«Что Божиим Промыслом дано, всё то надо исполнять и тому подчиняться…»

Монахиня Амвросия (в миру Раиса Сергеевна Горбунова) уже тринадцать лет является насельницей подворья Свято-Успенского Пюхтицкого женского монастыря в Москве. Десять лет назад она стала монахиней обители, а до этого многие годы трудилась в Сретенском монастыре.

– Матушка Амвросия, расскажите, пожалуйста, как вы оказались в монастыре, что привело вас на Пюхтицкое подворье?

– На наше подворье я пришла, если можно так сказать, из Сретенского монастыря – так отец Тихон благословил.

Сестры Пюхтицкого подворья с архим. Кириллом (Павловым)

– А с чего же всё началось? Как вы познакомились с отцом Тихоном?  

– Отца Тихона (Шевкунова) я узнала еще до восстановления Сретенского монастыря. Это было в начале 1990-х годов. В церковь я не ходила и жила, как все тогда жили. И вот в это время меня постигла беда. Я долго не знала, что же мне делать. А одна знакомая как-то и говорит: «Поехали в Донской монастырь, я тебя с батюшкой познакомлю». Приехали, батюшка пришел, и я шепчу ей: «Он такой молодой, мне даже стыдно ему говорить о том, что моих грехов так много». А она мне: «Ничего-ничего, он хороший батюшка, он только что приехал из Печор». А я-то была тогда накрашена, в брюках. Думаю: «Кто меня такую примет?» Народа около батюшки много было, я стою в растерянности и всё думаю, что все нормальные женщины в платочках, а на меня и смотреть страшно. А отец Тихон меня подзывает – он, видно, заметил, что я стесняюсь. Подошла я, говорю ему, что живу так, в грехах. Он спрашивает: «Молитвы читаешь?» «Нет», – отвечаю я. Он мне всё рассказал – с чего начать, что сделать.

Потом вскоре меня уволили с работы: шел 1990 год, и меня сократили… А мне до пенсии оставалось немного доработать – не дали. Уволили меня, и я осталась вообще никому не нужная. Сын есть, но он живет со своей семьей; муж меня тоже оставил – так остался один Бог передо мной.

И вот пошла я в Измайлово – у нас там маленькая церквушка, где еще отец Иоанн (Крестьянкин) служил пять лет. Пришла, стою, а мне говорят: «Тут не стой, здесь батюшка своих принимает». – «А я чья?» – «Не знаем, – отвечают, – ищите духовного отца». Пришла домой, взмолилась: «Господи, надо искать какого-то духовного отца, а где его найти?» И вдруг вспомнилось… «Поеду, – думаю я, – в Донской… Может, тот батюшка будет моим духовным отцом». И отправилась туда. Приехала, женщины там посмотрели на меня и спрашивают: «Ты свободна?» – «Свободна». – «Можешь нам помочь?» – «Конечно». Дали мне тряпку, дали щетку, и с того дня я там два года во славу Божию трудилась. Вся такая счастливая, вся такая радостная, про все свои горести позабыла. И исповедовалась только у отца Тихона.

Светлана Ивлева. Первая служба в Сретенском монастыре

– Матушка, а вы помните первую службу в Сретенском монастыре?

– Конечно. Я к тому времени уже несколько лет в Донском монастыре проработала, и вот как-то слышу: стали поговаривать женщины, которым я помогала, что скоро, мол, отец Тихон перейдет отсюда. «Ой, – думаю, – Боже мой, куда же его переводят?» И вот 14 февраля 1994 года я утром собралась уходить, уже и пальто надела, вдруг раздается звонок телефона. Я стою в дверях и думаю: взять трубку или нет? И вспомнила, как отец Даниил (Сарычев) всегда говорил: «Вы к телефону подходите, а то вы строите из себя таких благодатных, а человеку, может, плохо, ему нужна помощь, вы же боитесь трубку взять. Если пустой разговор, скажите, что так и так – и положите трубку; а если серьезный – помогите». В тот раз знакомая мне звонила: «Поедем на “Тургеневскую”, там будет отец Тихон служить». Приехали. В тот день мороз был приличный – градусов двадцать с лишним. Идем по улице, заворачиваем за серый дом, смотрю: храм стоит. А я столько раз здесь была, а храма и не замечала! Подошли мы к храму, а там уже, как мне сейчас вспоминается, и женщины из Донского, и ребята, которые пели в Донском – они поначалу и в Сретенском пели. Слышу возглас батюшки: он начинает всенощную. И небо помню: сначала просто голубое, а потом уже позднее, черное со звездами – и луна светит. Я тогда написала: «Праздник Сретения Господа Бога и Спаса нашего Иисуса Христа. Нас не пускают в храм кочетковцы, но Господь нам дверь открыл. В этот чудный морозный вечер мы у храма на всенощной стоим. Луна, как свеча, освещала, и мороз был нам в радость тогда. А батюшка цветком гвоздички красной помазывал нас елеем». Так встречали мы праздник вот уже 20 лет назад.

