О, если бы ты был холоден или горяч!

Постепенно, с опытом христианской жизни, мы все более осознаем ценность «царского пути» - соблюдения умеренности в «подвигах», естественной, без надрыва жизни во Христе. Только, увы, даже в умеренности легко бывает впасть в крайность.

Году на… на каком-нибудь нашего воцерковления мы наконец-то понимаем, что «правило для человека, а не человек для правила» - и с похвальной умеренностью устанавливаем себе вечернее правило в один земной поклон во всю кровать.

Профилактика тщеславия, гордой прелести и вообще – настоящий, духовный подход к христианству!

Осознав, методом проб и ошибок, что бесполезно и даже вредно мирянину пытаться жить по монастырскому уставу, легко прийти в иную крайность, пренебрегая уставом вообще. Здорово, когда человек понимает, что его спасение не в точно отмерянном числе поклонов, а в любви к Богу и ближним. Вопрос лишь в том, насколько живуча бездейственная любовь. Есть в слишком простом христианстве проблема, на мысль о ней меня навели наблюдения за своими детьми.

Дело в том, что у них стараниями родителей, бабушек и друзей семьи всевозможные куклы-пупсы-мишки-зайки занимают несколько коробок. И очень заметно, что степень их привязанности к той или иной игрушке весьма не велика. Сегодня в фаворе зайка, завтра пупс, а послезавтра оба валяются под кроватью. Между тем, мои ровесники и те, кто постарше, порой и во взрослом возрасте помнят одну-единственную детскую куклу. Это я не к тому, что счастье – в голодном детстве времен дефицита, а к тому, что слишком мало ценится то, что легко дается.

Другая опасность слишком широкого толкования слов апостола Павла «все мне позволено, но ничто не должно обладать мной» - это замутнение представления о Боге как Спасителе. Часто именно попытки в чем-то себя ограничить дают понять, насколько ты не в состоянии потерпеть и малого стеснения, насколько «без Бога не до порога». Есть, конечно, и всевозможные смиряющие жизненные обстоятельства: накричишь на домашних, например, и также придешь к выводу о собственной ограниченности. Проблема лишь в том, что чаще приятней нам вывод об их ограниченности.

Конечно, фраза Честертона о признаке человека со здоровой душой: «трагедия в сердце и комедия на уме» - это прекрасное лекарство от чрезмерной серьезности новоначальных, которая дает такой простор самомнению. Главное, в нашей внешней «комедии», в нашем христианстве радости о Господе Воскресшем не терять сердечной трагедии, помнить о Господе, нашими грехами распинаемом. А это сложно.

Еще очень сложно помнить о том, что «царский путь» - это лишь предохранитель от прелести и тщеславия, от фарисейства. Если в нас нет горения первых христиан – это не значит, что истовость нынче совсем ни к чему. Она ни к чему нам, чтобы не загордиться. А не чтобы свысока посматривать на чужую «ревность не по разуму».

Часто вызывает не слишком христианское чувство насмешливой снисходительности вид особо истовой девицы, елейно воркующей: «Батюшка, спаси Господи!». А, например, истории про священника, отца восьмерых детей, одетых в обноски, который категорически не принимает денег, пожертвованных лично ему и его семье, мы слушаем, снисходительно приподымая бровь.

Разум там или нет – определит их духовник, а мы в своих оценочных суждениях часто рискуем впасть лишь в новый вид фарисейства: «Несьм якоже прочие… ханжи, обрядоверы, неофиты, или как вон тот неразумный. Не бью поклоны, помню о Боге за экраном компьютера, а не тупо вычитываю правило, не подаю напоказ нищим. И вообще не подаю. Ибо начитан и знаю, что «милостыня да запотеет в руках твоих, прежде, чем ты узнаешь, кому даешь». Аминь».

Не обнаружить бы однажды, что наш пост-неофитский «царский путь» - лишь теплохладность, о которой сказаны страшные слова Откровения: «О, если бы ты был холоден или горяч! Но как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих».