Быть неравнодушным — а как?

В последние годы в СМИ можно время от времени прочитать о том, что некоторые общеобразовательные школы вводят у себя так называемые уроки доброты, на которых представители благотворительных фондов, волонтеры рассказывают ребятам, что такое доброта и как можно делать добрые дела. Один мой знакомый как-то горько и вполне серьезно предположил, что такого рода уроков — причем по программе младшей школы — очень не хватает на разного рода катехизаторских курсах при храмах, где обучаются вполне взрослые воцерковляющиеся люди. Отчасти с этим не согласна: всё же представления о доброте и о месте в христианской жизни дел милосердия у многих из нас — живущих или начинающих жить церковной жизнью — так или иначе сформированы. Но вот каких-то «уроков неравнодушия» — деятельного, а не гипотетического — при этом действительно очень не хватает нам всем. Не так уж трудно дать себе установку не проходить мимо — чьих-то переживаний, чьей-то беды. Гораздо сложнее — правильно на всё это отреагировать: оценить обстоятельства и оказать действенную помощь, а не просто топтаться рядом, пытаясь показать сочувствие. По крайней мере, по собственному опыту могу сказать: со мной время от времени случаются истории, в которых забывать, что являешься христианином, — нельзя, но как проявить неравнодушие — не очень понятно. Я описала некоторые из них и предложила для комментирования людям, чье неравнодушное отношение к ближним подкреплено большим опытом повседневной помощи — в общественных организациях, в Церкви. Возможно, написанное здесь поможет кому-то из нас сориентироваться, попав в похожую жизненную ситуацию.

«Помогите ребенку…»

Эта история началась минувшей весной. Началась ярко, шумно, почти весело. Бойкие волонтеры в желтых безрукавках и с пластиковыми ящиками в руках устроили во многих людных местах моего города сбор средств в пользу подопечных некоего фонда «Аурея». Интернет нам в помощь — и вот уже очевидно, что фонд этот не только не местный, но и деятельность его на многих сайтах описывается как сомнительная.

Я не сторонник принципа «подавай ради Бога любому просящему и не задумывайся, обманывает он или нет» — слишком много реальных людей просит сейчас помощи у реальных благотворительных фондов, и далеко не всегда удается собрать средства, необходимые на то, чтобы спасти их жизнь. Поэтому волонтеры в желтых безрукавках могут подходить ко мне сколько угодно — они не получат ни гроша. Но я периодически вижу, как останавливаются и подают им другие люди. Подскочить ли, попытаться ли отвести доброхотов в сторону со словами: «Не давайте! Я точно знаю: это мошенники!»? А если я действительно заглушу чей­то первый в жизни благой порыв или же человек проникнется недоверием к любым уличным акциям благотворительных фондов? Не будешь ведь, стоя на ступенях торгового центра в потоке людей, объяснять разницу… И кстати, как можно четко ее объяснить: по каким критериям можно определить, что человек, подходящий к нам в торговом комплексе, на уличном празднике, на площади со словами «У нас благотворительная акция», является представителем легально работающего фонда и эти деньги пойдут на доброе дело?

Комментирует Владимир Берхин, президент благотворительного фонда «Предание» (г. Москва):

— Если зайти на страницу фонда «Аурея», в раздел отчетов, то сразу станет понятно: это никакие не отчеты. Это фотографии с подписью. Некий ребенок, про которого написано, что для него собрано столько-то денег. Никаких подтверждающих документов или возможности проверить реальность этого ребенка, реальность собранной суммы, ее обоснование, а также то, была ли сумма истрачена по назначению, на сайте нет. Нет никакой информации о том, откуда собственно взяты эти деньги: принесли их волонтеры с улицы, пожертвовали люди в Интернете или они были получены откуда-то еще.

Попросту говоря, фонд «Аурея» непрозрачен. Его волонтеры берут деньги, но механизм контроля за ними со стороны жертвователя отсутствует. Более того, деньги они получают безо всякого документального сопровождения (при попытке попросить расписку — пугаются и отказываются от денег), а значит, не несут и никакой ответственности за их использование, поскольку сам факт получения денег — недоказуем. Они могут пойти и пропить эти деньги сразу же — и ни один полицейский с ними по закону ничего не сможет сделать, ибо нет никакого подтверждения, что они получили эти деньги совсем не для личных нужд. Впрочем, это касается любых уличных волонтеров.