Все мы за 20 лет постарели телом, а душою возросли. У меня тогда такое было чувство радости – никакой мороз не страшен.

Батюшка нас помазал, сказал, чтобы завтра утром мы оделись потеплее, потому что если нас кочетковцы опять не пустят, так чтобы нам быть подготовленными.

Вернулась я домой и стала звонить тем, кого в Донском видела и знала. «Так вот и так… – говорю. – Давайте батюшку поддерживать». А когда утром 15 февраля мы приехали, нас пустили в храм. А мы-то тепло одеты, нам и душно, и жарко, и так много колясок с детьми… Женщины, которые вместе со мной приехали, говорят: «Ты куда нас привела?» И правда, какой-то батюшка ходит в белом подряснике… Должен отец Тихон служить, а мы его и не слышим. Сгруппировались мы с правой стороны, вдруг – возглас отца Тихона. И у нас у всех улыбки на лицах. Но вот служба закончилась, вышел отец Тихон. А нас народу много собралось, и такие все радостные и счастливые. Батюшка всем объявил: «Мы сегодня разойдемся на неделю, а 25 февраля приходите все на всенощную. Приедут из Печор, и мы все вместе будем служить». Тогда приехали отец Стефан, Кирилл и Мефодий, отец Иоасаф – все батюшкины друзья по Печорам. Какую тогда службу отслужили! У нас даже кочетковцы спрашивали: «Это вы так молитесь?» – «Да, мы вот так молимся», – говорим. Отец Тихон на весь храм тогда сказал: «Отныне и до скончания века в этом храме будут службы и утренние, и вечерние».

1994 год

Мы стали в храм ходить и утром, и вечером. И все тогда трудились в храме, потому что у нас не было больше ничего. Надежда Федоровна занималась своей работой, Нина Васильевна – своей. Как-то отец Тихон говорит: «Надо нам комнату одну, мне уже Святейший благословил». Святейший-то благословил, а кочетковцы не отдают эту комнату. И вот в один день – и ведь не договаривался никто ни с кем – служба вечерняя закончилась, а никто не уходит домой. Вдруг батюшка вышел и спрашивает: «А вы что здесь все сидите?» Отвечаем: «Батюшка, мы видим, что вы здесь неустроенны. Как вас бросить на них-то?» – «Да, вы правы, – говорит, а потом каждому: – Ты читай Евангелие, ты – Псалтирь, ты – Иисусову молитву». А сам ушел. Отец Тихон, оказывается, стал тогда звонить Святейшему, а Святейший ему говорит: «Оставайся ночевать. Занимай ту комнату. Надо с чего-то начинать». Вот так мы начали. Кочетковцы давай звонит в милицию: мол, народ не уходит. А мы все в храме стоим и молимся. Борьба тогда шла чуть ли не до 12 ночи. Потом батюшка вошел в храм и сказал: «Комнату мне освободили, дали мне ключи. Идите все домой, я вас благословляю, а я буду здесь ночевать».

Разошлись мы тогда, а утром все опять пришли к храму. Батюшка говорит: «Я переночевал, всё хорошо, теперь у меня есть комнатка». Он в этой комнатке прожил неделю, а потом ему дали и другую.

Помню еще, что, когда мы в Сретенский перешли, нам говорили: будет у нас приход. А я-то думала, что будет монастырь, и вроде бы расстроилась: «Ну вот, там монастырь – а тут приход». А потом сказала себе: «Ничего страшного, где батюшка, там и ты будешь работать!» А через три месяца объявили, что мы являемся подворьем Псково-Печерского монастыря. И батюшка наш вскоре стал уже игуменом Тихоном.

Раиса Сергеевна Горбунова на раздаче запивки и просфор после Причастия

– Какими были первые годы в монастыре?

– Был однажды такой случай. Я тогда покупала по два-три батона хлеба: не было времени готовить, целый день в храме, только вечером домой приезжала, часов в 11–12 дома попью воды с хлебом, а утром опять в храм. И как-то получилось, что у нас служба была, на которой надо хлебушек вином поливать и раздавать. И вот Саша бежит ко мне и говорит: «Раиса, у тебя хлеб есть?» – «Да». – «Давай скорее». Я ему все три батона и отдала. Тоже Божий Промысл. Надо же мне было в тот день купить эти три батона. Он этот хлебушек порезал, а у меня радость в душе, думаю: «Господи, какое же счастье, что весь храм кушает хлебушек, который я купила». Сама я тогда только воцерковлялась, и для меня это очень важно было.

Постриг монахини Амвросии в Пюхтицком монастыре. 14 марта 2003 г.

А потом Саша как-то приходит и приносит мне целый пакет: «Это тебе». – «Как мне?» – спрашиваю. – «Ты же мне тогда дала три батона». – «Ну и что…» – «Нет, – говорит, – я в просфорне работаю, у нас там оставалось тесто, и я сделал тебе вроде батончиков хлебушка». Я так растерялась, поделилась с теми, кто тогда в монастыре был, а два маленьких батончика с собой взяла. Пришла домой, достала этот хлебушек – и есть-то его не могу: у меня слезы градом. «Что же, – думаю, – ты мне за хлебушек такой дал, что я его не могу даже вкусить – плачу и всё». Благодатное такое время было. А Саша тогда учился еще и в институте, а у нас сторожем работал. Господь давал ему такие силы, что он со всем управлялся: у нас работал сторожем, в Даниловом – в просфорне, и в институте еще учился.

После пострига в Пюхтицком монастыре. 14 марта 2003 г. (монахиня Амвросия справа)

– Мать Амвросия, а что еще вспоминается?

– Мы с отцом Митрофаном очень дружны были. Только я разговорчивая, а он, наоборот, молчаливый. И вот помню 3 июня, на Владимирскую, я, довольная, храм убрала, а потом смотрю: народ идет и идет – меня уже и затолкали. Попятилась я назад и говорю: «Саша, что происходит?» А он: «Праздник у нас сегодня большой». Я вышла из храма, а обратно и не войти туда – просто не пробиться. Это было что-то потрясающее! А после опять наступили обыденные дни.

Отец Тихон с прихожанами. 1990-е годы. Раиса Сергеевна Горбунова в синем плаще

Время идет, и вот отца Митрофана готовят к постригу. Я в монастыре, а толком и не знаю, что происходит. Уже и Пимен там послушником бегает, и Петя, и Владимир тоже. Вдруг мне батюшка говорит: «Вымой как следует храм, потихоньку всех выводи после службы и стели дорожку». А потом говорят: «Сейчас будет постриг Саши!» А я никогда не видела пострига. Его спрятали туда, где книжную лавку мы сделали, где кочетковцы раньше были. Я дорожку расстелила и полотенчико постелила. И, когда свет погасили, выходит отец Митрофан, Царствие ему Небесное… Я этого чуда никогда не забуду! Верите, вышел ангел! У него были такие пшеничные волосы и белая сорочка… И вот он стоит, ждет… У меня слезы, и все плачут, потому что стоял ангел. Батюшка слова какие-то произнес, и тут монахи подходят, а монахи приехали из Псково-Печерского монастыря: Мефодий, Кирилл, Иоасаф – они часто к нам приезжали. Накрыли они его своими мантиями, и начались песнопения, а он ползет, потом опять, потом подходит к батюшке. И его спрашивают: «Готов ли к этому? Готов ли к этому?» – и ножницы бросают. Он поднимает, а мы – все в слезах. Не могу я этого забыть. Так вот его постригли и назвали Митрофаном. И он стал у нас первым монахом, потом постригли Пимена. А потом Анатолия, который позднее пришел.

