Не за страсть, а за совесть

О взаимоотношении человека и власти, о том, что такое власть с точки зрения психолога и с точки зрения христианина, рассказывает священник Андрей Лоргус — ректор Института христианской психологии, клирик храма во имя святителя Николая на Трех Горах в Москве.

— Думаю, и то и другое. В христианской антропологии существует понятие «самовластие», и оно ставится святыми отцами, например святителем Василием Великим, на первое место в перечне фундаментальных черт, характеризующих образ Божий в человеке. Притом самовластие понимается в двух смыслах: как власть над собою и как вообще власть над тем, что Господь поручил делать человеку по отношению к другим людям.

То, что власть — от Бога, для нас, христиан, очевидно из Библии, правда, в большей степени из Ветхого Завета. Потому что Христос учил познанию внутренней духовной сути человека, а в Ветхом Завете Бог учил человека властвовать. Так, Бог повелевает Моисею, через тестя его Иофора, избрать себе помощников — стоначальников, десятиначальников, — обладающих нужными качествами: способных, боящихся Бога, людей правдивых, ненавидящих корысть (Исх. 18, 21). И среди этих качеств прежде всего — властные способности. Что такое «властные способности» по Библии? Это способность судить, потому что власть сопрягалась с ответственностью: если подчиненные преступают закон, он, властитель, должен судить и наказывать.

Самовластие есть часть духовной природы человека. Подчеркну: именно духовной, а не биологической: кто сильнее, тот и властвует — это присуще животному миру. Но естественно, что этот духовный дар исказился в результате грехопадения и потерял свое первоначальное достоинство. Поэтому в современном человеке способность властвовать и над собой и над другими носит страстный, поврежденный и даже ложный характер.

— Каковы функции власти в духовном понимании?

— Согласно тексту Ветхого Завета, при всей многогранности функций власти есть одно непременное условие: власть должна быть направлена исключительно на пользу людей — обеспечивать полноценную жизнь народа в духовном, в историческом и в материальном смысле. Если же власть обеспечивает только самое себя, то она уже порочна по своей сути.

— А с точки зрения психологии, можно ли понимать властность как свойство личности, позволяющее самоутвердиться?

— Самоутверждение обуславливается отсутствием реальной силы в человеке. Властность же в человеке появляется тогда, когда он обнаруживает в себе избыток силы. Слабый человек властителем быть не может, не должен, даже если очень хочет. И в этом смысле грех вносит огромный диссонанс, который проявляется в том, что слабый человек, не способный властвовать, к власти стремится, а человек, способный властвовать, не понимает в себе этой силы и от власти отказывается. Это парадокс и тоже, кстати говоря, грех: Бог дал ему талант быть начальником, а он этой ответственности избегает. Люди воспринимают его как потенциального лидера, чувствуют его разум и силу, стремятся к нему «под крыло», а он, не сознавая этих качеств в себе, отказывается ими повелевать. И наоборот, откуда-то «из подворотни» появляется некая неразвитая, слабенькая личность и говорит: «Давайте, идите все сюда, я буду вами командовать». И что? Простые граждане вынуждены согласиться: «Ну, ладно, командуй — ведь альтернативы нет».

К сожалению, в нашем мире тому, кто не обладает необходимым для полноценного властвования потенциалом, но очень стремится к власти, легко завоевать ее, потому что он согласен даже на фальшивое властвование. Он знает, что никуда не годится, но из кожи вон лезет, добиваясь желаемого. И это страсть властолюбия. В психологии это называется «гиперкомпенсация»: человек, который чувствует себя маленьким, хочет быть большим.

— А какие еще бывают негативные психологические мотивы тяги к власти?

— Часто человек стремится к власти из страха, что другие возьмут над ним власть. И эта фобия быть подчиненным, зависимым, униженным, оказаться в рабстве у другого преследует человека всю жизнь. И тогда человек, компенсируя это, стремится начальствовать над другими. На самом деле это невроз — патология, причем не только имеющая отношение к области психиатрии, но именно личностная, так как любые греховные страсти ведут к личностной патологии. (Это не психиатрия, а искажение смыслов, навыков и структуры личности, извращение характера.) Эта болезненная страсть заставляет людей во что бы то ни стало лезть вверх по социальной лестнице, но поскольку ими движет страх, то все их поступки мотивированы не возможной пользой и даже не деньгами, а именно властью как таковой. На что она будет использована, им все равно, главное, чтобы они были повелителями, а не ими повелевали. Такой человек опасен и с духовной, и с физической, и с исторической точки зрения, потому что он может вершить страшные вещи.

