Буридан тоже обращается к аристотелевской физике и замечает у него одну серьезную проблему – проблему движения тела. Как мы помним, согласно Аристотелю, естественное состояние любого тела – это состояние покоя. Движение тела всегда – вынужденное, это всегда следствие действия на тело некоего другого уже движущегося тела. Но возникал вопрос о движении летящей стрелы или брошенного камня. Аристотель отвечал просто: их толкает воздух, ведь что-то же должно их двигать, а кроме воздуха с ними ничто не контактирует. Человек, бросающий камень, приводит в движение одновременно и воздух, и далее этот воздух камень как бы несет. То же самое происходит и со стрелой.
Однако Жан Буридан обращает внимание на несколько парадоксальных ситуаций: а что будет, если две стрелы летят навстречу друг другу и пролетают на близком расстоянии одна от другой? Получается, что два потока воздуха встречаются, и один движет одну стрелу, а другой – другую, но в противоположном направлении. И еще более парадоксальный пример – вращение волчка. Чем движим волчок, когда его перестали раскручивать? Его, что, вращает некий вращающийся воздушный вихрь?
Жан Буридан приходит к выводу: объяснение Аристотеля – ошибочное; камень и стрелу должна толкать какая-то внутренняя сила, которую он называет словом impetus – «импетус». Рука бросающего камень человека придает этому камню некий порыв, импетус, который пропорционален, с одной стороны, скорости, с которой рука воздействует на камень, а с другой – количеству материи этого камня, получающего impetus, а дальше камень движется под действием импетуса, который ослабляется по причине сопротивления воздуха. И этот импетус присущ всем движущимся предметам. При таком объяснении Жан Буридан почти приближается к закону сохранения импульса, когда пишет, что «если тот, кто бросает какие-то предметы с одинаковой скоростью, движет легкий кусок дерева и тяжелый кусок металла, из этих двух кусков одинакового размера и формы металлический кусок пролетит дальше, так как заложенный в нем порыв интенсивнее».
При помощи импетуса Жан Буридан объясняет и движение небесных светил. Он приходит к выводу, напоминающему фактически учение деизма: Бог в момент творения привел в движение небесные светила, и теперь они движутся под действием данного им импетуса вечно и совершенно.
А отсюда делается Буриданом еще один интересный вывод: природа небесных светил та же самая, что и земных тел, а не какая-то эфирная, как об этом писал Аристотель.
Увлекшись идеей импетуса, Жан Буридан приходит к тому, что вообще все не только в материальном, но и в духовном мире вызвано некими причинами и следствиями. Так что получается, что и свободной воли у человека нет.
Противники Жана Буридана придумали контраргумент, который получил название «буриданов осел». Обычно считается, что этот известный всем аргумент придумал сам Буридан. Нет, это ответ Буридану его противников. Вот представим осла, который стоит между двумя совершенно одинаковыми стожками сена, которые расположены на совершенно одинаковом от его морды расстоянии. По Буридану получается, что осел не сможет выбрать какой-то один из стожков сена: так как они абсолютно одинаковы и находятся на одинаковом расстоянии. И осел, так и не сделав выбор, умрет от голода. Но любому безграмотному крестьянину понятно, что осел съест сначала один стожок сена, потом возьмется за другой… Даже у осла есть свободная воля, что уж говорить о человеке! Таким вот остроумным аргументом противники Жана Буридана показывают, что все-таки свободная воля есть и принцип импетуса распространяется не на все.
От средневекового импетуса до одного из ключевых понятий современной механики – импульса – только шаг
Но то, что Буридан ввел понятие «импетус», очень важно: от средневекового импетуса до одного из ключевых понятий современной механики – импульса – только шаг. И один из наиболее известных ученых XIX века, автор многотомной истории науки француз Пьер Дюгем, один из создателей современной термодинамики, пишет: если и говорить о начале современного научного естествознания, то надо вспомнить именно Жана Буридана, который впервые вводит понятие импетуса и распространяет его на всю вселенную.