Отец Митрофан до священства говорил, что всё бы ничего, но только боязно батюшкой быть. «Почему?» – спрашиваю. «Там же, – отвечает, – исповедь, а я исповедовать совсем не могу, для меня страшнее всего исповедь». Прошло время, и его Святейший рукоположил. И вот как-то после Пасхи народ толпится на исповедь, меня почему-то вперед проталкивают. Спрашивают все, кто будет исповедовать, но пока никто ничего не знает. И вот выходит отец Митрофан – и я стою перед ним. Он и говорит: «Раиса, надо же, я с тебя начинаю первую исповедь».

Дождь на перенесение Владимирской иконы в Сретенском монастыре в 1995 году

– А вы помните 1995 год, когда приносили икону Владимирскую?

– Как же, этот случай особый! Можно книгу писать об этом, но я только вкратце скажу. В апреле, до приезда иконы, пришли к нам в храм специалисты и сказали: «Мы вашу книжную лавку закрываем на четыре месяца». И заняли они эту комнату, провода туда протянули. Ведь Матерь Божию будут привозить, и они должны были создать запасник такой же, как тот, где хранится образ. Икона древняя-предревняя, и ей нужен микроклимат такой же, как там. Делали установку четыре месяца, а потом приехали еще специалисты и привезли много-много цветов – лилий. Постамент был примерно 3–4 метра в высоту, и все поручни были в цветах до самого верха. В один день приехало много высокопоставленных людей. Отец Тихон рассказывал: «Я им говорю: “Вы стоите перед Матерью Божией, вы можете о своем попросить, помолиться”. Но тогда был еще 1994 год, и люди эти не решались перекреститься. Видя это, отец Тихон им сказал, что можно просто попросить Матерь Божию, что Она сейчас, как никогда, слышит всех. И спустя некоторое время один из этих людей сказал отцу Тихону, что у него была жена при смерти, и он попросил у Матери Божией: “Помоги моей жене, она от рака умирает”. И потом доктора были в изумлении, потому что рак отошел от нее, она осталась жива; они жили вместе еще лет двадцать, а может быть, еще и сейчас живут и здравствуют, и дай Бог всем здоровья!

Владимирская икона Божией Матери в Сретенском монастыре. 1995 год

А потом уже и служба началась вечерняя, а народ всё шел прикладываться. И такой сильный дождь лил – он начался еще до молебна. У меня и фотография есть, как все с зонтами идут прикладываться через главный вход. И это было до 12 ночи. А потом батюшка говорит: «Надо бы закрыть храм!» И правда, ночь уже. А очередь-то шла от «Детского мира», и все под зонтами, и дождь проливной идет, и мокрые уже все, и всё равно идут. Я всех встречала, они всю ночь шли. И все прикладывались.

Утром мне отец Тихон говорит: «Приедет Святейший, отслужит Литургию, и сразу же все уедут и икону увезут!» Так и увезли ее. И когда машина уехала, то я в дверях встала, и вдруг со стороны, там, где придел Иоанна Предтечи, буквально влетела толпа народа. Я говорю: «Куда вы? Куда вы? Матерь Божию увезли», но меня никто не слушает, все поднимаются на эти ступеньки, кладут по три поклона и прикладываются. Знаете, я когда всё это увидела, то просто разрыдалась, и говорю: «Господи, Матерь Божия, Ты же с нами…» Ведь не может человек целовать стекло, не может, а люди с таким благоговением подходят, поклоны кладут, целуют это место. Тут был один священник, я к нему подбегаю и говорю: «Батюшка, благословите людям хотя бы по цветочку давать – на память». Он говорит: «Конечно». Я к людям возвращаюсь и говорю: «Матерь Божия вас благословляет. Всем по цветочку». Подходят, всем даю по цветочку. Отрываю и даю. А люди шли, и шли, и шли. Уже одну половину раздала, вторую раздала, а народ всё идет и идет. До 6 часов народ шел. Потом батюшка сказал погодить пока, потому что вечерняя служба в 6 часов: «Когда служба закончится, ты продолжишь». Служба была простая, закончилась скоро, и опять народ пошел. Я давай опять цветы раздавать. И раздавала я их ровно до 12 ночи. В 12 ночи даже и наверху цветов не осталось, остались только от хвои лапочки. Тут приходит молодой человек и говорит: «А мне можно хоть какую-нибудь веточку?» А я ему отвечаю: «Если вы достанете там, наверху, то мы с вами поделимся». Он достал веточку. Весь постамент остался просто оголенный, ни одного цветочка. Всё люди разобрали. Это было просто чудо какое-то.