— Можно ли определить некий рубикон, по пересечении которого талант властности, заложенный в человека Богом, становится уже не даром, а порочным стремлением?

— Разделение между «добром и злом» определяется в данном случае не количественными показателями, а тем, с каким намерением человек изначально приходит к власти и какие намерения руководят им впоследствии. Бог не осудит властителя за допущенные им ошибки, если в числе главных движущих им мотивов было стремление к пользе людей, к добру, к созиданию нормальной, полноценной жизни. Но властителю, который из панического страха потерять власть уничтожал вокруг себя всех и вся, не простится.

— И все же можно вспомнить не так мало людей, которые стремились к власти не ради нее самой, а ради своего Отечества и народа; именно такие люди оставляли, как правило, добрый след в истории. Но насколько опасна была власть для них самих с точки зрения неизбежных личностных изменений? Какие испытания, какие угрозы для нравственного здоровья человека таит в себе власть?

— Даже «обычный» человек, совершив порой всего одну ошибку, всю жизнь не может ее себе простить. Неошибающихся людей не бывает, а платой за ошибки властителя становятся порой тысячи человеческих жизней, поэтому они могут стоить им самим колоссальных мук совести.

Но есть другой аспект: власть для правителя может являться искушением именно как власть, так как он находится в положении, когда вокруг него не возникает критического пространства, а есть некий вакуум; властитель лишен обратной связи. Нет никого, кто мог бы ему сказать: «А ты, брат, не туда полез», или: «Ты слишком самонадеян», или: «Ты обманываешься» — просто потому, что нет человека, стоящего на одной, равной с ним, социальной ступени. Нет пророка, каким был Нафан при царе Давиде. В результате властитель теряет способность критически себя воспринимать, его взгляд на мир искажается.

Еще одно искушение в том, что сама власть дает человеку такое яркое, всеохватное ощущение собственного величия и могущества, что он уже не может без нее обойтись.

— Вы имеете в виду, что существует зависимость человека от власти, как от какого-то наркотика?

— Конечно. Если человека опьяняют богатство, скорость, высота, то власть — гораздо более сильный наркотик, чем все названное. И прежде всего она становится наркотиком для человека, которому необходимо чувство полной зависимости от него других. Постепенно он теряет ощущение реальных пределов своей личности, у него стираются границы между желанием, возможностью, необходимостью и ответственностью. Ведь всякое его хотение может быть реализовано, что очень страшно. И если возникает некая иллюзия безнаказанности, если властитель думает, что он, в силу собственной исключительности, имеет право отступать от законов и норм, тогда происходит изменение его сознания. Власть, превратившись в наркотик, как всякий наркотик, искажает личность. Думаю, что это путь большинства людей, которые усиленно во власть стремятся и в итоге туда попадают.

Впрочем, мне доводилось встречаться с людьми, которые не испытывали такой пагубной зависимости от власти. Я убежден, что и сегодня в слое, который мы называем «элита, власть», есть люди, которые способны быть властителями почти бесстрастно. У них это получается, и, видимо, в этом их призвание. Чаще всего это люди публично неизвестные, занимающие видные посты на уровне среднего звена власти, но выше не стремящиеся. Они хорошо справляются со своими обязанностями, им это нравится, их любят именно как начальников.

— То есть Вы знаете людей, которых власть не испортила?

— В истории России можно найти немало таких образов. Достаточно красноречивый пример — Столыпин. Либерал-демократы называли его палачом, потому что он добился от государя военно-полевых судов и в буквальном смысле вешал всех экстремистов (так называемых террористов-бомбистов). Однако Столыпин был созидателем, очень много сделавшим для развития российских финансов, промышленности и, главное, аграрной системы. Столыпинские реформы — гигантский шаг в прогрессе России. При этом он не жаждал власти как таковой, она была нужна ему ради жизни страны, ради благоденственного и мирного будущего любимой им России. Именно Столыпин заставил Бисмарка и государя Николая II встретиться приватно и договориться о ненападении. И если бы Столыпин дожил до 1914 года, возможно, Россия не вступила бы в Первую мировую войну и история Европы и мира в целом была бы совершенно иной.