В разделе «О нас» на сайте «Ауреи» — фрагмент Устава, документы, свидетельствующие о том, что фонд — реально существующее юридическое лицо. Как эти документы могут гарантировать честность — непонятно. На сайте Министерства юстиции, где публикуются отчеты НКО, есть только «Сообщения о продолжении деятельности», в которых не фигурирует никакой отчетности об использовании денег. То есть никаким образом нельзя проверить, ни сколько денег реально собрал фонд «Аурея», ни сколько денег и на что реально потратил.

Это означает, вкупе с бесконтрольно гуляющими из рук в руки наличными деньгами, что фонду «Аурея» нельзя давать деньги — точно так же, как нельзя давать их никаким уличным «волонтерам», какие бы документы они ни показывали и что бы ни обещали. Найдите по-настоящему надежный фонд, с настоящими отчетами, с настоящими документами и настоящей помощью и помогайте через него. В противном случае вы не милосердный, а глупый человек, который кормит не нуждающихся, а фонд «Аурея».

«Он умирает…»

Когда-то давно мы с несколькими знакомыми ходили собирать подписи за кандидата в депутаты. Это был так называемый поквартирный обход, за время которого мы насмотрелись всякого: фрагментов чужой жизни, интерьера, колоритных человеческих типажей. Но был среди всего этого момент, который остался в памяти на годы. Постучав в одну из квартир, мы обнаружили, что дверь открыта, и — довольно безрассудно, на самом деле — решились войти.

На кровати в единственной комнате лежал пожилой человек — со впалыми щеками, открытым ртом. Около него, загораживая всё пространство, металась немолодая женщина. Она хваталась то за одеяло, то за спинку стоявшего рядом стула и в какой-то момент, сфокусировав наконец взгляд на нас, с нашими бейджиками и подписными листами, спросила:

— Посмотрите, он умирает? Он умирает??!

Последнее прозвучало как истерический вопль — очевидно было, что к смерти этого престарелого изможденного мужчины здесь были совершенно не готовы. В этот момент моя напарница, решив, что надо немедленно уходить, вытолкнула меня из комнаты. Мы на мгновение оказались в коридоре, где она вдруг, будто ужаленная, вскрикнула: «Рога!!!» — и опрометью бросилась вниз по лестнице.

«Какие рога?!» — спросила я ее почти гневно, когда мы отдышались. Оказалось, что за это краткое время ей, человеку верующему, вспомнилось из опыта ее церковной жизни только одно: незнакомый умирающий человек может оказаться колдуном, рядом с которым в момент его смерти христианину находиться нельзя. В какой-то момент она, находясь от этого в большом напряжении, увидела на стене какие-то привинченные к ней рога, что и привело к нашему позорному бегству.

Этот небольшой эпизод надолго погрузил меня в подавленное состояние: я была совершенно не готова оказаться случайным свидетелем чьей-то агонии или смерти. Но вместе с тем случайностей не бывает, и Господь зачем-то привел нас к этому смертному одру. Что можно было сделать? Этот вопрос задаю себе и сейчас. Действительно ли опасно быть у постели умирающего, если что-то из того, что мы знаем или видим, свидетельствует о его занятиях оккультизмом? Нужно ли молиться вслух — хотя бы словами «Господи, помилуй» — ничего не зная о религиозных взглядах того, кто перед нами? Нужно ли что-то пытаться сказать человеку, находящемуся в состоянии ужаса, у которого на наших глазах умирает близкий?

Комментирует клирик храма во имя преподобного Серафима Саровского г. Саратова священник Андрей Мизюк:

— Я священник, и встречи со смертью, к сожалению, не так редки в моей повседневности, как, наверное, хотелось бы. Что здесь можно сказать? Смерть — это, безусловно, и потрясение, и неизвестность, и необратимость, и итог, и в момент встречи с ней и тем, кто уходит из этой жизни, и тем, кто провожает в нее кого-то близкого, крайне важна помощь. Наша помощь — человеческая, христианская.

Мне доводилось видеть умирающих людей, быть рядом с ними. К счастью, и сами умирающие, и их родственники нередко находят в себе мужество в последние дни, часы и минуты позвать священника. Да, именно мужество. Увы, в сознании большинства наших сограждан священник у постели больного — предвестник смерти. Сколько раз мне приходилось видеть едва ли не прижимающихся к стене пациентов больниц, ошарашенных при виде идущего к кому-то по коридору священника. При этом в абсолютном большинстве случаев те, к кому я приходил в больничную палату, выздоравливали и выписывались. Но дело не в этом. Есть вещи, которые в нашей действительности встречаются намного чаще, чем священник в больнице. И это даже не равнодушие, а какой-то болезненный, суеверный страх перед фактом чьей-то смерти. Нас не ужасают вести о смертях по телевизору — привыкли. Но многих охватывает оцепенение при виде крышки гроба на лестничной площадке. Никогда не забуду, как когда-то в детстве, отдыхая у бабушки, я вышел из двора и увидел похоронную процессию… На свою беду я не закрыл за собой дверь во двор, в связи с чем имел потом строгий выговор от старших родственников, которые с совершенно серьезным видом объясняли мне, что при виде гроба на улице ни в коем случае нельзя оставлять открытыми окна и двери. Почему — объяснять не стали. А ведь это сплошь и рядом. Вместо того, чтобы обнять убитого горем родственника усопшего, просто посидеть рядом, подержать за руку, вместе помолчать, люди нередко начинают с энергией пожарного на выезде натягивать простынки на зеркала и телевизоры и рассуждать о дурных знаках и предчувствиях.

Важна молитва, важно участие. Участие не только в жизни тех, кто теряет родного человека, но и самого умирающего. Ведь, мы, будучи христианами, верим в бессмертие человеческой души. И попытаться пригласить к молитве родственника умирающего в описанной ситуации — совсем не такая уж невыполнимая задача. Во всяком случае, можно было хотя бы начать эту молитву в его присутствии.

Может быть, через такие моменты мы учимся не закрывать двери и форточки в своей собственной душе при виде гроба…

Дядя Вася

Эта история — самая печальная из всех. Был человек — и нет человека, и даже имени его не знаю, поэтому назову его дядя Вася.

Моей дочке было месяца три, и мы часто гуляли в покрытом осенними листьями дворе. Дядя Вася — лет пятидесяти с небольшим — был единственным бездомным в нашем квартале на окраине. По вечерам его можно было найти в картонном шалаше, устроенном под балконом одного из соседних домов. Я носила к этому шалашу блинчики, которые на почве послеродовой гиперактивности пекла зачем-то полуметровыми штабелями. Он почему-то думал, что это поминальные блины, и каждый раз спрашивал, как звали покойного. То, с какой регулярностью и новизной он задавал мне этот вопрос, подсказывало, что разговаривать с ним на более сложные темы бессмысленно. Тем не менее он был симпатичен мне: что-то задорное, крепкое всё еще сквозило в прищуре его темно-карих глаз.

Как-то, возвращаясь с прогулки с коляской, я обнаружила дядю Васю совершенно избитым — лежащим неподвижно на полпути от автобусной остановки ко двору. Броситься к нему, проверить пульс… Всего этого я побоялась: иммунитет к инфекциям и у меня, и у ребенка в первые месяцы после роддома был никакой. В «скорой» маленького городка, где мы тогда жили, отчетливо заявили, что на вызовы к валяющимся на улице бездомным не ездят.

Что было дальше — честно, не знаю. Я вышла из дома только на следующий день, и на том месте уже никого не было. Не было и шалаша — хочется думать, что дядя Вася, проспавшись, сам забрал его и ушел в закат. Но есть в этой истории что-то, что мешает мне чувствовать себя человеком. Неужели нашей «скорой помощи» как-то негласно предписано не оказывать никакой медицинской помощи бездомным? И что делать тогда нам, христианам, не имеющим медицинского образования? Оставлять этих людей умирать?

Комментирует Анна Федотова, координатор проекта «Курский вокзал. Бездом­ные, дети» (г. Москва):

— Если вы видите на улице лежащего без сознания человека, то вызывать «скорую» — нужно, и нет никакой разницы, бездомный он или нет. К слову, откуда вы знаете, что это именно бездомный? Уверены? Вот и не стоит сообщать о своих предположениях, позвонив «03» — скажите о том, что непосредственно перед вами: человек со следами сильных побоев, о котором вы ничего не знаете. Вам отказывают — звоните в полицию, в нашей практике они в ряде похожих случаев вызывали «скорую» сами. Если есть возможность, не уходите сразу, а дождитесь приезда бригады — это очень важно. Запишите номер машины, спросите: «В какую больницу вы его повезете? Я хочу его навестить». Позвоните через некоторое время — когда пациента по времени должны будут довезти и принять — в приемный покой больницы и поинтересуйтесь его судьбой. Словом, дайте понять, что о нем кто-то печется, что он не абсолютно никому не нужен.

Существует ли негласное предписание не госпитализировать лиц без определенного места жительства? Я об этом не знаю. Человека в бессознательном состоянии медики обязаны забрать с собой. Если же его удалось привести в чувство, но он получил достаточно серьезные травмы, здесь выходит на первое место человеческий фактор. По существующим ныне правилам, человека без полиса, без документов нельзя держать в стационаре, если его состояние не является угрожающим для жизни. Но в одной больнице ему в существующих рамках всё же окажут помощь по максимуму, а в другой попросту не примут. Если у нас нет возможности собрать средства на платное лечение или устроить этого человека в приют, где за ним будет осуществляться медицинский уход, то остается, наверное, только о нем помолиться.

