Несвои свои

Я вспомнил об этом случае в связи с недавней историей про освобожденных полицией уроженцев Средней Азии, которых хозяева (тоже выходцы оттуда, но уже с российскими паспортами) держали на положении рабов в одном из московских продуктовых магазинов. СМИ сообщают жестокие подробности про дела, которые творились в цивилизованной вроде бы столице России (http://www.vesti.ru/doc.html?id=948058). Современных рабов (точнее, рабынь) после смены часто избивали, ломали им пальцы и даже насиловали, а их детей отбирали и отправляли неизвестно куда. С некоторыми это длилось по десять лет.

Эта история вновь подтверждает: в Москве фактически уже появились очаги совершенно чуждой, инородной для нее культуры. За постсоветские годы из-за перенаселенности и размашистого и бездарного строительства столица потеряла свое лицо. Она стала гигантским, обезличенным мегаполисом-муравейником, и в многочисленных продавцах, дворниках и строителях с нерусскими лицами многие уставшие москвичи часто уже просто не видят живых людей. Скорее это некие этнические маски, не привлекательные из-за социального статуса, часто плохо одетые и еще хуже говорящие по-русски. Про них говорят «опять эти киргизы в магазине продавцами», или «да таджики все уберут». Они даже не столько мигранты, сколько «негранты» – от слова «негр». А москвичи, пусть во многом неосознанно, становятся истинными арийцами, для которых новые парии из низших каст готовы выполнить любую грязную работу.

И тут я думаю о другом. Первые восемнадцать лет своей жизни я прожил во Фрунзе, столице еще советской Киргизии (теперь Бишкек). Это был обычный советский город, каких было много. И мы в наших играх, детских дружбах и драках никогда не делились на киргизов или русских. Компании были смешанные. Советский интернационализм, несмотря на его заидеологизированность, был живым явлением. То, что нет плохих национальностей и все люди равны, нам буквально «вбивали в мозг» дворовая жизнь и наши родители. Эту истину отец мне серьезно и категорично объяснил тогда, когда я еще даже не ходил в школу. Иначе в той среде, в том окружении нельзя было просто нормально существовать.

Все было как-то по-человечески. Или почти все. Помню, как в то же время кто-то меня наставлял, что киргизов надо называть «националами», потому что им это не будет обидно. Никто из русских не знал киргизского и в принципе не считал нужным знать. Зато абсолютно все киргизы говорили по-русски. И некая обида у них на это, видимо, все-таки была. Потому что когда «бабахнул» распад СССР, тема языка в разборках 90-х стала одной из главных. «Вот, вы не учите наш язык, а живете на нашей земле», и т.д.

Но все равно, даже в дурном сне нельзя было в семидесятые-восьмидесятые представить, что начнется потом. Жизнь казалась очень прочной, а все – своими. И вдруг очень многие русские и русскоговорящие «нетитульные» почувствовали себя не на Родине, а в гостях. Значит, надо возвращаться «домой»... Это было очень обидно и больно. Сотни тысяч драм и десятки тысяч сломанных судеб. Они еще ждут своих историков – отъезд в Россию миллионов людей с разных концов СССР, гибель советской интернационалистической Атлантиды, враз ушедшей под воду. Образовавшийся «националистический Интернационал», который дружит против России. И мне порой почти до слез обидно и жалко, что все так получилось, что я уже не вернусь в город, в котором родился и вырос, разве что на пару дней «погостить». Что это теперь уже почти чужая земля. Только для умерших она навсегда осталась своей. Во дворе Воскресенского собора в Бишкеке висит объявление, что если вы уезжаете из Киргизии на ПМЖ, и за могилами ваших близких больше некому смотреть, то за умеренную плату специальное агентство возьмет на себя уход за ними.

И все-таки… эта земля только почти чужая, и никогда такой окончательно не станет. Навсегда в памяти осталось ощущение жаркого солнца на коже, вкус ледяной воды после июльской игры в футбол (на улице +35) из уличного крана, к которому мы мчались наперегонки, рисунок гор, который я каждый день видел из окна нашей кухни, смешанная уличная толпа из русских и киргизских лиц, выражения «саламат сиздер» и «кандай турасыз». «Бир, эки, уч, тёрт, беш...». Да и никогда потом я не слышал уже в Бишкеке в свой адрес наездов в стиле «эй, русский...». Город остается терпимым и добродушным. Хотя кто знает, может, только пока...

И я разрываюсь между противоречивыми чувствами. С одной стороны я понимаю, что мы все дальше и дальше друг от друга. Что былое братство рухнуло, его больше нет. Что сегодня из Средней Азии сюда едут не только бывшие «советские люди», но и весьма своеобразные личности с повадками рабовладельцев (см. выше) и наркоторговцы. Что та молодежь, что родилась там в девяностые, это уже люди с другой ментальностью, нежели мои сверстники. Что здесь копится критическая масса недовольства, которая однажды легко может «шарахнуть». Что Москва уже практически перестала быть русским городом.

А с другой стороны – я не могу отнестись к киргизам, таджикам или узбекам как к совершенно чужим людям. Они сегодня какие-то «несвои свои». Или «свои несвои», которых я до сих пор понимаю. Память детства и юности, все еще объединяющий нас русский язык, общая история… От таких вещей тоже не отказываются, это невозможно. Для меня гораздо дальше всякие англичане, американцы и немцы.

И что с этим делать, и как сделать так, чтобы стало лучше, я, честно говоря, не знаю.