Просто стать хорошим человеком

Притча о милосердном самарянине

Но суть не в том, как оценивает нас любовь — Божественная или человеческая. Суть в том, какие мы есть в целом, так сказать, объективно.

Преподобный Иоанн Лествичник, употребив образ лествицы в своей книге как образ духовного восхождения, указал на то, что восхождение это должно быть постепенным, последовательным. А с тем, кто пытается скорее достичь вершины, перескакивая при этом через одну, а то и через две или более ступеней сразу, чаще всего случается то же, что и в «обычной» жизни: он спотыкается и падает. Потому, в частности, что такая поспешность есть свидетельство гордости, которая, по Лествичнику же, и предваряет все падения.

И преподобный Исаак Сирин говорит о том, что между добродетелями есть «матери и дщери». И для того, кто пытается стяжать дщерь, не стяжав матери, искомая добродетель обращается во зло, в яд, который его отравляет. Как это проиллюстрировать на практике? Скажем, человек, живущий посреди мира, решает по примеру преподобного Арсения Великого «бегать людей и молчать». Забыв при этом, что упомянутый преподобный сначала достиг высокой меры христианского преуспеяния в миру, затем удалился в пустыню и поместился там в уединенном месте, а уже после этого предался подвигу безмолвия. Каков будет результат такого делания без рассуждения? Нет сомнения, что плачевный.

Или можно сказать о другом виде «перескакивания через ступени». Человек, не оставив явных, грубых грехов, начинает мечтать о «духовной молитве». Приобретает четки, садится на низкую скамеечку (так ведь сказано в славянском Добротолюбии!), дышит медленно, стараясь низводить ум вместе с дыханием в сердце. Итогом станет или оставление такого молитвенного делания ввиду его неуспешности (молитва, учит преподобный Исаак, должна быть сообразна с жизнью), или то бедственное состояние, которое отцы именовали прелестью.

Или еще… Святитель Феофан написал целую книгу о том, «Что есть духовная жизнь и как на нее настроиться». Книга замечательная, при всей глубине рассматриваемого предмета — очень ясная, доходчивая. И все равно: действительно понять, «что есть духовная жизнь», может лишь тот, для кого она стала опытом, кто на нее уже «настроился». Поэтому слишком часто приходится сталкиваться с тем, что люди не живут духовной жизнью, а имитируют ее, точнее — выдумывают, какой она должна быть, и этой выдумке следуют.

Игнорируемой оказывается очень важная реальность. Есть телесная жизнь. Что это такое, говорить нужды нет, поскольку любой живой человек не может этого не знать. Есть жизнь духовная, которую на деле знают очень немногие. Но «между» этими двумя жизнями лежит огромное пространство жизни душевной. И оно нуждается в том, чтобы быть возделанным и облагороженным.

Когда в семинарию приходит абитуриент, который не может вспомнить, какую последнюю книгу он прочитал (или вообще не может назвать ни одной прочитанной книги), для которого равно неведомы Троица преподобного Андрея Рублева и «Мадонна» Рафаэля, а музыкальные предпочтения ограничиваются репертуаром дискотечной площадки, ректор устало вздыхает. Если в монастырь приходит подобный послушник, не менее устало вздыхает наместник. Не потому, что так не хочется помогать молодому человеку в «ликвидации пробелов». А потому, что есть основанное на опыте опасение, что он так и не поймет, зачем ему «всё это надо». И ни хорошего священника, ни хорошего монаха из него не выйдет.

Откуда такая уверенность? Из того же опыта и из самой сущности христианства. Оно может быть воспринято человеком с развитым интеллектом, который поразится сокровенной в нем глубине, порой — даже не прочитав Евангелие, а просто услышав фразу из церковного песнопения (ныне уже покойный Егор Владимирович Яковлев, легенда советской и российской журналистики, побывав незадолго перед собственной кончиной на чьем-то отпевании на Светлой седмице, никак потом не мог успокоиться: «Смертию смерть поправ… Какая же в этих словах глубина!»); а может быть воспринято «простецом» с богатой жизнью сердца, развитой душой. Однако последнее стало такой редкостью в наши дни… А если нет ни развитого интеллекта, ни развитой души? То-то и оно.

Кого обычно называем хорошими людьми мы (именно мы, а не митрополит Вениамин)? Тех, кто… хорошо с нами поступает. Грубо, примитивно, но на собственной шкуре всё всегда понятней и доходчивей оказывается. Помог человек, когда мы нуждались в помощи, утешил, когда было плохо, не оставил, когда все оставили,— значит, он хороший. Простил нас, когда в чем-то его обидели, сделал добро, которого мы вовсе не ожидали, не предпочел свою выгоду нашей — просто замечательный. Разве мы в этом сможем усомниться? Так что это просто — понять, кто хороший.