Очень часто люди обходят нуждающихся в неотложной помощи бездомных стороной: ведь «лица без определенного места жительства» уж точно «сами виноваты в своих проблемах». Иногда — даже избивают их еще и сами, чтобы уж точно отвадить от своего квартала или двора. Можно, конечно, жить так и считать так называемых «бомжей» выходцами из какого-то другого мира. Но знаете, за годы работы я встречала среди бездомных представителей практически всех профессий и социальных слоев: и бывшего врача, и бывшего депутата, и бывших милиционеров, которые когда-то сами по долгу службы гнали «асоциальных граждан» с вокзальных лавочек, и бывших фельдшеров «скорой помощи»… Мы все, на самом деле, на одной подводной лодке: сегодня — ты, а завтра — тебя. И только понимая, что все мы — единое целое, можем наши общие беды преодолевать.

Бабуля

А эта история произошла совсем недавно: погожим летним вечером, когда я, в пляжных шлепанцах и прекрасном настроении, шла за продуктами к ужину в ближайший магазин. Мой путь лежал через местную пешеходную улицу, где среди праздно гуляющей толпы стояла, озираясь, как иностранная туристка, невысокая загорелая бабушка. Она напоминала дачницу — из тех, что продают, раскладывая прямо на мостовой, чеснок и стаканчики с малиной — но слишком уж странным было ее поведение.

«Деменция, потерялась», — мелькнуло в голове. Эта мысль, как ни странно, успокоила: незадолго до этого я прочла на одном из православных сайтов статью о том, как быть с не помнящими себя и своего адреса людьми на улице, и в мыслях уже провожала старушку в ближайшее отделение полиции. Но прежде предстояло обратиться к ней с дежурным вопросом: «Что-то случилось, чем-то помочь?».

Бабуля заговорила: быстро, мягко окатывая слова. Из того, что она рассказала, я поняла, что она совершенно адекватна. И на дачницу похожа не случайно: есть у нее в расположенных недалеко дореволюционных трущобах и своя часть дома, и даже небольшой огород. Но — очень трудно жить: дом разваливается, за коммуналку образовался долг — и в растерянности я застала ее потому, что она в этот день решила для себя выйти на улицу и попытаться просить милостыню. Переминалась, собиралась с духом, но, простояв больше часа, так и не смогла заставить себя перейти к активным действиям.

Я дала ей пятьдесят рублей — ее первое в жизни подаяние. А потом — шла и мучилась: может быть, не стоило этого делать, ведь, получается, я своими руками помогла ей перейти хрупкую грань между человеком социальным, испытывающим трудности, и маргинальным, побирающимся на улице. Может быть, стоило тогда, несмотря на вечерний час, отвести ее в ближайший храм, достучаться до сторожа и дозвониться до социального работника? Но ведь возможности людей, работающих в храме, тоже очень невелики…

Комментирует Ирина Малюченко, психолог, координатор православного кризисного центра «С верой в жизнь!» (г. Балашов):

— Я бы спросила у этой бабушки, в чем она нуждается помимо оплаты за коммуналку. Затем — попыталась бы выяснить, есть ли у нее дети или родственники, которые смогли бы ей помочь. Если она с ними в ссоре, возможно, я поговорила бы с ней о ее обиде на родственников, а может быть, после этого и взяла их координаты, чтобы связаться и расспросить, куда они пропали. Все равно часть проблем в ней самой и в ее психологическом состоянии. Скорее всего, ей захочется выговориться, рассказать о наболевшем. Это поможет ей очиститься и сделать первый шаг к разрешению своей жизненной ситуации. Затем я дала бы ей адрес и телефон пункта вещевой помощи, если таковой имеется. Такие пункты необязательно существуют при храмах — иногда их открывают общественные организации, волонтерские движения, и желательно, конечно, знать об их наличии и месторасположении в своем городе. Если же ничего такого нет, дайте адрес или телефон храма, в котором, как вы знаете, есть добровольные помощники по социальному служению.

На то, чтобы впервые в жизни выйти и просить милостыню, человека толкает прежде всего чувство отчаяния, одиночества, безысходности, в котором он находится. Это связано с острой нехваткой веры в то, что Бог поможет и не оставит. Скажите человеку о том, что можно помолиться простыми словами, попросить у Господа то, что ему необходимо. Ведь просьба никогда не бывает безответной, особенно к Богу.

Фото из открытых интернет-источников

Газета «Православная вера» № 15 (562)