Другой пример — Александр II. Он был царем, который не только делал многое для процветания своего государства, но и действительно был правителем милостивым. Вспомним, что именно он добился упразднения крепостного права.

— А какими в принципе качествами должен обладать человек, чтобы власть не деформировала его личности?

— Во-первых, этот человек должен быть психически здоровым. Потому что люди психически нездоровые, как Гитлер или Сталин, становятся по-настоящему опасными, оказавшись во власти. Но кто их освидетельствует? Система выборов, существующая сейчас в Соединенных Штатах, позволяет выявить патологию уже на первом уровне выборной лестницы: кандидат должен пройти множество этапов, начиная от своего округа и далее. В России подобное было до революции, в III–IV Государственной Думе, когда выборы депутатов шли в три этапа через систему выборщиков. И этот вариант был, пожалуй, самым лучшим из всех политических выборных систем: человек поэтапно проходил длительную политическую обкатку, борьбу, был виден. После 1917 года такого уже не было: большевистские лидеры всю свою предшествующую жизнь скрывали. Так же было и в советское время, да и сейчас так: люди, рвущиеся к власти, выныривают вдруг из каких-то маргинальных структур — какой-то сговор — и он уже лидер, а все прошлое его стирается, и поди догадайся, кем он был и откуда он.

Во-вторых, идущий во власть должен обладать огромной щедростью и самоотдачей, стратегическим видением и дальновидностью, быть содержательным, развитым, образованным человеком и, конечно, иметь твердые политические взгляды. Долг правителя — нацеленность на будущее, на развитие собственной страны, народа, государства. Потому не выдерживают никакой критики лидеры, которых привлекают лишь какие-то сиюминутные темы и задачи.

— Монархия отстоит от нас так далеко, что, полагаю, все наши представления о ней очень недостоверны. Только по книгам я могу судить, что такое власть наследственная, и догадываться, какие личные качества воспитывались у детей царствующих особ.

Но можно предположить, что у человека, воспитанного в качестве наследника престола, не было потребности ничего никому доказывать. И именно это чувство собственного достоинства и позволяло ему смириться даже до смерти. Я вспоминаю потрясающий рассказ: речь шла о великом князе, который при Александре III служил в высоком чине в военном министерстве и отвечал за распределение армейских пенсий. Однажды к нему на прием пришел старенький артиллерийский капитан. И вот представьте: огромный кабинет великого князя, его адъютант из канцелярской комнаты входит через двойные двери, через высокий порог, докладывает о просителе. Стал старичок входить в эти двойные двери с порожком, а галоша у него с сапога и слетела. Великий князь подошел, стал надевать галошу ему, капитану. Адъютант стал старика тащить обратно в канцелярскую. Князь ему: «Не трогайте его, я сейчас ему помогу, и он войдет». Адъютант восклицает в сердцах: «Ваше Высочество, как Вы можете?!» — на что Его Высочество отвечает: «Я-то могу, а вот Вы — нет». Можем мы кого-то из сегодняшних властителей представить поступающим так же? Наверное, нет.

Монархию нельзя возродить на пустом месте, для этого должна существовать аристократия, а она была уничтожена физически. Аристократию нельзя создать, объявить. Нельзя позвать какого-нибудь нефтяного или алюминиевого олигарха и сказать: «Из ваших потомков в третьем колене выйдет будущий царь», потому что, извините, они с рынка, они — не аристократия.

Конечно, не может не быть разницы между психологическим состоянием законного наследника короны и победителя в схватке за власть. Одно дело, когда человек приходит для того, чтобы быть мэром города в течение четырех лет, и другое дело, когда он с детства и до конца своих дней останется Его Высочеством великим князем или же унаследует престол. Из него этого не вытравить: его можно убить, но его никогда не сделать простолюдином. Сколько его ни унижай — он будет служить в армии, он будет вытаскивать пьяных матросов из воды на своем вертолете, но он все равно — наследный принц.

— Вы хотите сказать, что при таком происхождении человека власть не сломает?

— Сломаться он может, ведь всякие происходят события. Тут уж как выпадет — история не церемонится. К примеру, выпадет на долю такого властителя война, стихийное бедствие или иная трагедия (может, даже личного плана), которую не всегда можно предупредить. Как пожар Москвы и одновременная смерть царицы Анастасии стали отчасти причинами патологической жестокости Ивана Грозного. Или восстание стрельцов, повлиявшее на психику юного Петра. Сломаться может любой человек, никто не застрахован от этого.