Когда всё прошло, уже убрали постамент, даже неделя уже прошла, входит в храм молодой человек, военный. Видит, что я в халатике, подходит ко мне: «Вы здесь работаете? А вы были, когда Матерь Божию приносили?» – «А как же, – говорю, – всё при мне было с самого начала и до конца». А у него в руках огромный букет цветов. Он попросил принести вазу, а потом просит: «Покажите, пожалуйста, где Матерь Божия стояла, именно то место». Я прикинула, где икона стояла, и показала это место. «Можно, говорит, – я поставлю эту вазу прямо здесь, ни в каком другом месте, а именно здесь?» Эта ваза стояла, пока не стали увядать цветочки. И все меня спрашивали: «Что это ваза посередине храма стоит?». Правда, это было не посередине, а с левой стороны за колонной, где Владимирская Божия Матерь. И я говорила всем, чтобы не трогали эту вазу. И она стояла на том месте, я относилась к этому благоговейно, так как, скорее всего, думаю, человек этот получил особую помощь. И многие тогда говорили, что получали исцеление.

Храм в честь Сретения Владимирской иконы Божией Матери Сретенского монастыря. 1995 г.

– А каким был храм в первые годы?

– Конечно, храм был очень запущенный, даже какой-то черный стоял. Мы, помню, с Тихоном Ивановичем лестницу принесли, начали паутину снимать. Я говорю: «И как кочетковцы вообще могли молиться в паутинном храме?!» Все фрески были черными. Когда отец Тихон начал служить, с февраля месяца, к Троице наш храм стал просветляться. Я еще очень хорошо запомнила, когда к нам из Печор привезли много икон. Это и Николай Угодник, и Матерь Божия, потом Троица Святая – они все сейчас на колоннах висят. И привезли еще мученика Корнилия из Печор – такая длинная икона, во весь рост. Вообще темна-темная, ни лика не видно, ничего, только ободочек нимба, сделанный из металла, а лика будто и вовсе нет.

Сотрудники трапезной в первые годы после открытия Сретенского монастыря

И Пасха первая была, конечно, незабываемая, потому что для всех это было всё по-новому. Вот и тогда сделали маленькие такие сэндвичи на палочках, кипяточек был горяченький, какао, чай и кофе. И все выходят из храма, и у всех глаза горят, удивляются: «Как так нас к столу приглашают!». Столько радости, столько счастья было у людей, когда они этот глоток горячего кофе или чая выпивали и этот маленький сэндвич брали.

И вот наступает Троица. Батюшка из Рязани привез березок, травки. Мы всё по храму расставили, расстелили, всё очень хорошо устроили. Вечером закончилась служба, а утром один из недоброжелателей выходит с подушкой, и еще нож у него огромный был. «Ну что, – говорит, – Пасху встретили? А теперь встречайте Троицу». И так в подушку этот нож раз, два, три – пух полетел по всему храму, и все березки стали белыми. Я побежала: «Батюшка, посмотрите, что они творят». А он как всегда в дверях встал, скрепился так и говорит: «Разве бес потерпит прздник?! Не переживайте. Давай, кто у тебя там есть в помощники, быстренько всё собирайте и на улицу выносите. Без шума, потихонечку уберем всё». А сам уже дал команду в Рязань, чтобы к вечеру привезли всё свежее. Когда машина приехала, мы опять все березки поставили, положили травку, как будто вообще ничего и не случилось. А времени уже было 2 часа ночи. Мы с помощницей легли на улице – забора у нас тогда еще не было, и там бездомные иногда у нас ночевали, ложились на травку, – так и мы с ними тогда прилегли и так хорошо поспали. Частенько теперь вспоминаем, как же было хорошо.

Потихонечку-потихонечку благоустраивались. Батюшка занял место, где у него кабинет был, трапезную небольшую сделал и кельи. Приехал отец Макарий, Царствие ему Небесное. Потом приехали к нам Лука с Клеопой, два мальчика – Саша и Роман, еще приехал отец Аркадий. Вскоре появился отец Гавриил, наверное, в 1996 году, в цветной рубашечке, такой симпатичный парнишечка, здоровенький такой, крепенький. Батюшка ему и говорит: «У меня дворника нет, мети двор». Он взял эту метлу и давай мести. И всё у нас было чистенько, всё было ухожено, и все при деле.

С отцом Гавриилом

Так я уже три года отработала. Рождество Христово, Крещение… Воду надо наливать, а все дерутся. Батюшка встал и говорит: «Кто хоть слово сейчас произнесет, тот домой принесет простую воду», – и все замолкли. «Берите крещенскую воду с Иисусовой молитвой». Все набрали воды, мы убрались, и я стою, вздыхаю, а батюшка мне: «У тебя когда смена?» – «Да вот как раз моя смена, я и тружусь». – «Хорошо. А как всё уберешь, потом ко мне наверх поднимешься». Взяла я наутро свои тряпки, взяла ведра, щетку и отправилась наверх. Прихожу, меня встречают Гавриил с Ваней: «А что это ты с ведрами пришла?» – «Убираться», – говорю. «Да нет, у нас Надежда уже убрала все». – «А что же это мне батюшка сказал наверх подниматься?» Они засмеялись: «Нам батюшка сказал, что к нам придет квалифицированный повар». – «Да с чего он это взял?» – говорю. А потом вспомнила: когда-то мне помогала Зоя Александровна, в Печорах она была духовным чадом отца Иоанна (Крестьянкина), такая она интеллигентная, трудновато нам с ней было, но всё равно мы вместе убирались, друг друга терпели. И вдруг она мне говорит: «Я так полы мыть не могу, как ты моешь». «Ну, – я говорю, – пойдем к батюшке, спросим, как он скажет, так и будет». И мы с ней вдвоем отправились к батюшке. Батюшка нас встречает, смотрит на нас и спрашивает: «Зоя Александровна, а вы кем в миру работали?» Она говорит: «Я вообще-то зубной врач, но детский, детишек лечила». «А вы?» – у меня спрашивает. «Батюшка, вообще-то я повар, но у меня как-то так жизнь сложилось, что мне не пришлось в ресторане работать: муж туда не пускал. В столовой работала, а там что? – Щи да каша». Ни на этом всё вроде бы и закончилось. Только он запомнил, что я работала поваром, и взял меня потом к себе. И я осталась при батюшке: готовить, прислуживать, убираться. Юра и Ванечка мне помогали.

Но враг, конечно, никогда не успокаивается, всегда везде как Господь с нами, так и враг всегда здесь. Борьба эта вечна, но мы знаем одно: Господь сильнее всех на свете.

И вот заболели у меня руки. Ни с того ни с сего прямо пошли пятнами. Я говорю: «Батюшка, что же мне делать? Посмотрите на мои руки». Он как посмотрел, всё понял: «Я пошлю тебя в больницу, там тебя полечат». К какой-то монахине я потом поехала, она мне мазей дала, и вот я бинтовалась. В это время Ваню и Юру одевают в монашество, стали они Гавриил и Макарий. Жизнь шла, а я всё с этими руками.

Тут уже и лето наступило, и батюшка нас благословляет в скит, в Ступино. Отправились туда. Батюшка говорил, что помолитесь, мол, там. И так я с этими руками там молилась, пока руки не прошли. Батюшка каждый раз приезжает: «Ну-ка, покажи руки». А руки вроде заживают, а потом опять вспыхивают. И знаете, они у меня до сих пор болят. Но главное, претерпевать всё надо, а мне не забывать. Так вот я пробыла там лето. Дело уже к зиме, меня батюшка опять к себе вызывает: «У меня никого нет, давай приезжай, помогать надо». Я опять к нему приехала, зиму отработала, а на весну он меня благословил в общую трапезную: «Там тоже некому работать, а здесь мне Гавриил поможет».

Ступино. 1998 г. Раиса Сергеевна Горбунова в темном платке крайняя слева

В трапезной был отец Никандр. Там тоже свои печали были. Почему-то подумали они, что я кого-то сместить хочу. Понятное дело, вражья сила, но тяжело всё это слушать. Я к отцу Тихону: так вот и так. И он мне на всю жизнь сказал: «Никого не слушай, слушай только Господа Бога и работай».

Я и трудилась, как могла. Потом батюшка вдруг благословляет меня ехать в Иерусалим. Мы отправились на второй день после Пасхи в Иерусалим на неделю. Вот так батюшка дал мне недельку отдохнуть. И что же? Я приезжаю, и мы начинаем дружненько так работать. Работали мы какое-то время, а потом всё изменилось…

У меня все события перед Рождеством совершались, и вот батюшка вызвал меня как-то и говорит: «Ты пока посиди дома, не показывайся здесь, а потом мы после праздника что-нибудь решим». Я поехала домой, ходила в свой маленький храм в Измайлове, и всё не знала, куда мне деваться: поваром я уже побыла, в храме уже другие женщины убираются. И вот наступает Рождество Христово. Вечером 8-го числа зашла я в магазин, чай купила, конфеты и пошла к батюшке. Он меня принял и говорит: «Ну что, Раиса, благословляю тебя в монастырь». Я говорю: «Как в монастырь?» – «Вот так, в монастырь, в Пюхтицкий». Я говорю: «Давно я просила у вас туда съездить, а вы меня не благословляли, говорили всё в Почаев да в Почаев». А он мне: «Монастырь находится через дорогу, иди к игумении Филарете и живи там».

У меня, конечно, как говорят, сердце в пятки улетело. А батюшка меня благословил крестом раза три и сказал: «Иди с Богом!» Я вышла, постояла на лестничной площадке, никак прийти в себя не могу: ведь монастырь! А батюшка еще мне подсказывает: «Ты сразу не ходи, а позвони и скажи, что я благословил! А потом, когда матушка скажет, когда тебе прийти, тогда и придешь!». И вот спускаюсь я вниз, а там отец Амвросий, Лариса… Чай пьют и смотрят на меня. Лариса говорит: «Что с тобой? У тебя лицо так изменилось! Что тебе отец Тихон сказал?» Я про себя думаю: «Что они могут в моем лице видеть? Я сама-то ничего не понимаю». Ничего я тогда не сказала, но, по-моему, отец Амвросий знал об этом. И так ушла я, никому ничего не говорю, а сама звоню матушке. А матушка говорит: «Приезжай!»

Послушание в скиту Юдино

– Да, я приехала на Татьянин день, 25 января. Меня встретила матушка и пригласила меня на трапезу, а после я пошла работать. И так я, приехав к 11 утра, до 11 вечера работала, а потом матушка сказала: «Пойдем, я покажу, где ты будешь спать». Мы идем, а я спрашиваю: «А много сестер будет в келье?» А она вроде бы как не слышит, а я про себя думаю: «Какая тебе разница? Это ли главное? Иди, говорю себе, помалкивай!» Идем вниз куда-то по коридорам, ведет она меня в какой-то подвал… «Что будет, – думаю, – то будет». И вдруг запахло валерьянкой, а матушка говорит: «Здесь медпункт, здесь ты пока что поживешь». И ушла. А я осталась в этой келье: кроватка, ящик с лекарствами и Матерь Божия. Встала я на колени и говорю: «Благослови меня, Матерь Божия! Благослови меня, грешную!» Было холодно, батареи холодные. Так и прилегла в курточке. Вскочила в 6 часов и пошла на полунощницу. Первую неделю мыла посуду, а потом меня уже меняли: неделю была поваром, а другую неделю – трапезницей. Проработала я так месяц с утра до вечера без выходных. Матушка приехала, я спросила у нее выходной, и она, конечно, дала. Но всё как-то ничего не получалось, всё как-то урывками. И тогда говорю я себе: «Вот ты читала жития святых. А как они приходили в монастырь? Вот и всё, вот и ответ, и ничего не спрашивай больше!» И дальше стала работать. Я по природе энергичная, неунывающая, потому всё хорошо!

Приезжал как-то архиерей, матушка спрашивала: «Что будешь готовить?» Я быстренько меню сочинила, всё-таки у меня опыт был; конечно, отец Тихон меня многому научил, по гроб ему благодарна. Вот так я влилась в этот коллектив. Вначале на меня все сурово смотрели, ведь в возрасте, уже шестьдесят. Но я помню, как Святейший говорил: «Раз Господь меня благословил, значит, и даст силы!» Вот и я вспоминала и себе так говорила, так потихоньку влилась в работу, и работала три месяца. Проходит время, наступает праздник Пасхи, и матушка нам говорит: «Сестры, давайте поедем по святым местам!» Сколько было радости, сколько было счастья, я даже передать не могу! А на Благовещение-то мне уже надели платочек и четки дали, и так всё было хорошо, как будто мое сердце разрывалось от счастья! А в поездке везде нас встречали, угощали.