Раймунд Луллий: «кибернетика» и проповедь
Не менее интересен как мыслитель современник Жана Буридана каталонец Раймунд Луллий (ок. 1235–1315), получивший почетное прозвище «Просвещенный доктор». Это очень любопытная личность. В молодости он был весьма успешным состоятельным человеком, любвеобильным отцом семейства, но от всего этого отказался, чтобы служить Христу: стал монахом францисканского ордена. Горя этим желанием служения Богу, он не раз отправлялся на север Африки проповедовать Христа сарацинам – арабам-мусульманам. Это вообще была его идея фикс, если можно так сказать: если рядом есть те, кто заблуждается и не знает Христа, мы обязаны их просветить и научить истинам христианства.
Христос о Себе говорил: Я есть Истина. А что такое истина? Истину мы вполне можем познать чисто философским методом. Поэтому у Раймунда Луллия возникает мысль о том, что главная задача христианства – это доказательство истинности христианства методами философии. Вспомним лозунг схоластики: «Философия есть служанка богословия» – у Раймунда Луллия этот лозунг принимает самую радикальную форму: задача философии – доказательство истины христианства.
Луллий создает таблицы, рисует круги, совмещая их друг с другом, – и на кругах помещает различные понятия
Истина, как известно, состоит в правильной связи общих понятий – универсалий. И Раймунд Луллий стремится создать, как он сам называет, великое искусство – ars magna, которое состоит в методике абсолютно логичного, можно даже сказать – машинного, доказательства истины христианства. Он создает таблицы, рисует круги, эти круги совмещает друг с другом, на кругах помещает различные понятия… Вращая эти круги и совмещая через окошки в них различные понятия, мы можем вывести из одних понятий другие.
Великий философ и ученый XVII века Лейбниц, который тоже много размышлял о создании механического языка – прообраза нашей кибернетики, назвал возможный в будущем язык такого машинного мышления «машиной Луллия». Так что можно говорить, что у Раймунда Луллия впервые появляется мысль об искусственном интеллекте, который он пытался реализовать в своих таблицах и вращающихся окружностях.
А в чем должна состоять задача Церкви? В проповеди Христа, конечно. Что для этого нужно? Раймунд Луллий выдвигает три главных постулата. Первый постулат: разработка великого искусства – ars magna; второй постулат: все монашеские ордена должны объединиться в один миссионерский орден, который будет нести истину Христа по всему миру; и третий постулат: университеты должны заниматься решением этой задачи. Поэтому главным в университетах должно быть изучение языков, особенно арабского языка, на котором говорят самые близкие наши оппоненты – мусульмане.
Раймунд Луллий был не только теоретиком, он был действительно искренним деятельным христианином-миссионером. Он выучил арабский язык, неоднократно ездил к арабам, стремясь обратить их в христианскую веру. Его поездки были полны и приключений, и злоключений: арабы его неоднократно избивали, пытали, заключали в тюрьму… Друзья не раз освобождали его из плена, но он снова и снова отправлялся проповедовать. «Будучи схвачен, заключен в темницу и подвергнут бичеванию за веру, я пять лет трудился ради того, чтобы подвигнуть вождей Церкви и христианских князей на служение общему благу. Теперь я стар, теперь я беден, но я не изменил своих намерений и буду постоянен в них, если позволит Господь, до самой смерти», – писал о себе Луллий. Последняя его поездка закончилась трагически. Сарацины подвергли его чудовищным пыткам, и хотя друзьям вновь удалось его освободить, этих ран Луллий не перенес и скончался на корабле по дороге домой в Европу – можно сказать, скончался как христианский мученик.
С вниманием к природе
Были и другие интересные мыслители в это время. Француз Жан из Мирекура, можно сказать, подготовил Декартово «cogito ergo sum» – «мыслю – следовательно, существую»: он пытался найти самое очевидное знание, и нашел его в сознании человеком своего собственного существования, поскольку сомневаться в своем существовании может лишь тот, кто мыслит и существует. (Правда, отметим, что ни Жан, ни Декарт в этом не оригинальны, поскольку еще в конце IV века эту мысль постоянно повторял блаженный Августин.)
Роберт Гроссетест утверждал: природа геометрична
Роберт Гроссетест (1175–1253), англичанин, канцлер Оксфордского университета, епископ Линкольна, обратил внимание на оптику, на то, как распространяется свет. Он утверждал, что свет распространяется по геометрическим законам: с одной стороны, по абсолютно прямой линии, а с другой – по сфере. Следовательно, природа геометрична и потому именно геометрия должна быть образцом для всех наук.
Николай Орем (ок. 1320–1382), епископ Лизьё, продолжил размышлять об импетусе, введенном Жаном Буриданом, и придумал остроумную систему для наблюдения за изменением тела, в которой можно заметить прообраз идеи системы координат, которую впоследствии предложит Декарт. Кроме того, Орем высказывает сомнение в господствовавшей системе Птолемея и утверждает, что «никаким опытом нельзя доказать, что небо движется в своем дневном движении, а Земля остается неподвижной». Кстати, свои работы он писал не только на латыни, но и на французском языке, так что именно он, а не Декарт, как обычно утверждается, впервые изложил на простонародном языке сложные истины науки.
Немногим ранее английский францисканский монах Рихард из Медиавиллы (Ричард из Мидлтауна, ум. нач. XIV в.) сделал не менее сенсационные выводы относительно Вселенной. Поскольку Бог всемогущ, то Он может сотворить Вселенную любых размеров. (По Аристотелю и Птолемею, как мы помним, Вселенная конечна и ограничена сферой неподвижных звезд.) Но бесконечной вселенная быть не может, поскольку бесконечен только Бог. Следовательно, утверждает Рихард, Бог может сотворить такую конечную Вселенную, которая будет расти бесконечно, при условии, что в каждый момент времени она будет конечной; точно так же Бог может бесконечно делить ее содержимое на части, величина которых в конце концов может оказаться меньше любого предела, при условии, что в каждый конкретный момент времени не существует бесконечного числа реально разделенных частей. Более того, Рихард допускает даже возможность сотворения Богом различных миров, поскольку епископ Парижа Этьен Тампье осудил утверждение аверроистов, наиболее последовательных сторонников Аристотеля, что Бог не может сотворить множество различных миров. На этом основании физик и историк науки Пьер Дюгем пишет: «Если нам требуется указать дату зарождения современной науки, то мы, безусловно, назовем 1277 год, когда епископ Парижа торжественно заявил, что могут существовать несколько миров и что множество небесных сфер может вне всякого противоречия быть оживлено прямолинейным движением».
Как видим, западноевропейская мысль XIII–XIV веков интересна, глубока, и нельзя сводить ее только к примитивным с точки зрения современного человека вопросам, вроде «Сколько ангелов находится на конце иглы?» и «Где существуют общие понятия – в уме Бога или человека?» Эта мысль была направлена и на познание чувственного материального мира. Именно в это время зарождаются основы современной астрономии, механики и современной рационалистической философии, отцами которых мы по традиции считаем Коперника, Галилея и Декарта.
Ну и ещё маленький, но приятный, момент, порадовавший работой ума философов с "бесконечностями".
Что касается богословия, то оно должно было защищать учение о творении ex nihilo и тварное отличать от Творца. "Конфликт и вектор разрешения" у богословия понятен (правда интересен вопрос реализации, но это уже чистое богословие). Возможно поэтому всю метафизику и все созерцания умопостигаемых вещей, универсалий и идей конкрентых предметов\объектов по необходимости (но здраво) отнесли к свету тварному, к естественным энергиям и проявлениям души. А из-за нечёткой терминологии и благодать осталась только как тварная при непостижимости Бога в Его "нетварном мраке". (Что сводит по плодам все усилия к тем, что достигаются и в восточной медитации... только без покаяния).
"Конфликт и вектор разрешения" у философии тоже ясен: самостоятельность при подспудном утверждении в самости с оправданием всего инструментария, в духовном смысле -- путь к "человеку как мере всех вещей".