Сложнее другое: узнать, насколько хорошие мы сами. Случайно выхваченное из разноголосого шума в общественном транспорте. Подвыпивший мужчина обсуждает с самим собой, чем порадовать (день праздничный) дочь и жену. «Дочке мороженое. А жене… что жене? Сам — подарок!». Кто из нас не разделяет этой счастливой уверенности? Редкий человек и в редкие моменты своей жизни.

И разве мы замечаем, как кто-то открыл рот, чтобы с нами поздороваться, да так и остался с открытым ртом, потому что мы прошли мимо, занятые собой? Или как наше слово кому-то причинило боль? Или как мы кого-то подвели? Или еще какие-то подобные мелочи? Всё то, что столь обостренно воспринимаем, когда кто-то поступает так с нами?

Как все мгновенно «переворачивается» в жизни, стоит лишь оказаться на «чужом месте»! Идешь вечером мимо темной подворотни и слышишь, что там кого-то бьют. Кого? Надо остановиться, посмотреть, помочь? Но подворотня темная, и время позднее, и милиции не видно… Да ведь у них там, в подворотне, свои дела и свои счеты наверняка, зачем мне туда лезть.

Но вот это тебя вдруг затащили в эту подворотню и у тебя отбирают то немногое, что у тебя было с собой: мобильный телефон, деньги. Или, может быть, ноутбук, который ты взял с работы, чтобы что-то дописать дома. И так хочется, чтобы случайный прохожий, звук шагов которого ты услышал, остановился, бросился на помощь, отбил тебя у негодяев. Или хотя бы закричал: «Караул! На помощь!». Ну почему же шаги так поспешно удаляются! Как можно быть таким бессердечным!

В этом-то вся «хитрость» и заключается — в умении поставить себя на место другого человека прежде, чем тебя подтолкнет на это место Господь. Поставить и понять, чего бы я на месте этого человека хотел, кого бы я на его месте счел хорошим. А потом «вернуться» назад и постараться самому стать хорошим для других. Все так просто: не делай другим того, чего не хотел бы себе и поступай с людьми так, как бы ты хотел, чтобы поступали с тобой (ср.: Лк. 6, 31). Настолько просто, что «не понимающий» этого никакого оправдания не имеет. Если, конечно, не слабоумен.

А ведь если взглянуть на нашу современную христианскую жизнь, жизнь людей в Церкви, то оказывается, что все-таки многие «не понимают». И странное открывается зрелище, странное, но такое привычное уже: «плохие» люди, которые пытаются стать «хорошими» христианами, оставаясь «плохими» людьми. Как это? Да очень просто!

Исповедоваться регулярно и всерьез, исследуя все до мелочей (особенно то, сколько раз попил воды после вечерних молитв, не перекрестился, проходя мимо храма, не обратил внимание в постный день на то, что на обертке значилось «может быть добавлен яичный порошок»), выстаивать продолжительные монастырские службы, исполнять не менее продолжительное молитвенное правило гораздо легче, чем менять себя. И святых отцов читать легче, и четки перебирать, и сопоставлять, как толковал притчу о неправедном управителе один экзегет и как другой. И учиться бесстрастию у аввы Пимена, который, глядя на драку, которую устроили в их монашеском общежитии некоторые нерадивые братия, полагал в своем сердце, что его там нет, тоже легче. Конечно, если бесстрастно нужно относиться к тому, что напрямую не касается нас.

А особенно легко при этом точно, основываясь на превосходном знании Священного Писания и отеческих творений, оценивать других — в чем они заблуждаются, в чем погрешают, что делают недолжного. И при том востекать день за днем к христианскому совершенству. Больше поститься, больше читать, больше молиться, чаще исповедоваться и причащаться.

И искренне не понимать, почему сердце остается таким пустым и холодным, почему так одиноко и бесприютно на душе, почему не утешает Господь, почему нет того чувства Его присутствия, которое составляло радость святых еще в этом веке?

Почему? Потому, что все святые были очень разными людьми, но при том — очень хорошими. И нам было бы хорошо с ними. Они помнили, что скажет Господь праведникам в последний день: Голоден был, и накормили Меня. Жаждал, и напоили Меня. Наг был, и одели Меня. В темнице был, и посетили Меня (ср.: Мф. 25, 36). И больше всего боялись, как бы их лично не упрекнул Он в обратном. И делали все, чтобы этого не произошло. А прочее — уже прикладывалось к тому.