Но вот искушения власти — это то, чего можно избежать. Для этого у человека должна быть очень твердая внутренняя духовно-религиозная опора. Если таковой нет, то тогда ее может, вероятно, заменить некий собственный «нравственный закон».

— Какое значение имеет вера для человека во власти?

— В каком-то смысле верующему на вершине власти проще, но и сложней. У него в вере есть опора, твердый стержень. И еще очень важно для правителя, чтобы эта вера была единой и для него, и для его страны. Известны примеры, когда вера властителя был одна, а подданных — другая. Какое при этом может быть единство царя с народом? А без этого духовного единства очень трудно вести государство. Это хорошо понимал святой Владимир, потому и привел Русь ко Крещению.

Но другой вопрос: а каково человеку у руля власти без веры? Я думаю, что ему еще трудней. И здесь помочь ему может только интуитивная, спонтанная нравственность, основанная на неких общечеловеческих ценностях, при условии ее достаточной твердости.

— Что бы Вы сказали Вашему прихожанину или просто человеку, получившему какие-то возможности и собравшемуся на штурм вершин власти?

— Говорить надо для конкретного человека; если я этого человека и его страсти знаю, то могу как пастырь указать на грозящие ему опасности, но запретить не могу. Допустим, если человек в сердце своем носит ненависть к кому-то, скажу: «Тебе нельзя делать политическую карьеру до тех пор, пока у тебя в сердце ненависть, пока ты не научился прощать».

Сейчас иной жаждет власти, но людей не любит или боится, панически страшась откровенных, открытых разговоров, дебатов. А власть — это работа с людьми. И тому, кто идет во власть, надо ее любить — как систему управления, систему смыслов, систему стратегических целей. Человек, который идет на должность главы района или города и хочет строить дороги или бассейны — это хорошо, но если он идет работать в Думу и ставит задачей развивать спорт или воткнуть флаг на горном пике, то тогда его деятельность — лишь путь к реализации собственных амбиций. Когда во власти появляется человек, ставящий серьезные вопросы о взаимодействии людей, регионов, о развитии, о перспективах, то есть о власти как таковой, — тогда есть большая доля вероятности, что он будет правителем если и не праведным, то по крайней мере здоровым.

Если кто-то имеет искреннее желание потрудиться на поприще политики, в деле управления людьми, ему это интересно и он любит людей, любит общаться, работать с ними, — то почему бы нет? Я с радостью поприветствую это начинание и благословлю его. И такие люди есть среди молодежи. В Российском Православном университете Иоанна Богослова были ребята, молодые, но с огромными амбициями и немалыми талантами к общественной деятельности; из них могут еще вырасти отличные политики.

— Принято считать, что христианское отношение к государственной власти формулируется в главе 13 Послания к Римлянам: Всякая душа да будет покорна высшим властям, ибо нет власти не от Бога (1) и далее начальствующие страшны не для добрых дел, но для злых (3). У нас, русских, богатый опыт общения с властью, страшной отнюдь не только для злых дел. Как нам понимать эти слова апостола и как нам определить отношение к власти и к людям во власти сегодня, когда это так непросто?

— Это для русского сердца слова апостола очень болезненны, потому что, с одной стороны, мы хотели бы иметь любовь к власти, стоять плечом к плечу, защищая Отечество, а с другой стороны, мы очень любим вольницу. При наших просторах да при нашем неукротимом характере мы очень свободолюбивы и даже анархичны в какой-то степени. Поэтому жесткую власть мы не любим, а слабую — презираем.

Но я думаю, что апостол Павел прежде всего имел в виду, что без воли Божией эта власть никогда бы не была властью. То есть когда в советские годы мы молились о власти безбожной, кровожадной, злой, то молились, чтобы Господь ограничил ее во зле, наставил в добре и сократил ее дни, если изволит, или чтобы Он их утвердил, если это угодно Ему, против нас. Но эта молитва никогда не означала, что мы признавали эту власть благословленной Богом и выполняющей служение Божие. Слова апостола Павла мы всегда понимаем в том смысле, что Бог попустил быть этой власти сейчас над нами, а не в том, что она выполняет волю Божию.

Беседовала Татьяна Бышовец

Журнал "Православие и современность", №22 (38), 2012 г.