Послушание в скиту Юдино

А потом мы вернулись. Я опять в медпункт свой (так я там и жила; и в холод, и в любую погоду меня Господь согревал). Вдруг стук. Старшая входит и говорит: «Матушка сказала, чтобы ты в 10 утра была готова с сумкой. Она тебя будет ждать около трапезной». Я села на кровать и думаю: «Господи, помилуй!».

Я, как правило, вставала в 6 часов. Так и в тот день: сначала на полунощницу, а потом пошла на кухню, и вижу, что я сегодня должна готовить обед. И тут заходит матушка и строго спрашивает: «Почему ты тут? Тебе разве не сказали быть со всеми вещами? Ты готова? Снимай фартук и быстро в машину!» А когда ехали, я всё рассказывала ей, что с детства не люблю за город ездить. А матушка отвечает: «Да не бойся, ты там хозяйкой будешь!» – «Какой хозяйкой? Где хозяйкой?» Приехали мы в Юдино, где я сейчас нахожусь, и она меня благословляет на молочку. «Матушка, я никогда коров не доила, никогда в деревни не жила!» А она благословляет: «Какие коровы? Молоко перерабатывай». – «Так я никогда не делала творог!» – «Ничего, научишься!» Ну, думаю, раз Господь благословил, то и научит. И научил.

Послушание в скиту Юдино

Я шесть лет работала на этой молочке, да и возраст сказывался: мне уже 66. Я позвонила отцу Тихону и спрашиваю: «Батюшка, я имею право матушке сказать, что я уже не в силах столько молока таскать и творога, ведь без выходных». А батюшка отвечает: «Если матушка благословит, значит, переведет, а если нет, то можно умереть на послушании!» Больше разговоров не было, и я приготовилась: пусть уж как будет. Но матушка смилостивилась и сказала: «Я подумаю, я тебя переведу!», а так как не было места, куда меня перевести в скиту, она отправила меня опять в Москву…

– И вы снова оказались в Москве?

– Да, она отправила меня в Москву, в книжную лавку. Я помолилась: «Господи, благослови меня, грешную». Ну что там: один, два плюс три… Прибавим, отнимем и так вот по шутке, по шутке. Ничего, научилась быстренько. А потом она опять меня вернула, по моей просьбе уже… Матушка мне дала лучшую келью, потому что до этого я жила на скотном дворе, у меня там кельюшка была два с половиной метра, я и тому была рада, но скотный двор есть скотный двор, а здесь так цивильно. Все, помню, очень удивились, что меня так Господь вознаградил, такой кельей большой. А я, как всегда меня батюшка учил, как все святые поступали: «Не прилагай сердца к тому, что имеешь». И я старалась не прилагать и думаю: какие времена грядут, не знаю, поэтому надо быть всегда готовой ко всему. Вот сегодня так, а завтра так.

И ведь так оно и есть. Я свою жизнь вспоминаю. Сколько мама моя пережила с детьми без мужа (папа очень скоро, как его призвали, погиб, одно письмо только получили). Иногда, помню, приду из школы, вся в слезах, говорю: «Мама, опять меня вызывали, опять ругали, ты такая-сякая…» Меня даже в пионеры не принимали, потому что говорили: «Да это верующая, она вообще ничего не соображает, какая она комсомолка». Меня и в комсомол не приняли, никуда не приняли, но я по своей натуре всегда общения искала. И вот уже в 16 лет говорю: «Мамочка, прости меня, я уже не могу», – взяла крест и отдаю ей. Она так горько заплакала и говорит: «Что же ты дочка так, я тебя в храм водила, в Почаев возила, а ты испугалась». А я: «Да не испугалась, просто стыдно мне, надо мной все смеются». Я уже выросла, мне уже 17–18 лет было, и у меня потом получилась такая очень горькая жизнь. Мне сейчас 73 с половиной, и вот я вспоминаю те 30 лет, когда я с 20 до 50 жила без Бога, очень тяжело, но все-таки материнская молитва оказалась такой сильной, что она вымолила меня.

Так вот всё вспоминаешь и думаешь: «Боже мой, как мы все выросли за эти 20 лет!» Господь сохраняет всех нас. И мы бы давно уже не жили, если бы Господь нас не сохранял во всей нашей жизни. А что Божиим Промыслом дано, всё то надо исполнять и тому подчиняться, а с самодеятельностью своей не выступать!